Тракт Черной Вдовы
На подносе был хлеб с вареньем и кувшин молока. Мне понадобилось ровно три секунды, чтобы прикончить всё и сладко облизнуться.
Я с двадцати пяти лет не позволяла себе есть углеводы в таком количестве, но сейчас имела полное на то право.
Спасибо тебе, дорогая Тита, солнце ты моё!
– Спасибо тебе, Тита, – но вместо ответа она бросила на меня странный взгляд и выскользнула из моей кельи.
Даже вчера вечером она предлагала переодеться ко сну. А тут не предложила. Странное предчувствие полоснуло по спине.
Казалось, что сейчас должна прилететь Брита и подлить масла в огонь, пооскорблять и поплеваться на нерадивую леди Арманд, но она не появлялась, а ощущение надвигающегося чего-то плохого не проходило.
Я уже успела уложить волосы в низкий пучок, подвязав их самой унылой лентой, надеть траурное чёрное платье, которое, на мой вкус было самым красивым из всех имеющихся: высокий воротник-стойка, мягкий корсет, уходящий в расклешённую юбку. Полностью глухое без единого узорчика.
Молодая я никогда не надела бы такое платье, но сейчас оно на инстинктивном уровне казалось как нельзя кстати.
После моей получасовой медитации перед собственным отражением в зеркале, ко мне, наконец, заглянула незнакомая девушка в фартуке и традиционном чепчике и пригласила на обед.
Кажется, всё не так уж и плохо. Люди, встречающиеся на пути, никак не выказывали удивления при виде меня. То есть, никто не тыкал пальцем и не кричал: «Ага! А леди-то не настоящая! В петлю её! Магия!».
Куда спрятать улику я так и не нашла. До рассказа Титы могла и под сундук её засунуть, но сейчас, зная, насколько эта вещь опасна, никакое место не казалось надёжным. Так что страшные и непонятные буквы сейчас плотно прилегали к моей груди под нижним платьем с корсетом.
Обеденный зал встретил уютом и тишиной. Повсюду стояли кадки с комнатными растениями. Под потолком расцветала огромная люстра, свечи на которой сейчас не горели. Из огромных окон падало много солнечного света. Отсюда открывался красивый вид на картинную галерею на балконе второго этажа за резными перилами.
В иной обстановке мне было бы очень любопытно прогуляться по замку, рассматривая всё вокруг. Здесь не было безвкусной помпезности, как в замке Тюренн. И не было ощущения застывшего времени, как в музеях, здесь всё вокруг дышало жизнью. К тому же, я любила всё светлое. Почти во всех помещениях, которые мне попадались на пути, были огромные окна, кроме моей комнатушки, конечно.
Единственное мрачное пятно здесь – это люди, сидящие за столом. Во главе был Геман, а по правую руку мачеха, имени которой я не знала. Сбоку увлечённо жевали двое молодых парней, похожих друг на друга, как цыплятки в загоне. Рыжизна, подчёркнутая солнечным светом из окна, придавала комичности этому сравнению.
Кажется, это сводные браться. От матери им достались тонкие носы, которые на их лицах смотрелись крючковато, это ей шла лёгкая горбинка, придавая той самой аристократичности её чуть холодной красоте.
– Почему ты позволяешь себе опаздывать? – Голос отца гулом пронёсся по залу, заставив скукожиться даже растения в кадках.
Все прекратили жевать и уставились на меня, ожидая ответа. Что я им должна ответить? Как вообще можно куда-то опоздать, если не знала, что нужно где-то появиться?
– Простите, – я опустила глаза в пол, повторив движение Титы, когда она считала себя виноватой.
Ответа не последовало, зато все вернулись к своим тарелкам. Аромат мяса и печённых овощей забивал ноздри. Хлеб с вареньем, которые я съела пару часов назад, уже давно забыты желудком, который от голода некрасиво заурчал прямо сейчас.
Никто не давал никаких распоряжений, поэтому я просто осмелилась сесть напротив сводных братьев, где стояла пустая тарелка с приборами.
Все ели молча. Мачеха, держа осанку, вызывающую зависть, неспешно отрезала маленькие кусочки мяса и также изящно подносила их ко рту. А вот батюшка с братьями буквально пожирали блюда на столе.
В принципе, лишь сильнейшими усилиями мне придётся заставить себя не последовать их примеру.
Я уже в предвкушении потянулась к нарезанному на стейки мясу, как мою руку перехватила Брита и поставила передо мной глубокую тарелку вязкой каши.
