Все абстрактные формы идеи покоятся на абсолютно конкретной мировой идее, которая есть синтез чисто логической идеи и ее абсолютно нелогического антитезиса, т. е. на отношениях логического к нелогическому в «осуществленной идее» (волевой идее, идейно-исполненном волении), которая охватывает обе стороны. Эти отношения логического и нелогического в «реализованной идее» необходимо поэтому подчеркнуть и понять, прояснить их влияние на генезис всех моментов идеи и их временную смену. Эта задача, которую Гегель еще не ставил перед собой в такой форме, существует совершенно независимо от того, возникло ли абсолютно нелогичное через превращение логического в его абсолютную противоположность (как предполагает Гегель), или же оно столь же вечно и согласовано с ним, как предполагаю я. Чтобы замаскировать невозможность первого предположения, Гегель постарался подготовить его не чем иным, как диалектическими превращениями абстрактных форм логической идеи в их противоположности, то есть подменил истинные отношения между логическим и нелогическим не чем иным, как иллюзорными отношениями своей диалектики противоречия (см. мою «Эстетику», т. I, с. 118—120: Üb. dialekt. dialekt. Methode pp. 75—109). (XIII) В деталях гегелевская теория категорий получила некоторые усовершенствования от его преемников.
Вейс и Густав Энгель попытались завершить гегелевскую теорию категорий, вновь введя в нее пространство и время; Гюнтер возобновил попытку Плотина установить измененное значение категорий в метафизической сфере по сравнению с феноменальной; наконец, Шеллинг в свой последний период попытался расширить учение о принципах и связать его с учением о категориях. Но после Гегеля не было достигнуто заметного систематического прогресса, поскольку никто не осознал проблему, поставленную неудачей гегелевского панлогизма. А она заключается в том, чтобы представить категориальные функции как логические определения логического и в логическом, но в то же время как отношения логического к нелогическому, причем не к нелогическому, заданному логическим, а к принципу, согласованному с ним и столь же оригинальному по отношению к нему. Те философы, которые, подобно Шопенгауэру и Бансену, исходили из нелогического принципа, вообще не могли поставить эту проблему, поскольку для них логическое – это лишь видимость в нелогическом, возникающая необъяснимым образом, и поэтому, последовательно придерживаясь своей точки зрения, они должны были бы прийти к человеческому агностицизму. Сформулировать эту задачу могла только та философия, которая позиционировала логическое и нелогическое как принципы, имеющие равный статус, но связанные общей субстанцией.
Таким образом, если верно, что именно метафизические точки зрения стали моим эвристическим ориентиром для новой задачи теории категорий, то, тем не менее, не верно, что моя попытка решения основана на метафизических предпосылках и с ними становится недействительной. Напротив, моя теория категорий строится так же индуктивно, как и все остальные части моей системы, и в той мере, в какой она приходит к метафизическим положениям, это отнюдь не предпосылки дедукции, а конечные результаты индукции. Мой счет везде опирается на данное содержание сознания и его эпистемологический анализ; везде только логические функции, которыми он оперирует и в ткань которых эпистемологический анализ растворяет данное содержание сознания. Нелогичное не привносится из метафизических предпосылок, а просто вытекает из самого анализа как последний логически неразрешимый остаток. Если «материю чувств» Канта, к которой формы восприятия и мышления Канта находят свое формативное синтетическое применение, подвергнуть дальнейшему анализу, как это сделано в первом разделе этой книги, то она тоже оказывается продуктом логических синтезов, в результате которых возникает качество; но, со своей стороны, категориальные функции, формирующие качество, в конечном счете оперируют бескачественными чувствами удовольствия и неудовольствия, в которых нельзя обнаружить никакого логического влияния, кроме закономерно определенной интенсивности чувства. Интенсивность как таковая, т.е. вне ее законного определения, с другой стороны, уже не является ничем логическим, как и неопределенная временность. Таким образом, анализ дошел до нелогичного, к которому применимы все логические категориальные функции. Бескачественная и количественно неопределенная интенсивность чувства, однако, должна быть понята только как аффект воли, то есть как субъективное преобразование столь же нелогичной интенсивности воли, а неопределенная временность – только как форма воли, задающей процесс, так что оба нелогичных остатка эпистемологического анализа индуктивно указывают обратно на нелогичную волю как на свое глубинное основание.
