История одного проклятия, или Как полюбить грифона
– Вот и чудненько! – выдохнула она, спешно отпуская его кисть, и вцепилась в оставшийся стакан, грея ладони. Потом подцепила и сняла крышку, подула на всё ещё горячий кофе и с удовольствием сделала один глоток. Покосилась на парня и фыркнула. Он так и держал в приподнятой руке свой стакан, словно предлагал тост.
– Да пей ты уже, чокнуться я ещё сама успею! – проворчала Рена. – Я вон тебе даже дырочку отколупала в крышке, видишь?
Он не двигался и своей безучастностью, тем, как отрешенно держал в руке стакан, опять напомнил девушке куклу на постановочных съёмках.
– Вот ведь тормоз на мою голову! – воскликнула Рена, с сожалением поставила свой стакан в уже подмокшую подставку и снова подалась к парню. – У нас тут что, стоп-моушен5 в экстремальных условиях?!
Она осторожно взяла парня за запястье и подвела руку со стаканом к бескровным губам. Кофейный аромат достиг ноздрей девушки, вынуждая сглатывать и сердито сопеть. И всё же она терпеливо выждала пару секунд, заставляя парня самого поднести край стакана вплотную к губам и слегка наклонить.
– Не обожгись, – пробормотала она, наблюдая, как он делает первый маленький глоток. – Никто у тебя не отбирает… Да ёжа тебе в медведя! – Она чуть не получила по уху внезапно взметнувшейся правой рукой красавца. – Ща как тоже дам по зубам!
Но он вовсе не драться собирался: вцепился в бумажную посудину обеими руками, словно Муму – в весло деда Мазая.
Рена откачнулась назад, готовая, впрочем, выбить из его рук стакан, если он начнёт столь же судорожно глотать горячий напиток. Однако, не смотря на порывистое движение, пил он медленно, застывая после каждого глотка. Глаза его всё так же смотрели куда-то в пустоту.
И всё же Рена заметила, что к его лицу начинает возвращаться подобие красок, особенно быстро – к губам, обозначая их чем-то необычную форму. Девушка рискнула вновь пригубить свой уже остывающий кофе и едва не поперхнулась, когда парень отстранился от стакана. Мелкими, какими-то судорожными движениями он попытался поднять голову повыше. Складывалось ощущение, что у него задеревенела шея, и он сражается с собственными мышцами.
– А я тебе говорила, досидишься до состояния полена, Буратинка, – сказала Рена, в тоже время заворожено глядя, как его лицо из безжизненного становится просто – очень бледным. И как необыкновенно красиво смотрятся приоткрытые губы, более яркие, чем остальная кожа.
– Да пусть Лана треснет вдоль, а срастётся поперёк! – прошептала Рена, вновь отставила стакана и жестом ковбоя выхватила из кармана телефон. – Никого распрекрасней её «Адониса6» нет и быть не может?! Щас, бегу и волосы назад!
Лана, президент клуба БЖД, была обладательницей самой большой коллекции самых дорогих кукол от известных брендов. А ещё – самого заносчивого и стервозного характера и непомерной гордостью за 70-сантиметрового «Адониса», с которым завоевала кучу наград на кукольных фестивалях. Её терпели постольку, поскольку у неё имелась тьма полезных связей, бонусов и скидок на приобретение кукол и расходников к ним.
Именно Лана высмеяла робкие чаяния Рены приобрести хотя бы куклу-рекаст и жёстко указала ей на то, что если «офисный планктон» не может себе позволить фирменную куклу, то пусть покупает себе «Барбикенов» в ближайшем магазинчике «Всё по одной цене». А всякие подделки позорят «её клуб в глазах взыскательной публики» и бросают тень на неё лично и драгоценного «Адониса» – в частности. И Рена в тот раз даже не смогла возразить, что у многих членов клуба в коллекциях через одного – презренные бутлеги, а то и Монстер Хай…
Рена быстренько отсмотрела сделанные снимки. Удивление её всё росло: они выглядели как с профессиональной фотосессии, а не сделанные впопыхах, чуть не на карачках, под порывами сырого майского ветра.
– Ну, просто мечта поэта и прочих эстетов, – чувствуя, как учащенно бьётся сердце, пробормотала Рена, отвлеклась от дисплея телефона и чуть не подскочила на месте. – Мать моя женщина, папа мой мужик!
Пока она разглядывала фотографии, зонт скатился со своего места, утянув за собой капюшон толстовки. И сейчас по его плечам парня рассыпался каскад длинных слегка вьющихся локонов. Они тоже были тусклыми и словно припылёнными, но Рена не сомневалась, что раньше парень был ослепительно рыжим!
– Спокойно, девки, ирландцы в городе! – прижав руку с телефоном к груди, выдохнула девушка и осторожно подалась к парню чуть ближе. И едва не нырнула головой ему в челюсть, когда смарт в её руке разразился боевым кличем Короля джунглей.