Если моё поползновение к мясу вызвало у всех лёгкое недоумение, то тарелка с кашей успокоила все сомнения находящихся рядом.
Вот тебе и обед.
От каши несло подвалом и тряпками. И старым жиром. Что-то подобное моя тётя готовила своим собакам. У неё муж охотник, который содержал пятнадцать лаек. Так она огромными кастрюлями варила кашу со шкурками и говяжьими костями, чтобы прокормить такую ораву. Этот запах заполнял их дом до основания. И сейчас вот опять вызвал ностальгию. Только это еда для собак, но не для меня. Как можно это есть?
Пока все с треском уплетали аппетитные блюда, я ощущала всю нелюбовь семьи к бедной леди Арманд, то есть, к своей голодной персоне.
– Подумать, только, – лорд Арманд с кряканьем потянулся к кувшину с вином, – дал одно задание – свалить из моего дома, а она убивает мужа и возвращается сюда. И без наследства.
– Я защищалась, – тихо ответила я, ковыряясь в каше.
Вряд ли его интересует мой мотив, а вот потерянное наследство – это да, это трагедия. Главное, чтобы он не успел выдать меня замуж до того, как я узнаю, где настоящая леди Арманд, и как мне вернуться домой.
– Ты смеешь со мной пререкаться? – Увесистый кулак ударил по столу так, что даже моя каша бодро выскочила из тарелки.
– Нет, – общаться с кем-либо здесь – это как ходить по минному полю. Вроде, совсем безобидные слова и фразы вызывают какую-то невероятно бурную реакцию. Ну и что, что без наследства от третьего мужа. От двух других, вроде как, наследство есть.
Я уже набрала воздуха в рот, чтобы продолжить, как стол с едой буквально взорвался. Блюда разлетелись по сторонам, стол, опрокинутый отцом, валялся на боку. Лишь мачеха с сыновьями как ни в чем не бывало, продолжали сидеть, пока отец грозно возвышался надо мной.
– Неблагодарная дрянь, – он поднял меня за плечи и встряхнул со всей силы, – надо было вначале ноги раздвинуть, а потом бросаться на людей. Сейчас тебя никто замуж не возьмёт! Одни несчастья приносишь семье и мужьям, так ты даже неспособна на то, что делает любая портовая потаскуха. Честь у неё проснулась! Ты никто для чести! Без мужа – никто!
Меня поставили на ноги. Я почти успела перевести дух, как огромный кулак врезался мне в лицо. Я и раньше чувствовала боль в своей жизни. И дралась, и с деревьев падала. Однажды делали операцию на руке, но ошиблись с местом анестезии, а вторую давать уже было нельзя. Но тогда я понимала, что это скоро закончится и что так надо, а не так как сейчас.
За что?
Я лежала на полу, глотая воздух. Зрение помутнело, голова гудела от боли. Отдышаться никак не удавалось.
Только-только начало всё проясняться перед глазами. Я даже успела заметить скучающие гримасы братьев и непроникновенное лицо мачехи, как прилетел новый удар. В живот. С ноги.
Второй удар прилетел в грудь, отчего я закашлялась кровью. А вот это нехорошо. Кажется, мне не придётся мучиться в поисках дороги домой. Я просто не доживу до этого.
Неужели все так и будут просто смотреть? Понимаю, мужчина здесь главный, но не до такой ведь степени.
Я не знаю, сколько провалялась на полу, путаясь укрыться от ударов, пока не отключилась. Последнее, что я запомнила, это странный блеск в глазах мачехи.
Глава 5
В первый раз я очнулась лёжа все в той же столовой. Всего на несколько секунд. Семейство, естественно, уже ушло, на смену пришли горничные, которые отмывали пол, бросая на меня быстрые взгляды.
Второй раз я пришла в себя от ощущения, что меня кто-то поднимает. Кажется, уже зажгли свечи. Меня кто-то вёл по незнакомым коридорам, облокотив на себя и поддерживая каждый раз, когда я падала.
Даже, если бы и хотела посмотреть на того, кто мне помогает, не получилось бы. Один глаз совсем отёк, а голова чересчур кружилась, чтобы лишний раз ею двигать. Обволакивающий аромат фиалок ещё больше усугублял неприятное чувство.
В третий раз я очнулась уже на своей кровати.
Платье всё еще было на мне. Лежать было твёрдо и больно, но повернуться не было сил вообще.