Я не скрываю, что лично для меня главным объектом интереса в этой работе с категориями является метафизика; но поскольку метафизическая значимость категорий возникает только в результате их значимости в феноменальном мире, акцент в работе сделан на восхождении на вершину. Из этого восхождения основная часть посвящена эпистемологии, в то время как натурфилософия занимает более широкое пространство лишь в нескольких главах и иногда несколько отступает в сторону психологии.
(XIV) Для чтения желательно знание моего эссе «Das Grundproblem der Erkenntnistheorie», которое является, так сказать, эпистемологическим введением в эту теорию категорий. Хотя эпистемологические разделы последней также вносят много материала в точное обоснование основного эпистемологического взгляда, изложенного в ней, они в основном дополняют его, расширяя и продолжая.
Поэтому эту «теорию категорий» нельзя назвать «беспредпосылочной», поскольку она предполагает обоснование моей позиции по фундаментальной проблеме эпистемологии и опирается на заложенный в ней фундамент. Однако эта «предпосылка» касается только проблемы, с которой должна начинаться вся философия, эпистемологического фундамента всех дальнейших индуктивных построений. Читателю не нужно знать другие мои работы: ведь других предпосылок в этой книге нет.
С моей точки зрения, метафизика делится на метафизическую теорию категорий и метафизическую теорию принципов. Собственно, только первая входит в рамки данной работы, в то время как моя метафизическая доктрина принципов изложена в метафизических разделах «Философии бессознательного» и развита в дополнениях поздних изданий и апологетических комментариях. Но отношения и контакты между метафизической теорией категорий и теорией принципов настолько тесны, что вряд ли возможно более подробно проработать первую, не затрагивая вторую и не проясняя отношения к ней.
Если в работах моей юности учение о принципах предстает в основном как конечный результат натурфилософских и психологических исследований, а затем измеряется и подтверждается этикой, философией религии и эстетикой, то здесь оно предстает как нечто, вытекающее из простой проработки категорий. Ибо категории должны в конечном счете указывать субъективному познанию на принципы, поскольку они сами вытекают из этого источника. Поэтому моя «Теория категорий» должна соотноситься с моей «Философией бессознательного» примерно так же, как гегелевская «Логика» соотносится с его «Феноменологией духа».
За два десятилетия, в течение которых я занимался преимущественно этическими, религиозно-философскими, эстетическими, политическими, социальными, философско-историческими и критическими исследованиями, я считаю, что и в метафизическом плане я не стоял на месте. В частности, я надеюсь, что критическое сопоставление других взглядов с моими собственными не осталось для них бесплодным (XV). С 1877 года я лишь изредка делал метафизические заявления в дополнениях и небольших эссе.
В этой работе я впервые предпринял попытку систематического рассмотрения метафизических проблем. Сравнивая ее с моими ранними работами, можно обнаружить, что многие проблемы, еще не рассмотренные мной, были здесь затронуты, но я не был вынужден отказываться ни от одного из своих прежних утверждений, даже в вопросах, которые я обсуждал ранее, но я добавил некоторые новые пункты, дополнил другие и проработал большинство из них более подробно. Поэтому я бы попросил вас интерпретировать и оценивать то, что я говорил ранее, в соответствии с тем, что я сказал здесь, а не наоборот. Если положение философа в истории философии определяется в основном его метафизической позицией, а она должна определяться прежде всего из его систематической обработки метафизики, то будущие историки философии будут вынуждены, регистрируя мою философию, придерживаться прежде всего этой работы в связи с «Grundproblem der Erkenntnistheorie». На втором месте будут рассматриваться «Моральное сознание», «Религия духа» и «Философия красоты», и только на третьем – другие мои труды.
