Секс и ничего личного

Фонарик – немудрящий, но надежный “удильщик” – нашелся среди прочего барахла и послушно активировался сжатием.

Луч света ударил из артефакта, залил лицо Луизы лазурно-голубым.

Передернувшись всем телом – это я от холода и от столкновения “удильщика” с “гнилушкой”, да-да, а вовсе не от жути! – стараясь не смотреть на лежащую на ледяной земле Луизу, я поковырялась в настройках фонарика. Концентрированный луч послушно рассеялся до голубоватого облака. Надеюсь, так его будет видно лучше!

И, установив высоту, максимальную из доступного, я встала и разжала ладонь. “Удильщик”, раздувшийся уродливой зубастой рыбиной (ну и дизайн, а ведь когда покупала артефакт – он мне нравился, кто бы мог подумать!!), плавно взлетел чуть выше моего лица, покачнулся, и замер, левитируя на точке привязки.

На пару часов его хватит, но я надеюсь, что за Бернар приедут раньше.

Передернулась еще раз – в этот раз точно от холода – я повертела головой.

Кампус – там, главный корпус – правее, а главные ворота – напротив главного корпуса. Мне – туда. Там сторожка с охранником и телефоном.

В привратницкой было тепло, даже жарко, и людно. В тесное помещение набилась толпа незнакомого народу, все галдят, о чем-то разговаривают… Убийство на территории Высшей академии права – событие нерядовое.

– Мадемуазель Морель, расскажите еще раз, как всё было.

Следователь усат, обстоятелен и участлив. Веры, кстати, этому участью нет ни на сантим: слишком уж много холода таится за этим показным участием.

Кружка чая, сунутая мне в руки месье Дьяби, дежурным охранником, весьма кстати: несмотря на то, что в привратницкой тепло, у меня стучат зубы.

Я, кстати, совершенно не нервничаю. Состояние отстраненное, все вокруг происходит как бы слегка за стеклом, не задевая меня.

А что зубы стучат… Ну, стучат и стучат. Значит, им надо. Значит, стресс так выходит.

Правда, чай пить не очень получается – но он все равно слишком крепкий, слишком горячий для меня. И сахара слишком много, не чай, а ужас, настоящая гликемическая бомба, а не чай.

…ни за что на свете я бы не выпустила этот ужасный чай из рук.

– Давайте еще раз, мадемуазель Морель. Расскажите подробно, как вы обнаружили тело Луизы Бернар.

– Я бегала в парке. И случайно наткнулась на… на Луизу.

Я прикрыла глаза, перебирая пальцами по боку кружки и перебирая в памяти события, чтобы передать события.

– Вы часто там бегаете? – уточнил полицейский.

– Нет. Не знаю… Я часто бегаю в парке – но у меня нет постоянного маршрута, я не выбираю дорожки. Просто бегу, как бегу. Могу свернуть, если встречу кого-нибудь…

– И часто встречаете?

– Нет. Летом, летом да, много. А сейчас большинство предпочитает спортивную площадку и тренажерный зал.

– Понятно, – следователь сделал пометку в записях. – То есть, никто не мог точно знать, что вы пробежите именно в этом месте?

Я кивнула:

– Верно. Но, понимаете, никто и не мог точно знать, в этом месте бегать никто не будет. Потому что иногда встречи все же случаются.

Мужчина сделал еще одну пометку.

– А кроме спортсменов, в это время люди в парке еще встречаются?

Я задумалась. Медленно качнула головой:

– Нет. Пожалуй, нет. Парк академический, выгул животных там запрещен. А для гуляющих время не подходящее. Да и сезон… Если летом на рассвете в парке можно встретить романтичные парочки или засидевшиеся до утра компании, то зимой в ночное время парк вымирает.

– …и только мадемуазель Морель бегает в потемках несмотря ни на что.

– Я не очень люблю людей, – пожала я плечами, внимательно глядя в кружку. – У меня есть артефакт ночного видения.

– Покажите, будьте любезны.

Я послушно стянула с пальца “гнилушку”.

Полицейский повертел ее в пальцах, прищурился. Маг, что ли? Или просто опытный, “душу” артефакта на глазок определяет?

В любом случае, зря напрягается: колечко – массовое, потокового производства, внешний вид – установленного для этой серии стандарта. Там внешность полностью соответствует содержанию. Хотя бывают ушлые умельцы, которые в оболочку вот такой вот штамповки загоняют какую-нибудь редкую дрянь, но это точно не мой случай.

