Зато теперь, работая слесарем-наладчиком пятого разряда, я пишу не то, что мне навязывают и приказывают, а то, что мне интересно, что меня волнует и чего просит душа.
А она с детства крайне болезненно воспринимала всякого рода несправедливость и очень возмущённо на эту несправедливость реагировала. За что нередко получала плевки и уколы, а я – пинки и зуботычины.
Но мы выстояли и с пути не свернули. На сегодняшний день я опубликовал две книги. В одной поместил две повести, с социально-философским креном, и десяток рассказов, а другая книга – это сборник рассказов, иронично-сатирических и сказочно-утопических.
Вот как раз на презентации моей первой книги произошла интересная встреча, которая впоследствии заставила изменить направление моих мыслей и духовных поисков.
Случилось это в мае прошлого года. Презентация, это, конечно, слишком громко сказано. Так, торговая точка на улице, наподобие тех, что торгуют редиской, петрушкой, огурцами и т. д.
Я обустроился у главного входа в БГЭУ – Белорусский государственный экономический университет. Естественно, с разрешения администрации и муниципальных властей. Первому поспособствовала тёща Юлия Олеговна, преподаватель в этом учебном заведении. Чего ей это стоило, я не знаю, но догадываюсь. Она рядовая штатная единица, очень грамотный специалист, но без регалий. И уговорить ректора, в разгар пандемии страха, дать разрешение неизвестному автору на публичное представление книги неизвестного содержания на подотчётной тому территории, это, доложу я вам, что одному разгрузить вагон угля.
Через свой сайт я пригласил всех желающих прийти в назначенное место к 9 часам утра. Местные подписчики, друзья, товарищи и знакомые, кто пожелал и не был обременён трудовой повинностью, начали подтягиваться заранее.
Я подъехал в половине девятого, к открытию университета. Вытащили с ребятами из конференц-зала стол, один стул, потом мне помогли перенести из автомобиля книги и разложить их на столе.
Мне, кстати, ректор предлагал презентацию провести именно в конференц-зале, подальше от «глаз» круживших дронов и бдительных граждан, видящих даже в рогатке опасное оружие, несущее потенциальную угрозу государству в целом.
Я был против и убедил профессора, что ни в моей книге, ни в моём выступлении и ответах на вопросы не будет и намёка на дискредитацию существующей власти и её представителей. К тому же, как уже упоминал вам, вопрос о мероприятии был утверждён в горисполкоме нашего района. С трудом, но был. А это уже была заслуга тестя, который там возглавляет отдел культуры.
Хотя, честно признаюсь, во всём этом самая большая заслуга моей жены Жени, которая уговорила на этот шаг своих родителей. Особенно трудно было с Игорем Ивановичем, который долго упирался и мялся, опасаясь нежелательных последствий.
К их облегчению и к моей радости, всё прошло культурно, благопристойно и даже относительно массово. Человек сто собралось на мой клич, подходили, сновавшие туда-сюда, любопытные студенты. А ещё с проспекта, завидев толпу, с опаской подходили не менее любопытные прохожие.
Лишь один молодой человек, если и студент, то бывший, задал не то чтобы провокационный, но не совсем корректный вопрос:
– Как вы лично относитесь к тотальной слежке? – Он широко махнул рукой вверх, указывая на летающих в автономном режиме дронов. – На улицах, в общественном транспорте, в домах, на предприятиях, в подъездах, на этажах, в интернете, в телефонах?
Я, не смутившись и ничуть не обидевшись, как можно мягче ответил:
– А как вы относитесь к асфальтированным и ухоженным улицам? К общественному транспорту? К предприятиям? К интернету? К мобильной связи? К домам, многоэтажным и многоквартирным?