Берлин-Лихтерфельде, сентябрь 1896 г.
Эдуард фон Гартман
A. Категории чувственности
I. Категории ощущений
1. качество
a) Качество в субъективно-идеальной сфере.
Качество предпочтительно, если не исключительно, примыкает к ощущению. Качества составных ощущений или комплексов ощущений зависят от качеств простых ощущений. Поэтому сначала необходимо рассмотреть простые качества ощущений. Под простыми качествами ощущений мы понимаем те, которые представляются сознанию простыми, то есть не составными, например тон без обертонов, чистый красный цвет.
Здесь, однако, сразу становится очевидным, что простота перцептивного качества не имеет жесткой демаркации в отличие от композиции. Человек, не имеющий музыкального образования, сначала слышит лишь один звук ферматы в оркестре; опытный музыкант четко различает тембры различных инструментов, взаимодействующих в оркестре; опытный музыкант четко различает тембры различных инструментов, взаимодействующих в оркестре. Даже тренированный слух музыканта воспринимает комбинированные тоны аккорда, полученные суммированием и различением, только как компоненты звука, не будучи в состоянии осознать их отдельно как компоненты, и требуется специальная практика, направленная на это, чтобы выделить их; однако, как только человек приобрел этот навык, он оказывает откровенно мешающее влияние на музыкальное удовольствие (например, в терциях двух голосов сопрано в высоком регистре), и нужно постараться, чтобы снова забыть его. Еще труднее (2) услышать обертоны в вокальном или инструментальном тоне, которые придают ему особый тембр. Тем не менее, после некоторой практики это тоже можно сделать, по крайней мере, до определенной степени, то есть в том, что касается сильно выделяющихся обертонов. Однако этот навык еще больше портит музыкальное удовольствие, чем умение слышать комбинации тонов. Музыкальное очарование вокала и инструментов основано именно на том, что мы воспринимаем основной тон с сопутствующими обертонами как единое целое с качественным определением и что мы соотносим эти различные тембры друг с другом в их взаимосвязи и контрасте, но не на том, что мы разбиваем все звуки на их основные тона и обертоны и соотносим или объединяем эти частичные ощущения в соответствии с их простой высотой. Тем не менее, эти примеры показывают, что при определенных обстоятельствах исследование может успешно разложить ощущения, считавшиеся на протяжении тысячелетий простыми качествами, на более простые компоненты, каковые, при достаточной практике, также могут быть восприняты как ощущения. Аналогичная неопределенность существует и в области восприятия цвета. Никому еще не удалось признать белизну составным ощущением, хотя физическое смешение белого луча света со всеми спектральными лучами или с двумя дополнительными лучами не вызывает сомнений, и хотя новейшая физиология предполагает, что сенсорное качество белизны также возникает благодаря одновременному возбуждению трех цветовых ощущений. Мы пока не в состоянии расчленить ощущение белизны таким образом, чтобы одновременно осознавать цветные компоненты как ощущения. С другой стороны, сенсорные качества фиолетового и оранжевого, кажется, указывают на их составление из соответствующих сенсорных компонентов (красного и синего, или красного и желтого), в то время как в случае насыщенного зеленого состав из желтого и синего уже сомнителен.