– “Гнилушка”, “удильщик”… – он еще повертел кольцо, и отдал мне. – Остальные ваши кольца – тоже артефакты?

Я пожала плечами, возвращая его на место, потом показательно растопырила пальцы: на правой руке красовалось три кольца, на левой – четыре, причем на среднем пальце их было сразу два, надетые “сетом”.

Свободными оставались только безымянный палец, как брачный, и большой, ввиду неудобства лично для меня.

– Нет некоторые кольца я ношу просто для красоты. Но я люблю артефакты, у меня их много. Примитивные, но на все случаи жизни. И не только в виде колец. А что?

– Да нет, ничего. Давайте вернемся к теме нашего разговора, – предложил следователь.

Вполне благожелательно предложил, но я все равно прикусила губу. Как будто это я все время увожу допрос в сторону уточняющими вопросами, имеющими мало отношения к Луизе Бернар!

– Итак, вы бежали и увидели на дорожке лежащего на дорожке человека. Что дальше?

– Сперва я подумала, что это дерево упало через дорогу. Потом подбежала ближе, поняла, что это человек и испугалась.

Мужчина заинтересовался:

– Вот бежал себе человек, как и вы, бежал. Споткнулся, упал – чего же тут пугаться?

Я покатала остывшую чашку в ладонях (фаянс успокоительно цокнул о кольца – цок-цок).

Чего же я испугалась?..

Вот ночь, парк, я вижу препятствие, понимаю, что это, скорее всего, человек – и мне это не нравится. Сразу, издалека, еще до того, еще до того, как узнала Луизу, пощупала пульс и поняла, что та мертва…

– Она неправильно лежала, – вычленила я наконец.

– Неправильно для чего? – Быстро спросил полицейский.

Слишком быстро.

– Для того, чтобы не бояться, – огрызнулась я. – Если бы Луиза шла по дорожке и упала, у нее ступни остались бы в пределах дорожки. Рядом с точкой опоры. А она лежала строго поперек, ноги – за бордюром с одной стороны, а голова – с другой. Случайно так не упадешь, либо человек сам так лег, либо его уложили… Ну, или она шла не по дорожке, а вдоль нее. Зимой. Ночью. По парку.

Вот зачем мне обязательно нужно было блеснуть интеллектом? Не могла промолчать? Как будто там кроме меня никто бы не заметил, что тело неестественно лежит!

В этот самый момент дверь в привратницкую распахнулась, и в помещение вкатился мсье терр Мулья. То есть, вошел. Я хотела сказать – вошел.

– Что здесь происходит, месье?

У него за спиной виднелся ректор – он задержался на пороге, что-то сурово выговаривая охраннику. Тот, понурив голову, почтительно кивал.

В распахнутую дверь влажно вполз предрассветный морозец, принеся с собой свежий воздух, но взамен забирая накопленное тепло.

Мсье Эрбер закончил отчитывать охрану, и вошел в привратницкую, захлопнув за собой дверь. Стало теплее, но теснее.

– Именно, мсье. Я бы хотел услышать ответ на вопрос своего почтенного коллеги. Что здесь происходит?

При звуках голоса мсье терр Мульи, следователь дернулся было вскочить, но пресек свое движение на взлете.

Пробормотав что-то условно приветственное и что-то, условно похожее на “происходят следственные мероприятия”, он отвернулся от нашего декана и уставился на меня.

– Продолжайте, мадемуазель.

– Я подошла, узнала Луизу, попыталась найти пульс сперва на запястье, потом на шее. Больше к телу нигде не прикасалась. Поняла, что Луиза мертва, снова испугалась, хотела бежать за помощью. Испугалась, что потом в темноте ее не найду, и меня примут за сумасшедшую, или выпишут штраф за ложный вызов… Маяка у меня при себе не было, поэтому вместо него оставила артефакт-фонарик, чтобы ориентироваться на световое пятно. Остальное вы знаете.

– Спасибо, мадемуазель Морель, если у следствия возникнут еще вопросы – мы вас вызовем, – закруглил процедуру полицейский, хотя еще десять минут назад я была готова поклясться, что эта песня растянется надолго.

– А вот у меня вопросы уже возникли! Мадемуазель Морель, вы что, активировали артефакт на месте преступления? Чем вы думали? Вы что, не проходили еще теорию магических шумов? Активация артефакта могла смазать следы в магическом фоне!