Рена подпрыгнула, чуть не выронив дорогой гаджет, с похолодевшим нутром вспомнила: сегодня была её очередь дежурить в студии! И прийти туда должна была полчаса назад! Призывные вопли Тарзана сотрясали телефон и воздух аллеи, и как казалось Рене – и её саму. Представив, каких сейчас ядерных люлей получит, она выставила руку с телефоном подальше и мазнула пальцем по экрану, принимая вызов.
– Але-е!.. – жалобно проблеяла она и зажмурилась.
– Засунь себе своё «але» в задницу, и желательно поперёк!!! – тут же взорвался динамик смарта, децибелами не уступая громкости тарзанова клича.
– П-привет, Кори!
– Твою в кукарачу с твоим приветом! Где тебя носит-поносит?! Ты вообще в курсе, мольберт твою в глазурь, что сегодня ТРИ группы по лепке?! Я тебе что, бетономешалка – в одного такую прорву глины намешать?!
– Кори, я мигом!.. Я уже в студии!.. – лепетала Рена, едва ли не кланяясь телефону. – Я в офисе застряла!.. Дела внезапные навалились!..
– Анальная пробка у тебя там застряла! – гремел динамик голосом неумолимой Кори. – А ну дуй сюда ракетой, а то я тебе так наваляю – пирамида Хеопса куличиком покажется!!! – И резко прервала связь.
– Уже лечу! Уже почти!.. – Рена заметалась, едва не выронив телефон, кое-как упихала его в карман куртки. Хотела было подхватить с газона зонт и чуть не ткнула себе спицей в глаз. Бросила зонтик вызверилась на парня: – Это всё из-за тебя, алконавт фигов! Мне сейчас шпалу вставят – при чём поперёк и цементом зальют, чтоб не выпала! Блин, пей уже кофе, жри пирожки и вали домой!
Девушка плюхнула ему на колени коробку с выпечкой, ещё раз глянула на зонт, потом на парня. Хоть она и злилась на себя и на него, но ей всё больше становилось жаль этого странного заторможенного красавчика. Может, он и впрямь наркоман после «прихода» и, как говорится в таких случаях, «жила-была девочка, сама виновата» … Но ведь живой же! Может, оклемается, намёрзнется всласть, да и одумается сводить себя в могилу с помощью всякой дури.
Понимая, что делает очередную грандиозную глупость, Рена скинула с плеча рюкзак, выудила кошелёк, быстро пересчитала наличку. Вздохнула, но решительно достала пятисотрублёвую купюру, подшагнула к парню и запихала деньги в карман его толстовки. Крепко стиснула пальцами его плечо и едва ли не прорычала:
– Слышь ты, морковка ирландская. Иди домой или где там ночуешь, купи себе поесть и в аптеке что-нибудь от простуды. И завязывай с дурью, слышишь?! Ты ведь…блин, ты такой красивый, тебе такой дар от Бога дан, понимаешь?!
Конечно, он не ответил и в этот раз, продолжая глядеть куда-то поверх края стаканчика, который сжимал обеими руками. Рена чуть не всхлипнула, наклонилась ниже и быстро чмокнула его в щёку. Просто так от полноты чувств, искренне желая, чтобы он пришёл в себя и жил нормальной жизнью. Потом она снова укрепила ручку зонта между его спиной и стеной, забросила рюкзак за спину и, не оглядываясь, рванула прямо под дождь. Ей за десять минут предстояло пробежать чуть не три квартала, чтобы успеть в студию «Керамика и краски» до начала занятий. А заодно на ходу придумать, как успокоить Кори, обнаружившую, что глина не была подготовлена к лепке…
****
…первое ощущение – в пальцах: тепло… тепло… Почти горячо! Да, горячо: от пальцев в ладони. Чувствую, да! Это ощущение идёт через гладкие, почти скользкие стенки одноразового стакана с каким-то напитком…
Вот – запах. Я слышу запах: корица, сливки, сахар и этот горчаще-будоражащий… Да это же кофе!
Глоток! Обжигает губы, язык, горло… Гадость: столько сахара!..
Сладость – упоительная, восхитительная!
Пенка сливок; мелкие-мелкие пузырьки лопаются, оставаясь тонкой плёнкой в уголках рта. Вкус: горчинка зернового дешёвого кофе, сладость на грани приторного, пряность корицы и нагретого полистирола крышки…
Ещё глоток, ещё! Пока не остыл, пока горячий – этот кофе, уличный низкосортный… Животворный, благословенный…
…холодно… Сижу на сыром и холодном, и такой же холод – за спиной. А, проклятье, сразу занемели нос и щёки, и горят-горят пальцы ног в насквозь мокрых кроссовках! Ветер хлещет вперемешку с мелким дождём. И ощущаю их – кожей, прыгающими от холода обветренными губами, немеющим кончиком носа…
Благодать! Какая же благодать!
Делаю медленный вдох и просто пьянею, дурею от смеси запахов: кофе, мокрая земля, отсыревшая штукатурка, цветущие деревья и поверх всего этого – газовая вонь большого города. Как восхитительно!.. И ещё сквозь это: запах выпечки.