Согласно физиологической теории, воздействие чистых спектральных цветов на глаз должно вызывать простое ощущение, если только один класс из трех цветовозбуждающих палочек и колбочек на сетчатке приводится в колебание; как только второй класс также возбуждается в какой-либо степени, однако, ощущение уже должно быть составным (3). Точно так же, с физиологической точки зрения, только то звуковое ощущение можно назвать простым, которое возникает при возбуждении одного кортикального волокна; но очень маловероятно, что вообще существуют простые звуковые ощущения в этом смысле, поскольку несколько соседних волокон всегда могут быть приведены в колебание одновременно, даже при звуках без обертонов, хотя и с разной интенсивностью. Поскольку в обычной жизни нам никогда не приходится иметь дело с отдельными спектральными цветами, а всегда с цветами, состоящими из лучей из разных частей спектра, все три класса палочек и колбочек на сетчатке всегда будут возбуждены, только в разной степени, и, соответственно, все простые на первый взгляд цветовые ощущения также будут состоять из тех, которые, пусть и в разной степени, вызываются тремя классами палочек и колбочек. Но очень сомнительно, что мы когда-нибудь добьемся такого же прогресса в разложении наших цветовых ощущений на их сенсорные элементы, какого мы добились благодаря Гельмгольцу в разложении тональных цветов; сенсорные компоненты здесь, возможно, навсегда останутся погруженными в синтез нашего сознания. В еще большей степени это относится к запахам, вкусовым ощущениям и чувствам. В случае большинства запахов и неприятных ощущений у нас создается впечатление, что наше сенсорное качество не является простым, что оно состоит из более простых сенсорных компонентов, но мы не можем ни разложить его на более простые ощущения экспериментально, ни представить себе качество этих сенсорных компонентов с помощью воображения. Возможно, это связано с тем, что так называемые постоянные газы и легко испаряющиеся вещества, имеющие более простой химический состав, в основном нейтральны для нашего органа обоняния, но в той степени, в какой они сильно влияют на него, они относятся к очень сложным химическим веществам (например, эфирные масла). Сероводород и аммиак, пожалуй, дают ощущения от запаха, наиболее близкие к впечатлению от простого качества.
Едкий вкус щелочей, по-видимому, находится на границе между вкусом и ощущением, в то время как кислоты, будучи достаточно разбавленными, все же дают аромат, совершенно чистый от (4) эмоциональных примесей. Но сам факт, что разные кислоты дают разные вкусовые ощущения, указывает на то, что абстрактно кислый вкус, так сказать, повсюду связан с различными примесями, так что каждый конкретный кислый вкус едва ли можно назвать простым ощущением. Горький вкус хинина, однако, кажется довольно простым, но я бы не сказал того же о сладком вкусе сахара, поскольку разные виды сахара и один и тот же сахар в разных формах дают разные вкусовые ощущения, которые, в свою очередь, отличаются от сладости сахарина и глицерина. В любом случае, колебания, вызываемые в обонятельных и вкусовых нервах химическими воздействиями газов или жидкостей, гораздо сложнее тех, которые вызываются в зрительных и слуховых нервах спектроскопически выделенным пучком света или физически простыми звуковыми колебаниями.
То, что ощущения, за исключением, пожалуй, мягкого давления и ощущений тепла и холода, не являются даже внешне простыми, можно считать общепризнанным. Твердое и мягкое, гладкое и шероховатое – это интуитивные выводы о качестве поверхности вещей, которые делаются на основе силы и порядка ощущений при надавливании на вещи или скольжении по их поверхности. Мы называем тело мягким, когда нажимающий палец легко отталкивает его поверхность, и твердым, когда он встречает непреодолимое сопротивление. Нам кажется, что мы чувствуем гладкость зеркала, в то время как отсутствие ощущений от трения мы осознаем лишь мысленно. Когда мы скользим пальцем по напильнику, мы ощущаем последовательность отпечатков кожи и называем текстуру поверхности предмета, вызывающую такую последовательность ощущений, шероховатостью. Мы непроизвольно проецируем наши ощущения на поверхность предмета подобно тому, как мы проецируем наши тактильные ощущения от пишущей руки на кончик ручки. Процессы в коже и соединительной ткани, вызывающие ощущения холода и тепла через воздействие на нервные окончания, до сих пор мало изучены, однако маловероятно, что