А вот сейчас было обидно!

– Проходили мы уже теормагш, и у меня, между прочим, был по ней высший балл – я “удильщика” запустила, он магически нейтрален! И след его в общем фоне уверенно вычленяется, не сливаясь с другими магическими проявлениями!

Я подавила желание засопеть от задетого самолюбия.

И слава богам, что подавила.

Терр Мулья кивнул:

– В таком случае, можете быть свободны. Раз капитан Ламбер вас не задерживает.

Только сейчас я поняла, что следователь может и представился в начале, но имя его у меня совершенно не отложилось. Мсье Ламбер, надо запомнить. Правда чутье подсказывало, что даже если я сейчас и не запомню, то услышу еще не раз, и не два…

И повернулся к следователю.

– А теперь объясните ка мне, дражайший капитан Ламбер, почему на территории академии студентку академии допрашивают, не потрудившись поставить в известность о форс-мажоре руководство академии?

– Руководство академии вполне поставлено в известность, – огрызнулся капитан Ламбер.

– Но не вами! – тут же парировал терр Мулья. – Очень хотелось бы знать, почему.

– А Мадемуазель Морель не допрашивали, – следователь сделал вид, что деканской ремарки не заметил. – Она свидетель, а не подозреваемая.

Не иначе, стресс, адреналин и задавленная на корню обида на декана ударили мне в мозг, потому что я брякнула:

– Пока!

И сказала-то не вполголоса даже, а в четверть, но у нашего декана, оказывается, потрясающе чуткий слух.

Подозреваю – только в тех случаях, когда это ему выгодно.

– “Пока”? Что вы имеете в виду, мадемуазель Морель?

Я пожалела о том, что открыла рот еще до того, как закончила говорить. Но не ответить декану было бы форменным самоубийством, вопрос следователя проигнорировать и то безопаснее было бы, и потому я пробурчала:

– Капитан Ламбер просто вскинулся, когда я сказала, что интуитивно обнаружила неестественность в положении тела.

Простите меня, капитан! Я, честное слово, не хотела ябедничать! Но или вы, или я.

Декан разве что руками не всплеснул:

– Надо же! Какой вы у нас проницательный! Только смею напомнить, что мадемуазель Морель – студентка-криминалист лучшей в стране академии права, и студентка не из худших, а как бы не в первой двадцатке. Уж вы-то, капитан, должны понимать, что это значит, вы же сами наш выпускник. Впрочем, если мне не изменяет память, балл у вас был весьма посредственный…

– Месье терр Мулья! – Вскинулся следователь, и я готова поклясться, голос у него был обиженный. – Я совмещал учебу с работой!

Мне захотелось сбежать.

– Не вы один такой, – безжалостно отбрил его возражение декан. – Вот, мадемуазель Морель тоже совмещает учебу с подработками, репетиторствует, но успеваемость у нее не страдает.

Бежать стало отчетливо поздно.

Про ректора, который наблюдал эту перепалку, как партию в теннис, переводя взгляд с одного на другого “подающего” с некоторым даже азартом, спорщики, кажется, забыли напрочь.

Я же вспомнила, что меня отпустили уже дважды – следователь и декан, и по стеночке, по стеночке, продвигалась к выходу.

Мысль попросить обратно свой фонарик умерла, едва зародившись.

Новость о смерти Луизы разлетелась по Академии еще до того, как я появилась на занятиях. Хотя казалось бы, успела только душ принять, да еще раз постучать зубами о чашку, строго напоминая себе, что я вообще-то будущий служитель закона. И вообще трупов уже видела десятки. Но вот неожиданность: совершенно посторонний труп в городском морге, в свете ламп и в окружении толпы коспектирующих однокурсников это оказалось совсем не то же самое, что труп Луизы, с которой я еще буквально пару дней назад обменивалась неприязненными взглядами, записываясь на участие в мартовской конференции…

Так что я искренне надеялась, что у меня будет время полностью взять себя в руки до того, как вся академия начнет жужжать о том, что одна зазнайка прихлопнула другую (потому что “одна зазнайка нашла труп другой” звучит вообще не так весело).

Но ошиблась.

Мое появление на лекции было встречено таким концентрированным вниманием, что аж тошнота к горлу подкатила.