Открывать один глаз не было возможности. Я лишь почувствовала чьё-то присутствие с тем же самым запахом фиалок, а потом к моему лбу приложили что-то холодное, отчего молотки, бьющие набатом в голове, стали стихать.
Я проваливалась в забытие и выныривала обратно, захватываемая белезненными ощущениями во всём теле. Иногда я просыпалась в темноте, одна. А иногда я ощущала фиалки и заботливые руки, которые промывали лицо или с осторожностью приподнимали голову, чтобы помочь мне сделать пару глотков чего-то травянистого и горького.
Я не знала, сколько прошло времени. Может несколько дней, а может, всего лишь сутки.
В тот раз, когда я пришла в себя и что-то соображала, было всё так же темно. Глаз по-прежнему не открывался, дикое головокружение и боль во всём теле никуда не ушли.
Но я проснулась, вполне осознавая, где я, и что произошло. Поморщившись от резкого движения, в первую очередь проверила, на месте ли тот лист бумаги. Платье с меня никто не снял. Листок был на месте.
С лёгким облегчением, легла обратно, соображая, насколько сейчас безопасно передвигаться, чтобы найти хотя бы пару глотков воды. Пить хотелось неимоверно.
За дверью послушались тихие шаги. В это части коридора была только моя комната. Ночной гость тихо крался именно ко мне, надеюсь, что со стаканом воды. Вряд ли это батюшка пришёл добивать меня. Он бы точно не стал красться в ночи.
– Вы?! – Вслед за слабым огоньком свечи появилась фигура моей мачехи. В нос тут же ударил аромат фиалок, который, кажется, я на всю жизнь запомню не в самом лучшем смысле.
Она молча и как-то привычно прикрыла за собой дверь локтём – во второй руке сжимала кружку.
– Раньше мне казалось, что тебя воспитывают также сурово, как и меня когда-то, – мачеха поставила свечку на стул, а сама села возле меня и принялась поить горьким отваром, – а потом я стала понимать, что всё совсем не так. Иногда ты пропадала на несколько дней, а то и недель, – напоив отваром, она зашла за ширму, откуда донёсся легкий всплеск воды, – твой батюшка говорил, что ты проводишь дни в молитвах. Ела постоянно в этой спальне, в свет не выходила.
Прохладная тряпка опустилась мне на лоб, принося блаженное расслабление.
– Я не дура, видела, что происходило. Но считала это нормальным, будто так и должно быть. У меня не было матери, а отец так же был суров. Осталось двое сыновей, которых воспитывает Геман. Всё казалось таким обычным, – её рука слегка соскользнула, прямо на рассечённую бровь, но она не заметила, а отвернулась, глядя куда-то в пустоту. – Он убьёт тебя, Аделаида. Он не просто суров к тебе, а жесток. Четвёртого мужа мы тебе не найдём. Как вдова и старшая в роде, ты могла бы вступить в наследство своего батюшки, но он не позволит. А я, – она замялась, – я тоже не могу на этой пойти. Ты – женщина. Я не могу позволить чужому мужчине войти в дом твоим мужем и забрать всё. Здесь не только земли твоих предков, но и моих тоже. А Геман… Он не даст тебе жить.
Причин не верить ей у меня не было. Даже сквозь боль я прекрасно осознавала, что жизнью вдовы здесь вряд ли кто-то будет дорожить. По их мнению, женщина способна лишь служить по физиологическому назначению, большей ценности она в себе не несёт.
– Что мне делать? – Я сама не узнала свой голос. Слишком тихий и скрипучий.
Мачеха молчала так долго, что мне начало казаться, что она не услышала моего вопроса.
– У сестры твоей покойной матери было имение. Оно сейчас в запустении, но недалеко от столицы. Я смогу выкрасть немного золота, а ты возьмёшь лишь один сундук. Пропажу кареты заметят, а телега из деревни будет меньше бросаться в глазах. Но, Ада, ты сильно пострадала. Путь в дня два, он будет очень тяжелым для тебя.
– Я, – во рту так пересохло, что каждое слово давалось с трудом, – я справлюсь.
Мачеха поднялась и замерла напротив меня. Впервые на её лице я видела какие-то эмоции. Ей не очень шло то, как она прикусывала губу, нахмурившись. Для неё это казалось слишком плебейским, что ли. Но теперь я поняла тот блеск, что я видела в столовой в её глазах перед тем, как потерять сознание. Так выглядит самая настоящая человеческая жалость.