их физиологический результат в нервных окончаниях очень прост. Если холод и тепло все же можно рассматривать как типы простых ощущений (5), то можно предположить, что и здесь сознанию не хватает средств для анализа произошедшего синтеза ощущений и осознания компонентов ощущений как таковых. Тактильные ощущения кажутся простыми по качеству ощущений, если все они одинаково основаны на ощущении давления; но если верно предположение, что пространственный порядок тактильных ощущений возможен только благодаря особенностям качества ощущений (локальным признакам) в каждом нервном волокне, то опять-таки каждое отдельное ощущение, вызываемое прикладыванием кончика компаса к коже, не может быть простым, а должно состоять из общего ощущения давления и особого характера ощущений на данном участке кожи. В сознании анализ даже происходит здесь как завершенный, поскольку особенность тактильного ощущения состоит в том, что только общее ощущение давления фиксируется как ощущение, а конкретные примеси отдельных ощущений давления и локальных признаков используются как таковые и в своем синтезе превращаются в пространственную визуализацию. Нам так же трудно выделить эти локальные признаки как отдельные ощущения из тактильного восприятия, как и выделить обертоны из комплекса ощущений цвета тона. Вспомнить разницу в качестве ощущений становится тем труднее, чем ближе сравниваемые точки давления (например, точки на кончике пальца, расположенные близко друг к другу), и тем легче, чем к более разным поверхностям принадлежат сравниваемые точки (например, одна точка давления на внутренней поверхности, другая – на тыльной стороне ладони).
В сетчатке глаза все точки ведут себя так же, как, например, точки, расположенные на внутренней поверхности верхней фаланги указательного пальца; поэтому практически невозможно преобразовать локальные признаки лицевых ощущений, возникающих в разных областях сетчатки, из локальных признаков, впитавшихся в пространственное восприятие, обратно в ощущения, то есть выделить их из восприятия и осознать как отдельные сенсорные компоненты. Это объясняет, почему теория локальных знаков встречает больше (6) сомнений, когда применяется к происхождению зрительного восприятия, чем когда применяется к происхождению тактильного восприятия.
Отсюда становится ясно, что то, что временами кажется сознанию неразложимым и поэтому считается простым, не обязательно остается неразложимым для всех и навсегда, равно как и не обязательно всегда было неразложимым на ранних стадиях развития. Мы имеем перед собой различные примеры, в которых от произвольного отношения нашего внимания зависит, воспринимаем ли мы ощущение как простое или как составное, осознаем ли мы результат ощущения как единое впечатление или же осознаем большинство компонентов ощущения. Даже обычный аккорд можно воспринимать двояко – как единое общее ощущение и как группу из нескольких отдельных ощущений. Первый тип восприятия возникает тем легче, чем слабее обертоны и ниже основные тона, особенно если тона аккорда следуют друг за другом в естественном ряду обертонов, например, в соединенных стопах органов; второй тип восприятия, напротив, благоприятен, если тона аккорда звучат не точно одновременно, а в быстрой последовательности (арпеджиандо).
То, что сначала кажется нам простым ощущением, при ближайшем рассмотрении оказывается синтезом ощущений, группой ощущений, настолько тесно слитых воедино, что наше сознание либо вообще не в состоянии проанализировать их на составляющие, либо только путем длительной практики, иногда лишь с помощью искусственных средств. Компоненты действительно содержатся в ощущении, но не как изолированные, а как аннулированные моменты, то есть как зависимые части, которые лишь изменяют единое общее впечатление, внося в него свой вклад, не распознаваемый как таковой. И компоненты как таковые, и объединяющая их синтетическая деятельность не входят в сознание, которое рассматривает результат как простое ощущение; тем не менее они должны присутствовать, поскольку каждый из компонентов вносит свою часть в общее ощущение, и без их объединения не было бы единого общего ощущения. Можно представить дело таким образом, что компоненты появляются одновременно, но их синтез стал настолько прочным и сильным благодаря повторяющимся ассоциациям или (7) унаследованным органическим структурам, что их единство немедленно приходит в сознание и как бы вытесняет пространство сознания для отдельных ощущений.
