Маневр чуть не сорвал машину в штопор.
– Врешь, зараза, – рявкнул Павел. Его машину крутануло и бросило в странную, неизвестную никому в мире, фигуру высшего пилотажа. Ошалев от подобной выходки, немец потерял долю секунды и не успел среагировать, форсированный движок промчал супостата вперед.
Выведя и самолет из смертельного пируэта, он сумел-таки зацепился за хвост недавнего обидчика, и едва поймав цель в визир прицела, выжал гашетку. Мессер вздрогнул, и, вмиг потеряв свою грозную элегантность, беспорядочно кувыркаясь, полетел на встречу с землей.
Только теперь летчик вспомнил о ведомом. Покрутил головой и с удовлетворением обнаружил, что тот не отстал: «Молодец, пацан».
Оставшиеся без вожака и растеряв превосходство, немцы дружно разошлись в стороны, уходя от схватки.
Помахав крыльями флагману тихоходов, Павел решил возвращаться.
На аэродром вышли уже с сухими баками. Наверное, только привычка заставляла насосы вытягивать последние граммы горючки. Сели без подготовки. Поперек полосы, едва увильнув от взлетающей пары, но целые.
«Это да, это весело», – стянул Павел шлемофон и провел по лицу, размазывая соль и слезы.
– Товарищ капитан, – доложил он, зайдя на КП. – В воздушном бою звено уничтожило три истребителя противника. Сопровождали бомбардировщики до точки расхождения, – голос его слегка подрагивал от возбуждения. И то сказать, шутка – завалить три «мессера» в одном бою.
А вот глаза капитана остались холодными. Он опустил руку от пилотки и, глядя в сторону, проскрипел:
– Вам надлежит прибыть в штаб. Срочно. Машина ждет, – и отвернулся, как будто его чрезвычайно заинтересовала ленивая перепалка между техниками, происходящая за стеклом «вороньей слободки» КП.
– Ого, – удивленно присвистнул Серега, узнав, что командира вызывают наверх.
– Слушай, ну точно, награду оформлять. Это не хухры-мухры… Поздравляю, – радовался безыскусный паренек.
А вот Паше было не до веселья. Насторожил его этот отстраненный, ускользающий взгляд руководителя полетов.
Однако, не чувствуя за собой особых проступков, ехал спокойно. Смутила только фигура сопровождающего.
Старшина сидел рядом, угрюмо посматривая на спутника, и придерживал оттопыренный карман рукой.
Войдя в помещение штаба, обратился к дежурному. Сержант почесал в затылке, вспоминая, и, наконец, радостно сообщил: – Так особист интересовался. Лично товарищ лейтенант подошел и распорядился. Точно, точно. И машину он посылал. Во, – деревенский паренек, хоть и прослужил уже три с лишним года, а так и не избавился от простоты и незамысловатости речи. – Так что, к товарищу лейтенанту вам.
Он козырнул и принялся разглядывать вывешенный в коридоре приказ начальника штаба.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день», – выдохнул Говоров.
Шагнул в кабинет и, отыскав глазами фигуру склонившегося над бумагами особиста, рявкнул о своем прибытии.
Однако тот неторопливо дописал строчку, аккуратно положил перо на краешек чернильницы и промокнул текст матерым бронзовым пресс-папье. Павел заскучал, отвел глаза в сторону,
Когда вновь сосредоточил внимание на хозяине неласкового кабинета, тот уже внимательно смотрел на него.
Пауза разрядилась негромким стуком. Это картонная папка легла на стопку таких же бордово-красных документов.
– Доложите о вашем сегодняшнем вылете, товарищ младший лейтенант, – медленно, веско, явно работая под манеру Вождя, попросил хозяин.
Павел кратко рассказал о сбитых самолетах. И замер, ожидая реакции.
– Вот как? – удивленно поднял брови особист. – Так вы герой? А вот у меня есть сведения, что во время совершения вылета в составе эскадрильи, вы, нарушив руководящие документы, устав РККА и Директиву Верховного Главнокомандующего, покинули свое место в боевом порядке.
А следовательно, совершили дезертирство. И подлежите суду военного трибунала. По законам военного времени. Он замолчал, глядя, как меняется лицо арестованного.