Ждать, когда оппонент подыщет ответ, я не стал:
– Мы получаем побочный эффект того, к чему стремимся. Это всё следствие научно-технического прогресса и устойчивого человеческого стремления управлять себе подобными при полном отсутствии нравственных тормозов. Нами движет не любовь и доброта, а честолюбие и алчность. Человек желает подчинить человека. Директор – рабочих, президент – народ, страна – страну. Высшая элита была бы счастлива, если бы они могли весь мир превратить в казарму с жёсткой дисциплиной и такой же иерархией. Мы сначала изобрели и применили атомную бомбу, а уже потом – атомную электростанцию. Такова суть тех, кто стремится и добирается до власти.
На этом дискуссия закончилась. После развёрнутой аннотации своей книги и дружеской беседы, я присел на стул и приступил к автограф-сессии и инскрипту.
Я не вхожу в когорту известных и популярных авторов, поэтому любопытных было намного больше, чем покупателей книги, даже с инскриптом. Если бы я был богатым, я бы свою книгу дарил. Но мне хотелось покрыть хотя бы часть расходов, потраченных на её издание. Рынок. Без рекламы и протекции и раньше было не пробиться, а теперь и подавно. А это всё деньги. А ещё у каждого писателя своя высота. Но я верил, что мой путь к вершине только в начале. Я ещё у подножия горы. Я надеялся, что планка моего творческого прыжка будет подниматься вверх.
Но для меня и в тот день уже был успех. 50 экземпляров, взятые с собой, были проданы. Рассчитывая на лучшее, но готовый к худшему, я был почти счастлив. Творчески счастлив.
И вот, когда почти все разошлись, а я, подписав последнюю книгу, собрался встать и приступить к зачистке торгового места, внезапно услышал тираду, заставившую меня вновь опуститься на стул и поднять голову:
– Чтобы мир стал лучше, каждый человек должен осознать две константы – страх Божий и чувство греха. Это необходимо для раздираемых противоречиями человеческих душ.
ГЛАВА 5
Передо мной стоял невысокий плотного телосложения мужчина лет шестидесяти-шестидесяти пяти. С лысиной, окаймлённой полукругом тёмно-русых, с проседью, волос, с чуть вздёрнутым не большим, но широким носом, синими глазами с проницательным взглядом, со слегка выдвинутым вперёд подбородком с ямочкой. Стандартных размеров рот, если есть такой стандарт, улыбался. Но как-то скромно. Можно было подумать, что он стесняется и стыдится своей стеснительности. Одет мужчина был в тёмно-серый костюм, белую рубашку и чёрные туфли.
– Это к концепции вашей книги, – сказал он, глядя мне в глаза. Стеснения и стыда я в них не увидел. – Без этих условий все попытки человечества создать не то что духовное и гармоничное, но даже справедливое общество обречены на провал. Это аксиома, которую вычеркнули из всех книг и учебников. – Ни заносчивости, ни фанатизма в глазах и в голосе не было. Скорее, сожаление и разочарование. – А ваш ответ молодому человеку мне понравился. Он хорош. За небольшой, правда, ремаркой. Атомная бомба есть абсолютное и несомненное зло. Атомная электростанция таит в себе потенциальное зло. Данное зло есть нежелательное следствие благих намерений.
– Тех намерений, которыми устлана дорога в ад? – спросил я, тоже улыбнувшись. – Типа, хотели, как лучше, а получилось, как всегда?
Мужчина улыбнулся шире:
– Ну, типа того. Всякая научно-техническая идея, даже самая светлая, имеет в своей цветовой гамме чёрный, траурный спектр.
Я перестал улыбаться.
– Прогресс не остановить и вспять не повернуть, – грубовато сказал я. – А научно-технический прогресс обратно пропорционален духовному прогрессу. Чем выше один, тем ниже другой. Закон сообщающихся сосудов. Научная мысль – прогресс, духовная – регресс. И, к сожалению, это соотношение не изменить. Когда прогресс достигнет верхней точки, а регресс – нижней, произойдёт взрыв. И это так же неизбежно, как восход и заход солнца. А раз так, то ваши константы, это чистейшая утопия. Человечество обречено.
Незнакомец, покачивая головой в знак согласия, тихо, но твёрдо возразил:
– Даже если человечество обречено в целом, каждый человек в отдельности имеет шанс на спасение. Зачем ему волноваться о судьбе всего человечества, когда он сам может не дожить до завтра? А если завтра, всё-таки, наступит, но в другом месте?
