– Парни, начинайте без меня, – ответил я, махнув рукой. – Я минут через десять подъеду.
– Смотри, не опоздай, – предупредил Слава.
Я вновь повернулся к незнакомому собеседнику.
– Извините, что вас задерживаю, – виновато сказал он. – И большое спасибо за внимание и такт.
– Всё нормально, – небрежно ответил я. – Я виновник торжества, но не полноценный участник. Мне сегодня на вторую смену, поэтому алкоголь категорически не рекомендуется. У остальных тоже свои дела. Так что, просто посидим часок, поболтаем. Так каковы лично ваши выводы по этому, я считаю, очень важному вопросу?
Странник вилять хвостом, как маркитанская лодка, не стал:
– Вопрос действительно важный. Но не в деталях, а в принципе. В нашем выборе жизненной позиции. Либо мы разумные млекопитающие, занимающие высшую ступень в иерархии всего живого на Земле, либо мы одушевлённые и одухотворённые создания Божьи. Да и разумность наша под большим вопросом. Как правильно заметил профессор Кунафин: «Дарвиновский идеал – жизнь наиболее примитивного, сильного и злобного существа, умеющего только жрать и размножаться. Всё остальное время, с перерывами на убийства себе подобных и отбирание у них пищи, существо спит или получает удовольствия. Это и называется естественным отбором».
Я ничуть не удивился приведённой цитате. Более того, у меня было такое ощущение, что этот странный (странник!) человек знает гораздо больше, чем говорит. Но это был ещё не конец.
– Но вот в чём штука, – сказал он, прищурив глаза. – Разрушать всегда легче, чем созидать. Это факт. Поэтому, разрушив или основательно поколебав одно учёное здание, осторожный и прагматичный разрушитель не спешит на его место возводить своё научное здание, с крепким научным доказательным фундаментом. Почему? А потому, что такого фундамента нет и в данном случае быть не может. Какой-нибудь другой умник, у которого больше, чем семь пядей во лбу, вдруг, осенённый внезапной вспышкой гениальности, возьмёт и разрушит возведённое здание, казавшееся неприступной крепостью. И какой из этого следует вывод? А вывод прост. Учёные в подобных человеко-обезьяньих и расовых вопросах сами придерживаются больше веры, чем строго научных знаний. Только свою веру они именуют научной гипотезой. И в своём арсенале имеют большое количество сложных и непонятных слов, математических величин, физических и химических формул, которые в совокупности может понять максимум тысячная часть процента населения Земли. Это та же цыганка, гадающая по руке, или ворожея, гадающая по воску в кипятке, только с целой кучей дипломов и научных регалий.
Не спорю, беседовать и слушать его было приятно. Да и сам он мне начинал нравиться. Ну, это можно было объяснить схожестью наших взглядов. Но…
– Ну и какой общий вывод? – спросил я, глянув на часы.
Странник понимающе и виновато улыбнулся:
– Ни один человек не может научно доказать ни существование Бога, ни его отсутствие. Я же могу рассуждать, исходя из своей интуиции, огромного опыта, логики и здравомыслия. Всё определяет наша вера. И неудивительно, что истинно верующие в Бога люди незримо чувствуют его постоянное присутствие.
И, вздохнув, закончил:
– Ещё мгновение и я от вас отстану. Я потому сюда пришёл, что увидел в вашей книге зерно истины. Оно ещё не проросшее и даже не набухшее, но оно есть. А это главное. Особенно в наше ужасное время. Ваша книга полезна и нужна людям.
Я грустно усмехнулся:
– Судя по спросу читателей, не очень.
– Не отчаивайтесь, – успокоил странник. – Полезное зерно требует ухода и времени. Это сорняк буйствует, орошаемый лишь низменными чувствами людей. Но это пустоцвет. – И вдруг спохватился. – Я не только это хотел вам сказать. У меня вот, – и он откуда-то из-под полы извлёк толстую тетрадь, – записаны кое-какие мысли, наброски, короткие сюжеты, которые, надеюсь, вас заинтересуют. Но мне особенно будет приятно, если мои записи послужат вам стимулом для написания новой книги. Просто когда-нибудь на досуге полистайте.
– А почему вы сами не хотите написать книгу? – недоверчиво спросил я.
– Увы, но у меня нет литературного таланта, – просто ответил загадочный мужик. – Это не мой удел. Я странник. А удел странника – вечное движение.
Я принял протянутую тетрадь.
– Спасибо, конечно, но как-то неудобно. Будет похоже на плагиат?! Некрасиво.
– Некрасиво воровать и отнимать силой. А когда дарят от всей души, да ещё благодарны, что возьмут, то не взять, это уже свинство.
Странник широко улыбался, показывая щели между желтоватыми зубами.
– Как, хотя бы, вас зовут? – спохватился я.
– Ох, за мою долгую жизнь меня по-разному называли. И обзывали. Но разве дело в имени?
– Дайте хоть номер телефона?! Мне приятно было бы с вами ещё встретиться и поговорить.
– У меня нет телефона. Ни мобильного, ни домашнего. Мне некому звонить. Я предпочитаю разговаривать глаза в глаза.
Я был в полном недоумении. Шутит?
– Но адрес-то у вас есть? – спросил я, повысив голос. – Где-то же вы живёте, когда возвращаетесь из путешествия?!
Странник грустно, почти мучительно усмехнулся:
– У меня давно нет ни точного адреса, ни постоянного дома. Я же странник и дом мой – Земля. А с Земли я не ухожу и на Землю не возвращаюсь. Я двигаюсь по ней и вместе с ней. А с вами, Генрих, мы ещё, возможно, свидимся. Не смею задерживать. Спасибо за беседу.