Впрочем, чему удивляться? Мир тесен даже в столице. У кого-то наверняка найдется друг, у которого отец приходится кумом зятю дежурного, принявшего вызов.

С каменным лицом, глядя исключительно в пустоту перед собой, я прошла на свое привычное место, и вздрогнула, когда рядом со мной тут же плюхнулась Мартин, придвинувшись почти вплотную.

– Кэсс, скажи, это правда?

Мартин, поступая, кажется перепутала Академию права с Институтом международных дел. Учеба у нее шла не очень, а вот коммуникация на все сто. Там, где не доучит – заболтает. Она умудрялась дружить со всеми и даже у меня, вопреки моему решительному настрою прохладно относиться ко всем, дабы не вляпаться в какие-нибудь – о ужас! – межличностные отношения, миниатюрная живая брюнетка вызывала симпатию.

– Нет, – спокойно отозвалась я, нырнув в сумку за письменными принадлежностями. – Я уже говорила, не будет у нас завтра контрольной по уголовке, это ле Ру слух распустил, чтобы все психовали. А если и будет, надо просто учить материал не в последний день, а в процессе.

Мартин на мгновение зависла.

– Ты о чем?

– А ты о чем?

– Я об убийстве Луизы!

– А я о несуществующей контрольной.

Странно, но этот ответ однокурсницу почему-то не удовлетворил.

– Кэсс, ну серьезно, об этом все сейчас говорят. Убийство на территории Академии Права!

– На прилегающей территории, – педантично поправила я. – Парк не является собственностью академии.

Где-то в глубине души я прекрасно понимала, что гораздо проще кратко ответить на вопросы Мартин очевидными фактами и она отвалится, но внутри всколыхнулось что-то из прошлой жизни. И это что-то рьяно требовало увиливать, избегать любых прямых ответов или отвечать не отвечая.

– Так это правда ты ее нашла? Я не знала, что ее нашли в парке! Все говорят только о том, что она убита, что что ее нашла ты, кто-то видел, как ты выходила из привратницкой, откуда потом вышли и декан, и ректор, и следователь…

Я набрала в грудь воздуха, силой задавив отчаянный голос, требующий все отрицать.

– Да, я ее нашла на пробежке. Я не знаю, как она умерла, было темно, я ничего не разглядела. Я больше ничего не знаю, Мартин, поэтому оставь меня, пожалуйста, в покое.

Девушка фыркнула что-то похожее на “бука”, но неожиданно утешительно погладила меня по плечу и отодвинулась.

Я с облегчением выдохнула, подняла взгляд и наткнулась на гросс Теккера, смотрящего на меня сидя вполоборота на пару рядов ниже. Смотрели на меня сейчас довольно много человек, если уж по правде, но Вивьен был единственным, от кого несло не неуемным любопытством или откровенной подозрительной неприязнью, а каким-то хмурым… беспокойством?

Я вопросительно вздернула бровь, глядя ему в глаза, и парень отвернулся.

Ну и молодец, ну и славненько.

С момента, как я ввязялась в “репетиторство” прошла уже пара недель и, надо признаться, подработка оказалась на удивление… удовлетворительной! Гросс Теккер, правда, норовил всеми правдами и неправдами увильнуть от учебы, но я была тверда и непреклонна, так что даже несмотря на отчаянное сопротивление обучаемого, его оценки поползли вверх. Особенно забавно было наблюдать, как один раз Вивьен, будучи вызванным к доске, правильно ответил на заданные вопросы и удивился от этого, кажется, еще больше, чем преподаватель.

В этот день я обнаружила, что стремительный секс в кладовке (“это не аванс, это чаевые за прекрасную работу!”) удивительным образом раззадоривает несмотря на полученный оргазм, и я потом еще полдня ходила возбужденная в ожидании оплаты после этих самых чаевых…

Мы не то чтобы прямо действительно скрывались ото всех, просто гросс Теккер держал слово и помимо репетиторства и секса, между нами ничего не было. На переменах он ко мне не подходил, заговаривать вне “работы” не пытался. Хотя его дружки, кажется, что-то то ли знали, то ли подозревали, потому что я пару раз ловила на себе их взгляды. Пусть смотрят, за погляд денег не берут.

Так что сейчас, когда гросс Теккер отвернулся, меня это почему-то успокоило. Такое странное возвращение в нормальность. Все, как обычно.

Ощущение это оказалось обманчивым.