Теперь мы сможем выделить четыре основных класса сенсорных синтезов: во-первых, те, которые сознанию никогда не удавалось и, возможно, никогда не удастся разложить; во-вторых, те, которые некритичный и неподготовленный человек считает простыми, но которые при благоприятных условиях могут быть также аналитически разложены. В-третьих, те, которые все считают составными, но в которых компоненты, тем не менее, становятся в определенной степени отмененными моментами общего впечатления, не теряя тем самым своей специфичности; в-четвертых, те, в которых комбинация уже не дает единого общего ощущения, но отдельные ощущения лишь мысленно относятся к одной и той же вещи как к их общей причине. Примером третьего класса является музыкальное представление, в котором солирующие певцы, хор, оркестр, орган и т. д. работают вместе. Примером четвертого класса является синтез лицевых и слуховых ощущений, возникающих при одновременной жестикуляции и декламации актера, или синтез зрительных, обонятельных и вкусовых ощущений, вызываемых блюдом.
Наконец, в качестве пятого класса можно привести синтезы, возникающие при простом наблюдении и осознании одновременности ощущений, которые случайно встречаются без какой-либо внутренней связи, например, когда человек, присутствуя на оперном спектакле, ест кондитерские изделия, гладит свою меховую оторочку и вдыхает запах сильно надушенного соседа. Даже при такой внешней одновременности различных ощущений при частом повторении может сформироваться устойчивая ассоциация, которая в определенной степени узурпирует права фактического синтеза. Это проявляется в том, что повторное появление одного из этих ощущений влияет на настроение так, что оно надеется или боится появления других, или в том, что, когда появляются все остальные ощущения, настроение их восприятия нарушается, если одно, привычно связанное с ними, в исключительных случаях отсутствует. Если театральные воспоминания его юности связаны исключительно с местным запахом его городского театра, он может сначала (8) что-то упустить, если попытается настроиться на нужный лад в недавно построенном столичном театре без этого запаха. Если в любовных письмах определенного человека всегда присутствовал один и тот же характерный запах, то письмо, написанное на неароматизированной бумаге во время путешествия, может неприятно тронуть влюбленного, возможно, он и не поймет, почему.
Эти примеры показывают, что даже при случайном привычном объединении разрозненных ощущений общее впечатление может быть подвержено влиянию и изменению со стороны компонентов, даже если рефлексия должна отвергнуть такое влияние как фактически необоснованное. Даже здесь качественная окраска общего впечатления происходит через отдельные компоненты. Это происходит в еще большей степени, когда, как в четвертом классе, различные связанные ощущения объективно и по существу принадлежат к одной и той же причине восприятия, даже если они опосредованы различными органами чувств, т. е. когда они не способны к реальному слиянию как ощущения. Даже если это не сами ощущения различных органов чувств, то связанный с ними характер настроения сливается и передается от одного из них к синтезу, чтобы от него излучаться на другие компоненты и преображать или ухудшать их. Субъективно неполный синтез, перенесенный на объект, отражается в субъективных компонентах ощущения, и они должны согласиться с тем, чтобы быть качественно измененными той качественной модификацией, которая перенесена на объект. Если, как в третьем классе, связанные ощущения предпочтительно относятся к одному и тому же чувству, то качественное изменение общего впечатления каждым из отдельных компонентов становится еще более очевидным. Одно и то же четырехчастное музыкальное произведение имеет качественно разный эффект, когда его исполняет женский хор, мужской хор, смешанный хор, фортепиано, орган, простой струнный оркестр, военный оркестр с деревянными духовыми или без них, или полный оркестр. Если позволить всем этим компонентам работать вместе, качество сенсорного комплекса снова станет другим, и можно изучать его постепенную трансформацию, поочередно выключая то один, то другой его компонент. Точно так же включение и выключение различных (9) органных клавиш используется для изменения качества сенсорного комплекса, вызываемого у слушателя игрой органа.