Такой поворот разговора поторопил немногих оставшихся и слушавших друзей и коллег по работе. Все дружно засуетились.
– Встань, – приказал мне Валера. – Я отнесу стул.
– И вообще, – добавил Слава, – выйди из-за стола и отойди в сторонку. Не мешай. Витёк, бери за тот край стола. Валентин, ты куда? Открой нам входные двери.
– Вы здесь преподаёте? – спросил я у незнакомца, когда мы отошли в сторону. Я был уверен, что это не так, но мне не хотелось затевать на улице дискуссию на глобальную тему.
– Ну что вы, – смущённо улыбнувшись, ответил тот, чья лысина, доходившая мне до носа, отражала солнце и слепила мне глаза. – Мне не по силам постичь всех тонкостей сей науки. В годы моего ученичества экономика и законодательство были намного проще и понятнее. Сегодня сии дисциплины настолько сложны и запутанны, что мне проще обойти пешком Землю, чем разобраться в их лукавых и противоречивых хитросплетениях.
– А вы, собственно, кто? – задал я вопрос напрямую.
Незнакомец не обиделся, но, казалось, смутился ещё больше.
– Я, собственно, странник, – ответил он тихо и без улыбки. – Странствую по свету, наблюдаю людей, изучаю их идеологии, аккумулирую и анализирую человеческие знания, доступные моему пониманию. А ещё ищу близких по духу людей. Людей, пытающихся разобраться в установленном порядке мироздания, ищущих сокровенный смысл жизни, истоки и эволюцию человеческой души и человеческого разума, их приоритетное значение в повседневной…
– А как же эволюционная теория Дарвина? – бестактно перебил я. – Она в своё время произвела мировой переворот в мышлении людей. И до сих пор для многих она, в несколько, правда, изменённом виде, является новой библией.
Я его провоцировал. Почему, не знаю. В доктрине Дарвина, особенно касательно происхождения человека, я сомневался ещё в школе. Потом перестал вообще в неё верить. Следующим шагом стала ненависть как к учению, так и к учителю. С годами успокоился, но признавать, что я произошёл от каких-то приматов-гоминидов категорически отказывался. И мне было интересно, как этот бродячий философ, не понимающий и отвергающий современную экономику и юриспруденцию, ответит на этот вопрос.
Странник серьёзно посмотрел на меня, вздохнул, окинул взглядом суетящихся на проспекте людей, вернулся глазами ко мне и ответил:
– Если бы обезьяны знали нашу историю, они сами отреклись бы от родства с нами.
– А всё-таки? – настаивал я, не удовлетворённый остроумным, но уклончивым, метафоричным ответом. – Я понимаю, что это сложнее экономики и законодательства.
– Дело не в этом, – сказал мужчина, вновь улыбнувшись. – Вы ведь тоже не экономист, не юрист и не учёный-биолог? – Я отрицательно покачал головой. – Ну вот. Наше личное мнение, если у нас нет стопроцентных собственных чему-либо доказательств или опровержений, зависит от нашего общего мировоззрения и внутренних, духовных, устремлений и убеждений. А наука сама многое не может ни доказать, ни опровергнуть, даже когда уверенно это делает. Сколько было таких доказанных гипотез, которые впоследствии оказывались ложными?! А сколько было таких наук?! И какой прок в том, что мы, учёные-дилетанты, начнём беседу о ДНК, РНК, генных мутациях и ещё о более сложных и заковыристых вещах, о которых и сам Дарвин не имел ни малейшего представления? Мы можем лишь быть сторонниками того или иного убеждения.
В это время вышли мои друзья.
– Генрих Адамович, вы выходите за рамки регламента, – смеясь, сказал Валера. – Дело сделано, пришёл потехе час. Водка же прокисает!
Я не скажу, что меня поначалу сильно заинтересовал этот лысый мужичонка, но уходить, не закончив разговор, почему-то, не хотелось.