Шепот за спиной преследовал меня целый день, он перетекал из аудитории в аудиторию, плодился, множился, разрастался, звенел в ушах.

Под конец дня я была настолько вымотана, что совершила невиданное – отпросилась с последней лекции. Голова гудела и меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то заметил, как мне плохо. Как я разнервничалась. Как я испугалась этим утром. Как мне жалко Луизу. Как хочется плакать. Как хочется найти того, кто это сделал…

Профессор Но отнесся с пониманием.

И от этого, почему-то стало еще паршивее.

Стук в дверь раздался неожиданно.

– Привет! – Широко улыбнулся обнаруженный за дверью Вив.

– Гросс Теккер? – Я слегка удивилась, потому что мы о встрече точно не договаривались: вот только его развлекать мне сегодня и не хватало! – У меня сегодня настроения нет, извини.

Я собралась захлопнуть дверь, но Вив успел втиснуться в дверной проем, заблокировав его, и улыбнулся еще жизнерадостней, прижимая к груди бумажный пакет:

– Я так и подумал! Поэтому у меня с собой!

Я кисло улыбнулась в ответ и отпустила ручку двери, позволяя ей открыться, а гросс Теккеру – пройти.

В конце концов, раз он притащил вино, то, может, это не самый плохой вариант скоротать неприятный вечер. А что еще мог принести парень, чтобы переубедить девушку, которая не настроена на инти…

В этот момент я, закрыв дверь, наконец обернулась – и не додумала мысль до конца, потому что гросс Теккер, сдвинув на угол стола мои книги и конспекты, с деловитым видом хозяйничал на освободившемся месте, расставляя большую жестяную коробку в ярком лаке, бумажную коробочку явно из кондитерской и бережно разворачивал что-то еще, что мне не было видно.

– Чайник включи, пожалуйста! – Попросил он, и я, послушно и безмолвно, пошла и сделала.

– Я не знаю, что ты любишь, поэтому на свой вкус взял, – Вив кивнул на коробку из кондитерской.

А на столе, тем временем, заняла свое место чайная пара: изящная чайная чашечка и блюдце.

Вив с сосредоточенным видом изучал дело рук своих, как полководец – карту места будущего сражения.

Пробормотал под нос:

– Что-то теплое, что-то вкусное, что-то красивое… Ну, вроде, всё есть. Должно сработать!

И, уже с сияющей улыбкой, обернулся ко мне:

– Тащи плед!

– Магия? – я поставила бровки домиком и округлила губы, “испуганно” прижимая к груди плед.

– Ага! – Самодовольство от гросс Теккера можно было ложками черпать. И не такими, как он мне принес, а суровыми, деревенскими. – Очень черная!

И, хихикая, как два не обремененных интеллектом подростка, мы в четыре руки расправили плед, а затем закуклились в него, как в кокон – ждать закипания чайника.

В жестяной коробке, кстати, оказался чай. Очень удачно, иначе пришлось бы поить гросс Теккера ромашкой.

С одной стороны, ему бы это точно не повредило: его гормонам не помешало бы успокоиться.

С другой стороны, сомневаюсь, что с Теккеровскими гормонами справилась бы какая-то не первой свежести ромашка.

Вечер получился странный: мы пихались локтями, отбирая друг у друга любимые теккеровские пирожные, толкали друг друга ногами, сражаясь за кусок пледа побольше и боролись за место на кровати, за то, кому вставать включать чайник и боги знают, за что еще.

Гросс Теккер не пытался меня соблазнять. Не лез под одежду, не распускал руки… Не позволял себе большего, чем эта глупая подростковая возня и невинное тисканье во время нее. И совершенно необъяснимо, почему я чувствовала себя такой… такой… такой возбужденной.

Мне было самой странно и немного смешно от того, насколько я завелась – просто от его близкого присутствия. От прикосновений. От запаха Вива, окутавшего меня с ног до головы.

Но тело томительно хотело, и звало, и просило большего: прикосновений – других, совсем не этих, невинных, чужой тугой, твердой плоти, чужого тяжелого тела… Ну, или хотя бы закутаться в гросс Теккера целиком, завернуться в него, вместо пледа, и не вспоминать ни мою утреннюю страшную находку, ни последовавший за ней муторный день. Забыться.

– Я останусь у тебя на ночь? – Как ни в чем ни бывало спросил Вив, когда “теплое” было выпито, “вкусное” съедено, а “красивое” вымыто и убрано, а мы оба каким-то загадочным образом снова оказались рядышком под пледом, валяющимися на кровати.