Путь на самом деле был адским. Телега, устланная соломой, тряслась как ненормальная, вызывая всё новые приступы боли. Я уже жалела, что не могу просто потерять сознание, а приходится терпеть и чувствовать каждую кочку и каждый камешек всеми своими кровоподтеками.
Когда начинался дождь, у меня даже не было лишних сил, чтобы толком укрыться от холодных капель. А тот мужик, что вёл телегу и постоянно ругался на низкого, горбатого коня, мало заботился о моём комфорте.
Пройти пару метров до кустиков удавалось с большим трудом. Здесь этот мужик уже и на меня покрикивал.
Перед отъездом я спросила у мачехи, не будет ли меня искать батюшка. Та ответила, что ему донесут, что до столицы я не добралась, что будет похоже на правду. А вот с документами к поверенному надо будет зайти, только к самому дешёвому, чтобы сменить фамилию. Взять фамилию покойной тётушки. По завещанию то поместье и так принадлежит мне, надо только полностью вступить в права, а у него уже есть имя, которое может быть моим по праву. А к самому дешёвому поверенному надо зайти для того, чтобы общество обо мне ничего не знало. И слух не долетел до лорда Арманд, что я выжила.
Мы уже подъезжали к огромному городу. К моему счастью, скоро это мучение закончится.
Когда телега подъезжала к таверне, я приложила все усилия, чтобы сесть прямо, а не лежать бревном, как последние два дня пути. Но на нас никто не обратил внимания, а для здешних обывателей, я просто тётка с оплывшим лицом вся грязная и в соломе.
Странно так, в последние несколько дней я с завидной регулярностью попадаю с места на место. Из своей квартиры в замок Тюренн, оттуда в серую келью в замке жестокого отца, а сейчас вот поля и просторы. Аккуратные, выбеленные домики, со скотными дворами и большими огородами за ними., а с другой стороны, через реку, возвышался огромный, яркий город с замком на вершине, как вишенкой на торте.
Только странный лес, затесавшийся между просторной деревней и высокими стенами города, над которым, казалось, сгустились тучи, неуместные в солнечный день, выглядел жутким и неприветливым. Он сразу же и начинался с густых зарослей, пожирающих заросшую дорогу.
– Э-э-э, нет, туда я ни ногой, – сплюнул мужик в сторону леса, останавливая телегу, – дальше сама топай.
– Но мачеха ведь велела довезти меня до столицы, – я не представляла, где и насколько далеко находится то самое имение, и как мне до него дойти с сундуком и не сгинуть, где-нибудь по пути на обочине.
– Вот столица, а вот ты.
– Я не знаю дороги.
Мужик громко и неаккуратно вытащил мой сундук из-под соломы. Опасаясь, что он также скинет и меня, я, стараясь поменьше морщиться от боли, слезла с треклятой телеги и застыла перед жутким лесом. Это там тот самый мой новый дом?
За спиной слышались голоса, лай, даже смех, но мне предстоит ступить в какое-то зловещее место, от которого веяло холодом.
Но, если я не доберусь, мой отец может узнать о том, что я жива.
Эта мысль и придала последних сил.
Шатаясь, останавливаясь на кратковременные привалы, с выступающими от боли слезами, я всё же дотащила сундук до дома. Он возник внезапно, словно ни откуда. Уже казалось, что моему пути не будет конца, как из густых зарослей лиственных деревьев выступили монументальные колонны и кованая решётка ворот.
Я уже слабо помнила, как вошла в проём без дверей, как бросила сундук у входа, а сама упала на первый же попавшийся диван, подняв облако пыли.
Уже, кажется, темнело. Кажется, я слышала чьи-то голоса. Из-за разбитых окон в комнату задувал пронизывающий ветер. Но моя батарейка села. Мне не хватило сил, чтобы испугаться возможности обрушения сгнившего потолка, или бояться темноты и голосов в ней. Да даже мыши и пауки в тёмном помещении не пугали.
Просто уснула, сжимая кошелек с золотыми монетами и сверток с уже чёрствым хлебом.
Глава 6
Несколько дней спустя
Гомон, царивший на Площади Рыбаков, сбивал с ног. Я же уныло шагала по направлению к выходу из города, старательно избегая зловонных луж возле торговых палаток.