– Что молчишь, гнида? – внезапно сорвался на крик особист. Впрочем, крикнул не в сердцах, а, скорее, по обязанности, потому как закончил вполне мирно: – Вот рапорт твоего командира. А это объяснительные твоих товарищей, которых ты предал и бежал. Пока они кровь проливали… – но тут, очевидно, «летехе» наскучило играть спектакль.
Опустился на стул, нахлобучил фуражку на реденькую шевелюру, отчего уши смешно оттопырились, и он стал походить на огородное пугало.
– Сдать оружие, – приказал «контрик» уже вовсе обычным голосом. И крикнул, обращаясь за дверь: – Иванов, зайди.
В дверях возник хмурый старшина. Он, не мигая, уставился в спину Говорова и явно был готов к немедленным действиям.
Холодной рукой Павел вынул из кобуры оружие. Аккуратно уложил на зеленое сукно стола.
– В карцер его пока закрой, после на гарнизонную гауптвахту отвезем, – распорядился лейтенант, убирая оружие в обшарпанный сейф. Рукав его гимнастерки вдруг зацепился за дверцу, и на открывшемся для глаз арестованного запястье показалась замысловатая узорчатая татуировка. Змея, свернувшись кольцом, кусает себя за хвост. И вязь непонятных букв. Заметив взгляд, опер дернулся, убирая руку, и скомандовал старшине: – Увести арестованного.
Старый подвал, громко названый карцером, встретил затхлым сумраком.
– Снаряжение позвольте, – старшина, не рискуя хамить, пусть и арестованному, но командиру, дал понять, кто сейчас главнее. Павел, ничего не соображая от быстроты произошедшей метаморфозы, расстегнул ремни.
«Сейчас доложат командиру, и все прояснится», – попытался успокоить он себя.
Однако уже засосало под ложечкой в недобром предчувствии. Больно часто в предвоенные годы звучали глухие рассказы о ночных арестах врагов народа.
«А ведь, формально, особист прав, – мелькнула паскудная мыслишка. – Вышел из боя, бросил командира звена, нарушение летного устава явное. Но это же глупость. Нарушил, ладно, арестуйте, гауптвахта для того и придумана. А причем тут… Я же в бой пошел, а не назад. Странно. Может план у них по дезертирам горит?»
«А вот наколка у лейтенанта интересная, – вспомнился Говорову странный узор на запястье оперативника. – Не положено ведь?»
Он всмотрелся в темноту: «Ох ты, как здесь сидеть? Тут и стоять невозможно».
– Входи, орелик. Чего застыл, как не родной? – прозвучал из глубины надтреснутый баритончик.
– Кто тут? – Паша вздрогнул.
– Кто-кто, хвост от пальто, – разухабистый голос напомнил о заполонивших улицы в последний мирный год блатняках.
Лейтенант напрягся, собираясь дать отпор урке.
– Да не журись, босота, – добродушно хохотнул обитатель подвала. – Мы с тобой здесь оба арестанты, чего ты? Садись вот на ящик. Сейчас огня запалю.
Чиркнула спичка, и затрепетал слабый огонек коптилки. Из темноты выплыл низенький потолок, кирпичные стенки, заросшие плесенью. И невысокий мужичок в пиджаке и характерной кепочке-шестиклинке. Рубашка апаш, куча значков на широком клетчатом обшлаге.
«Точно уголовник, но что он тут делает?»
И словно отвечая на немой вопрос, парень приподнял кепку. Оттопыренный палец и задорная улыбка. Сверкнула сталь фиксы.
– Жора. Кличка «Маленький», – представился человечек. – С Бобруйской кичи немцы выпустили, живи не хочу. Так нет, патриот хренов, решил на восток уйти, вот и дошел. Повязали. Свои и взяли… Уже в тылу. Шпионаж лепят, – попросту объяснил новый знакомый свой статус. – Верь не верь, а вот он я, – и добавил: – А ты, смотрю, козырный. Летчик? Чего ж в трюм-то? Али Родину продал? – от легкости, с какой произнес сокамерник страшные слова, бросило в жар.
Вскочил, норовя ухватить провокатора за шиворот. Однако не углядел брошенную на пол рванину, запутался и чуть не упал.