“Да-а-а!” – завопило томное тело, у которого между ног было приятно влажно.

– Нет, – отозвалась упрямая я. – Даже если забыть про коменданта…

– С ним я договорюсь!

– То у тебя завтра коллоквиум по таможенному праву, – я сделала вид, что не услышала его реплику. – Я в расписании видела. А ты наверняка не готовился!

– Вот ты меня и натаскаешь, – невозмутимо откликнулся он.

И потянул плед на себя повыше.

– Гросс Теккер, – фыркнула я, в отместку заворачиваясь в плед еще плотнее. – Я из другой группы. У нас таможенное право будет в следующем семестре, так что я в нем ни ухом, ни рылом.

– Ой, да там фигня, – отмахнулся гросс Теккер, и, устав бороться, просто подгреб меня под себя, обнял, еще и ногой сверху придавил. – Я тебе все объясню! А потом ты меня натаска-а-аешь!

На последнем слове он сладко зевнул мне в шею, и у меня в голове что-то со звоном лопнуло.

Нет, не ниточка, которая держит уши – иначе они бы уже отвалились, – а мое терпение.

И, хищным хищником бросившись на гросс Текера, я одним рывком опрокинула его на спину, оседлав бедра.

Взглянула на него сверху вниз взглядом победительницы и впилась в губы, одновременно безжалостно дербаня ремень на джинсах.

Рот Вива под моими губами был растерянным целую секунду – большая победа. А потом опомнился, вместе со всем остальным организмом, полетела в стороны одежда, сбился комом плед где-то в ногах.

– Сегодня работаем по предоплате? – пробормотал он мне в рот, и стиснул мою грудь так, что я ахнула, и выгнулась ему в руки.

– Ой, да заткнись ты! – попросила я в ответ, нетерпеливо обдирая с него трусы.

Гросс Теккер старался мне помочь, поднимал бедра, но трусы цеплялись за то, что приподнимало их бугром изнутри.

Вив – мальчик покладистый. Его попросили – он заткнулся, найдя своему рту лучшее применение. Он применил его к моей груди. Я пискнула, выгибаясь дугой ему навстречу, и снова забыла кто я и где я (но очень хорошо помня, для чего я).

А гросс Теккер воспользовался этим самым наилучшим образом: стащил с себя проклятые трусы. И, ухватив меня за бедра, притянул к себе, прижал…

Я сбросила его руки, отвоевывая упущенную инициативу.

Перехватила член у корня – такой горячий, такой налитой – провела головкой по входу, давая почувствовать, как там влажно, как я хочу его.

Приподнялась на бедрах…

И жарко шепнула в теккеровское ухо:

– Где презервативы?

Никогда еще мужик не выскакивал из-под меня с такой скоростью!

Вив остервенело искал сначала свои джинсы на полу среди нашей смешавшейся одежды, потом нужный карман в них, а мне почему-то было от этого ужасно смешно, и я хихикала в кулак. Гросс Теккер бросал меня свирепые взгляды, чем веселил еще сильнее.

А потом он все же нашел заветный пакетик, и, зажав его в кулаке, двинулся на меня – голый, и все равно возбужденный… С очень грозным выражением лица.

Наверное, собирался обрушить на меня кары небесные… Но вместо того, чтобы испугаться, я пискнула от восторга: это что, всё мне?!

И зажмурилась. А когда открыла глаза, прекрасный, отборный голый гросс Теккер никуда не исчез! Я чувствовала себя так, будто я маленькая девочка, и меня заперли на ночь в кондитерской.

И до утра столько сладостей!

Он навис надо мной с угрожающим видом, но мне-то хотелось не этого! Мне хотелось другого!

Я ухватила его за плечи, и повалила на себя, и перевернула, и оседлала, возвращая к исходной позиции (гросс Теккер, весящий раза в полтора больше меня, любезно повалился, перевернулся и оседлался). И хрустнул упаковкой презерватива, разрывая фольгу.

А я, не мешая человеку делать важное, нужное дело (а может, мешая, но кого это волнует?!), впилась пальцами в его грудь. И стиснула. И заурчала сладострастно: моё-о-о! Моё-о-о! Мне-е-е!

Всё моё! О, что я сейчас с этим всем буду делать!

Лицо у гросс Теккера сделалось сложное.