Сама по себе Площадь Рыбаков площадью-то и не являлась. Этакая вытянутая улочка, раскинувшаяся вдоль широченной реки Салимии. По длине пристани пришвартовались с десяток рыбацких лодок, с которых под громогласные крики мужиков сгружали бочки с рыбой в руки портовым грузчикам. Вдали слышались звоны рынды – корабельных колоколов, и смех горожан. Им хорошо, им весело.
Прямо под ноги кто-то вылил мутную воду вперемешку с рыбьей требухой, которая уныло потекла в решетку городской канализации.
В другой день. В другой ситуации я бы с радостью прогулялась по районам города. После современного мегаполиса здесь было по-настоящему сказочно красиво. Но не сегодня.
Я уже успела дважды заблудиться в этих узких лабиринтах улиц, набитых шныряющими людьми. Некоторые из них с нескрываемым любопытством оборачивались на мой вдовий наряд.
Кажется, я вновь заблудилась, в третий раз. Толпа обтекала мою фигуру в чёрном по широкой дуге, но я бы и так не рискнула спросить дорогу до ворот. Не сдержусь и совсем расплачусь.
Покрепче зажав мешок в руках, пыталась сообразить, как я оказалась в этом заросшем переулке, вроде, шла прямо, а оказалась неизвестно где. Из прохожих здесь была лишь стайка мальчишек. Дети более безобидные, нежели взрослые, и у них меньше предрассудков, плюс ко всему, вряд ли они будут задавать мне много вопросов. Только сделала шаг в направлении ребят, как они внезапно бросились врассыпную:
– Чёрная вдова! Чёрная вдова! – Вот тебе и отсутствие предрассудков.
Местная шпана забыла одного своего друга, самого маленького, который растерянно смотрел на моё приближение. На чумазом лице читался не просто страх, а даже ужас. Удивительно, как быстро разносятся слухи, я впервые рискнула выйти в город, а уже такая удручающая слава.
– Малыш, не поможешь найти выход? – Хриплый голос даже мне показался жутким.
– Не иди с ней! – Кричали мальчишки из своих укрытий, – она тебя в проклятый лес заберёт!
– Просто покажи пальчиком, – я улыбнулась мальчику, хотя, из-под чёрной вуали вряд ли он это заметил.
Дрожащий пухлый кулачок с одним оттопыренным пальцем показал мне за спину. Вместо благодарности потрепала мальчика по кудрявой шевелюре и пошла по указанному маршруту.
Сдерживать слёзы стало ещё сложнее. Не день, а проклятие. Да вся моя жизнь превратилась в сплошную полосу адского невезения.
Теперь ещё и люди от меня отворачиваются и стараются обходить стороной. Никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой, как сейчас.
Так, Ада, мы не плачем. Мы сильные, независимые. Нос кверху, спину прямо.
За городскими воротами постройки не заканчивались, только там они уже не стояли сплошной стеной, и были одноэтажными. Некоторые даже имели свои огородики. Но чем дальше, тем кучнее они становились, будто боялись своими уютными деревянными стенами приблизиться к тому самому проклятому лесу с проклятым имением в самом его сердце – усадьбой Найран-Моэр.
Даже издалека при взгляде на песчаную дорогу, затерявшуюся среди лесного массива, тишина усадьбы, казалось, обрушивалась на меня.
В носу в конец защипало. Посильнее вцепившись онемевшими пальцами в свой мешок, направилась прямиком на север, в сторону усадьбы.
Уже в конце каменного моста за стенами города, возле деревянной таверны для рыбаков, заметила какое-то странное сборище, прерывающимися криками собравшихся. Потасовки в таком месте были обычным делом, даже просто для развлечения, за медяшки. Вот только на этот раз возле таверны мирно пощипывали принесенное сено роскошные скакуны, а потасовка состояла из подростков, разодетых до смешного нелепо, но дорого. Дед бы таких назвал «напомаженными шаркунами».
Слезы высохли. В неком очаровательном отупении я направилась в сторону странного собрания. Подвыпившие рыбаки стояли чуть в стороне, трое «напомаженных шаркунов», за спинами которых возвышались безучастные солдаты с мечами в ножнах, окружили кого-то, кто достаточно громко, но жалобно кричал.
– Разошлись, – тихо, но твердо сказала я.
Скорее, от удивления, а не от моего веса в обществе, но ряженные подростки действительно слегка отступили, предоставляя беспрепятственный вид на унылое зрелище.