ГЛАВА 6
Дверь в комнату, в которой я энергично стучу пальцами по клавиатуре ноутбука, приоткрылась, и жена, просунув голову, певуче сообщила:
– Гена, немедленно приходи завтракать. Остынет – выброшу в мусорное ведро.
Что, подумали, что она сказала это со злым умыслом? Ничуть. С искренней любовью и заботой о моём телесном здоровье. Пишу-то я с ночи, а кроме трёх чашек кофе в желудке ничего нет. Творчество, это не Минотавр и не идол женской красоты – ему жертвы не нужны. И Женя не желала, чтобы я на этом поприще заработал гастрит или, того хуже, язву. Болезнь лучше предотвращать, чем потом лечить. Профилактика безболезненна и дешевле.
Мой совет. Мужчинам, конечно. Не доверяйте слишком, а то и вовсе, девушкам и женщинам, а то и жёнам, со сладко приторной, фальцетной заботой в голосе и с обворожительно лживой улыбкой на красивых, подрагивающих губах. В любой момент голос может огрубеть и осипнуть, под маской улыбка окажется гримасой, а из-за шикарных губ покажется ядовитое жало.
Это, кстати, первое и последнее бытовое отступление, если в повествовании не будет на то сюжетной необходимости. Без срочного дела больше никаких отклонений ни в кухню, ни в туалет, ни в спальню. А на всё остальное я не отвлекаюсь. Даже не принимаю ванну. Временно.
Позволю себе ещё одно пояснение. Не отступление, их я предвижу много, а именно личное пояснение. Речь пойдёт обо мне и моей семье.
Хотя по паспорту я Генрих, почти все с детства называют меня Геной. Без официоза. Этак уменьшительно-ласкательно. Жена не исключение. Только девятилетняя дочь Вероника называет меня одновременно и уменьшительно-ласкательно, и абсолютно правильно – папочка. Приятно.
Жена, между прочим, тоже не совсем Женя. В том смысле, что не Евгения. Заинтриговал? А с учётом моей фамилии, взятой ею после нашей свадьбы, жена в своём звучании переплюнула даже меня. Женевьева Потоцкая! А?!
Однако, повторюсь: не имя красит человека, а человек имя. И чтобы это имя не было запятнано ни чужой кровью, ни чужим горем, ни чужими слезами. Достичь этого трудно, но надо стараться. Без стараний даже гонорею не подцепишь. Так что же говорить о совести и чести?!
Я когда-то поинтересовался у ещё будущей жены, почему родители выбрали для неё такое редкое и непонятное имя. Женевьева засмеялась и витиевато всплеснула руками, сказав: «Зато красиво. Жаль, что я родилась не в Женеве». А смех и жесты я прочитал так: «Давно это было. Родители были молоды и сумасбродны, со своими причудами и закидонами». Мол, что с них взять?! Но имя своё любила. Причём, как полное, так и сокращённое. А если ещё к этому прибавить доброту и чуткость, миловидность лица и стройность фигуры, ум и здоровую принципиальность, то перед Женевьевой не смог бы устоять и слепой.
Надеюсь, я этим сравнением не выказал неуважения к людям, лишённым зрения. Любой физический изъян или недостаток, это человеческая драма. Таким людям надо помогать, не заостряя на этом внимания. Помогать, как равный равному. Но, как сказал мой товарищ и хозяин этой квартиры, самые страшные изъяны человека, это духовная слепота и душевная глухота. Как таким помочь? Ведь первая половина о своей инвалидности не догадывается, а вторая этой инвалидностью гордится. Вот и сравните.
А сейчас совершим ещё один экскурс в недалёкое моё прошлое. Это очень важно. По крайней мере, для меня.
Получив тогда от странного субъекта потрёпанную тетрадь, я её, конечно, не выбросил. Подарки, вообще-то, выбрасывать некрасиво, даже если они вам не нужны. Но чтение решил отложить до лучших времён. Не до того было. Я был в творческом ударе. Только удар этот не был одним мощным романом или, на худой конец, повестью, а носил характер дриблингов-рассказов. Собрав воедино которые, намеревался забить гол, издав вторую книгу.
А рукопись благополучно легла в ящик письменного стола и скромно там затаилась. И я о ней забыл. Так бывает. Когда поглощён чем-то своим, то чужое не видишь и не помнишь.
Сегодня, когда я пишу эти строки, на календаре 30 июня, понедельник. А событие, о котором хочу рассказать, произошло поздним вечером субботы 3 мая. Извините, буду описывать подробно не только само событие, но и что ему предшествовало. Ну, просто потому, что мне так хочется. Кто здесь писатель – я или вы?
Я сидел в комнате, оборудованной под личный кабинет, и усиленно пытался создать шедевр. Таково моё писательское кредо – если не можешь написать шедевр, не пиши вовсе. Брось и жди! Максимализм? Да. Есть юношеский максимализм; есть зрелый, называемый кризисом среднего возраста; есть старческий, называемый маразмом.
Должен сказать, что рукописи я создаю вручную. То бишь, авторучкой в тетради. Ручная работа. Тяжелейший труд. Это сейчас пишу напрямую в ноутбук. Во-первых, чтобы сберечь время, а во-вторых, здесь всё просто. Я ничего не выдумываю, а лишь вспоминаю и рассказываю. Это почти репортаж. Только чуточку добавлено художественности и много личного. Для красоты восприятия и лучшего ознакомления с моей творческой натурой.
