– Ладно, ладно. Молчу, – босяк отодвинулся. – Вижу, идейный. Ты не гоношись. Вспомни, что и тебя не на курей бабкиных разводят. Ведь так? Ну представь, что и я не предатель. Может такое случиться? Во-от. А то сразу.
Павел немного успокоился и вернулся на место, замер, осознавая свое положение. А и верно. Скажи я кому, мол, по ошибке. Что подумают? Отмазывается, скажут, подлюка. Глаза отводит. Органы не ошибаются. Сам ведь сколько раз слышал.
Нехотя произнес: – Лейтенант Павел Говоров. Истребитель.
– Бывший, – пробормотал из угла собеседник.
– Чего? – опешил Павел.
– Бывший, говорю, истребитель, – объяснил Жора. – Мы ведь с тобой, соколик, за НКВД сидим. Так что? По закону военного времени, меня в расход, тебя уж, как повезет. Или в могилевскую губернию, или в лагерь. А после зоны назад хода нет. Кто изменнику самолет доверит?
– Да я ж не виноват совсем. Какое дезертирство. Три «мессера» завалил. Как же?
Павел обхватил голову руками, начиная сознавать, что все это всерьез.
Понемногу отчаяние поутихло. Лейтенант вскинулся и завертел головой, осматривая уголки подвала.
– Дохлый номер, – жиган затянулся папиросой и разогнал вонючий дымок. – Я прошмонал. Голые стены.
– Так и сидеть? Ждать? – лейтенант вздохнул. – Глупо.
– Сидел, бежал, да на вокзал, – отговорился шуточкой сосед. Помолчал. – Да было дело, – уже серьезно отозвался он, поправляя фитилек. – Нам не сидеть никак невозможно. Урка в тюрьме дома, на свободе в гостях.
– Не понимаю. Это как-то неправильно. Разве можно к тюрьме привыкнуть? – Павел, не имевший дел с блатными, не мог постичь психологию вора.
– А мне выбор был? – Жора подсел ближе. – Я сам с двадцатого. Отца в гражданскую убили. Мамка в двадцатом померла, через год. Беспризорничал. А оттуда одна дорожка – по этапам, по централам.
День прожил, скажи спасибо. Вот и на фронт потому не забрали. У тебя, говорят, судимость непогашенная. Да я и не рвался. Прости за прямоту. Без меня есть кому.
– Да ты контра?.. – не зло, скорее недоуменно протянул Павел.
– Сам ты «контра», а я «социально близкий». Понял? Товарищ Сталин так и сказал: «Уголовник – это тот же пролетарий, только еще несознательный».
– Ой, брешешь, – не поверил Говоров. – Чтобы Он так сказал? Брешешь.
– Ну-ну. Вот если повезет, и тебя в ближайшем лесочке в распыл не выведут, а по трибуналу на четвертной пристроят, тогда и поймешь, кто такие уголовники, – парировал Жорик.
Содержательную беседу прервал ужин. Старшина приоткрыл дверь и поставил на пол два котелка с горячим.
– Лопайте. Да быстро, а то посуду сдавать нужно, – поторопил он заключенных.
Павел брезгливо попробовал жидкий супчик. Вонючая капуста, несколько полусырых картофелин.
– Да уж. Не Метрополь, – рассмеялся жулик, сноровисто работая ложкой. – Ты давай, давай, не тяни, а то он, если не успеешь, утром вообще не даст.
Кое-как проглотив баланду, лейтенант почесал затылок: – Да как тут спать-то?
Жора прикурил от слабеющего огонька: – А как есть, так и спи. Не до жиру.
Ночь прошла беспокойно. Только к утру удалось заснуть. А проснулся от громкого пения. Заполошно покрутил головой. В свете лучей утреннего солнца, бьющих сквозь щели досок, увидел, что сосед его уже проснулся.
– …Дорога дальняя, казенный дом, – самозабвенно выводил Жорик.
– Ты чего орешь? – изумился Павел.
– Орешь – это ты, а я исполняю… – отвлекся певец. – Вставать пора, кончай ночевать. Сейчас перекусим, и по новой начнется, – он потянулся. И продолжил:
…Допрос окончился, прощай, обновочки,
Дан под копирку нам приговор.
Всего три подписи… печать и корочки.
Теперь мальчишечка – навечно вор.
Хрипловатый голос, выводящий блатной мотивчик, звучал в грязном подвале как нельзя уместно.
– Не грусти, военный. Все пройдет, – жулик с замашками философа подмигнул сокамернику. – Ты, главное, за справедливость сильно не ори. Отобьют все внутри. Потом замаешься. Молчи и слушай. Сами решат чего и сколько. И слова твои только тебе и навредят, – наставил бывалый арестант Говорова.
Однако до самого обеда никто за арестантами так и не пришел. Во дворе суетливо бегали солдатики, протарахтела санитарная полуторка. – Эй, начальник, пожрать давай, – не выдержал Жора и замолотил в дверь, когда время подошло к вечеру.
Ответом стал тяжелый удар прикладом. Часовой, призывая к порядку, долбанул по доскам.
– Странно, – протянул Маленький, – думал, может, забыли про нас. Не, помнят. Тогда что? Подождем, – он повесил на гвоздь пиджак и, скинув короткие, смятые в гармошку, сапоги, улегся на доски.
– «…Когда спишь, обедаешь», сказал Д'Артаньян слуге, – пробормотал он, закрывая глаза.
И тут загремел ключ в замке. Дверь отворилась, и голос старшины скомандовал: – Арестованный Говоров, на выход.
– Пожрать бы, гражданин начальник. – Приподнялся с корточек уголовник.
– На том свете покормят, – усмехнулся выводной так, что у жигана мигом исчез весь гонор.
Присел у стены и пробормотал. – Ну, не пуха тебе, браток. Если что, наверху встретимся, – хлопнул он по плечу уходящего. – Не боись, это недолго.
Оставшись один, арестант вздохнул и вполголоса затянул какой-то мотив.
Глава 3
– Стоять, лицом к стене, – рявкнул конвоир, введя арестованного в штаб.
Навстречу им, сопровождаемый командиром полка, шагал настоящий генерал.
Картина сама по себе необычная, а в захолустье, расположенном вдалеке от дивизии, а тем более от округа, и вовсе фантастическая.
Сердито глядя в одну точку, тот распекал подполковника: – Я тебе что, мальчишка? Ждать.
– Ты понимаешь, я завтра должен быть в Москве. Чья обязанность следить за воздухом? Командующего армией едва не сбили. В собственном тылу, стыдоба. А теперь этот идиот мне говорит, что некого отправить в сопровождение. Вы что, сдурели? – генерал выговорился и закончил, неожиданно спокойным, и даже интеллигентным, тоном:-У вас, подполковник, есть полчаса: подготовить самолеты прикрытия и обеспечить вылет. Все. По истечении срока решать этот вопрос будет другой командир полка.