Мальчуган лет десяти с явно свежим подбитым носом изо всех сил сдерживал слёзы, стоявшие в глазах. Надо же, прямо как я. Мурзатое лицо выглядело хмурым, даже с намеком на некий вызов всем окружающим. Без обуви, в лоснящихся от грязи штанишках на одной шлейке и рубахе, которая явно ему велика.
– Что это? – У ног мальчишек лежало животное в очень плохом состоянии. Один глаз то ли жеребца, то ли теленка заволокло гноем, на теле без шерсти сплошь свежие открытые раны и ссадины. Бедолага лежал, даже голову поднять не мог.
– Я жеребца утром у устья реки нашел, – малец подумал и добавил: – миледи.
Какая ж я миледи…
– Вы прервали занятное представление, – наконец подал нахальный голос один из ряженных, тот, что с белыми прилизанными волосами и отвратными красными пятнами на лице.
– Не надо, Сэймон, – самый низкий из тройки сделал шаг назад, ближе к охраннику в легких доспехах, что подозрительно пялился на меня, но не мог рассмотреть лицо под черной вуалью.
– Вы, мелкие паршивцы, сургучом на него капали? – Каждому человеку нужна та самая последняя капля. Может, мне не стоило напрямую грубить отпрыскам какого-нибудь лорда, но что со мной могут сделать такого, чего ещё не делали?
На холке жеребка виднелись свежие, жуткие ожоги и сероватый след плавкого сургуча, стекающий по шее, облепленной мухами.
– Вы не имеете право так с нами разговаривать! – Мгновенно возмутились мелкие живодеры.
– То есть, у вас есть право издеваться над животным?
– Я – сын герцога Денрийского! – Все тот же мелкий выскочка.
– Значит, твое наивысшее достижение в этой жизни в том, что ты родился? – Возможно, мне и вправду не следовало так говорить с детьми, – хотя, ты прав. Не твоя вина, что тебя так отвратительно воспитали. Что ты будешь с ним делать? – Спрашивала уже у босого мальчишки.
– Я, – тот растерянно осмотрелся по сторонам, – я хотел попросить медяшку, у нас есть знахарка, но ей едой надобно платить, а у матушки шерсть по дороге разбойники украли, да и не даст она жеребца держать, дорого это…
– Дайте ему медяшки, – почти рявкнула мелким бандитам.
Вместо них их охранники вручили ровно три медяшки босоногому спасителю животных. Тот как-то грустно посмотрел на животное, лежащее у его ног, в котором будущий конь рассматривался только при помощи уж очень большой фантазии. По всей видимости, понял, что так или иначе, ему он не сможет его оставить дома.
Я присела на корточки перед окровавленным носом жеребца, положив свой мешок на колени. Жеребенок отвернулся от меня, будто ожидал только самого плохо и просто хотел, чтобы его мучения поскорее закончились.
– Ну, будет, – потянулась рукой в черной перчатке, вытирая ручеек крови на упругой щеке, – пойдешь со мной? Идти сможешь?
– Вы его забираете? – Со слабой надеждой спросил мальчуган.
– Да он сдохнет скоро!
– Этого не случится.
На мои последние слова он все-таки повернулся ко мне, чуть склонив голову.
Выступающие ребра, слабые ноги, куча открытых ран на туловище. А ведь они правы: как я буду лечить жеребенка? И зачем он вообще мне?
Он не мог стоять на передней правой ноге. Поджать под себя тоже не получалось, поэтому жеребец закинул ее на левую и, чуть подпрыгивая, приблизился на трясущихся узловатых ногах ко мне.
– Это я забираю, – вырвала из рук большое яблоко у пухлого соучастника из троицы бандитов.
– А три медяка?
– Оставь себе.
Отходя прочь от таверны, я не видела, что из кареты за мной наблюдают черные глаза.
Лес начал брать нас в кольцо, как только мы с моим новым другом ступили на давно заброшенную дорогу.
Усадьба Найран-Моэр находилась в сорока минутах ходьбы от таверны, но с раненным и истощенных другом мы добирались почти два часа. По крайней мере, так казалось. Здесь было абсолютно безлюдно. Никто давно не заходил в эту чащу.
Я не знала, куда вела заросшая дорога. По ощущениям, она просто обрывалась сразу же за усадьбой.
Одна створка кованных ворот покосилась, а вторая и вовсе стояла рядом, прислоненная к каменному столбу.
– Вот мы и пришли, – вздохнула я, рассматривая довольно унылое зрелище. Впрочем, как и наша парочка.