На моих коленях – коробка из глянцево блестящего картона с каким-то ярким логотипом. Это из неё так божественно и призывно пахнет! Мой желудок начинает требовательно урчать, а рот моментально наполняется слюной…
Я голоден… Я чувствую голод! Я ХОЧУ ЕСТЬ!!!
Кофе в стакане меньше половины – жуткая остывающая на глазах бурда с щедрой порцией не растворившегося сахара и гущи. Я цежу его крохотными глотками и наслаждаюсь этими нелепыми, в масле и сахарной пудре пирожками. Пища Богов!
Меня пронзает острое наслаждение на грани эротического: от вернувшихся ощущений – вкуса, запаха, даже озноба и ломоты в продрогшем теле! От голода, едва утоленного пирожками. От капель дождя, хлещущих по лицу.
Я смеюсь, хрипло, едва не кашляя. Горло саднит и дерёт, но я продолжаю смеяться. Слышу себя, яростный шорох листвы, так похожий на плеск штормовых волн о берег; невнятный смазанный гул города – гудки машин, вой сирен, трезвон трамваев, уличная реклама…
Музыка сфер меркнет на фоне этой прекрасной какофонии!
Я смотрю на трепещущую под порывами ветра стену листьев напротив. Я впиваю глазами цвет зелени, и цвет стаканчика в своей руке, и унылый цвет мокрого бетонного бордюра… А на нём – брат-близнец моего стакана со съехавшей на бок крышкой.
В этом втором – тоже кофе, почти совсем холодный. Хочу! Хочу снова ОЩУТИТЬ! Этот вкус, запах, тающее тепло – в ладонях!..
…останавливаюсь, рассматриваю бумажную посудину. Почему стаканов – два? Почему один – у меня? И эта коробка с выпечкой – откуда?!
Здесь кто-то был… Да, кто-то был, говорил со мной, тормошил. Оставил кофе и пирожки. Кто-то… Как огонёк, что вспыхнул в стылой серой мгле … И я потянулся к нему…
Нет, это он, огонёк, меня вытащил…
…серая мгла на периферии взгляда… и краски стали чуть тусклее…
НЕТ!!!
Хочу жить в полную силу! Хочу чувствовать жизнь всем собой!..
Где ты?! Где ты, мой огонёк?!
…тело слушается с трудом. Ноют закосневшие, замёрзшие спина, колени, плечи. Но я встаю. Что-то стукнуло по голове, скатилось по плечам, зацепив волосы и дёрнув их. Ай! Больно! Замечательно!
В глазах запестрело от ярких полос на куполе упавшего зонта. Ветер тут же набросился и попытался уволочь новую игрушку. Я успеваю подхватить зонт за край купола. Кто-то оставил его мне, прикрывая от дождя. Кто-то…
Кто ты?! Где ты?..
Я не хочу обратно во МГЛУ! Я не хочу снова ОПУСТЕТЬ!..
…в кармане толстовки что-то тихонько хрустнуло. Изловчившись взять одной рукой стакан и зонт, свободной лезу в карман. Что это за бумажка? Деньги?! Сколько их тут?..
«Слышь ты, морковка ирландская. Иди домой или где там ночуешь, купи себе поесть и в аптеке что-нибудь от простуды…»
Этот голос… Интонации размываются, расплываются, но он был обращён ко мне! Купить поесть… Да…
Со смесью восторга и досады ощущаю новый приступ голода. Хочу есть! Ещё хочу! И серая зыбкая пелена пока ещё только по самой границе взгляда…
Я успею! Я обязательно успею найти!..
…на левой щеке чувствую отголосок прикосновения. И странно ноет правое плечо. Кажется, там зреет синяк…
Отлично! Я всё ещё чувствую тело!..
Где ты, огонёк?!
…Каис, подожди немного, я найду тебя, вот только сначала…
****
2.
Корнелия (она же Кори; а вот за Нелли – прибьёт мольбертом) орала и бушевала так, что по всей студии предметы прыгали и дребезжала керамика на просушке. Она не дала Рене ни минуты на оправдания и погнала делать замес в огромном тазу. За двадцать минут до прихода первой группы в четыре руки они успели намешать хотя бы часть глины. Едва появились первые студенты, Кори из бешеной фурии превратилась в саму любезность и обаяние.
Рена была лишь рада тому, что осталась в крохотном закутке наедине с тяжёлым мешком сухой глины и ведром воды. Молча, с ритмичностью машины она перемешивала и выминала объёмистый ком глины, превращая его в готовый к работе материал для лепки.
Опережая явление своих групп, отряхиваясь от дождевых капель, в студию ворвались Тамара и Аскольд. Обменялись приветствиями с Кори и её подопечными, заглянули в закуток… И не стали предлагать взмыленной, сопящей Рене даже намёка на помощь. Поскольку оба знали, на что в таком угаре была способна невысокая и робкая с виду девушка. Попасть под её руку в этот момент было не легче, чем под паровой молот!
Аскольд, быстро переодевшись в рабочую одежду и фартук, только успевал принимать увесистые тазы с глиной и относить на свободные столы. Он ободряюще хмыкал Рене и бросал неодобрительные взгляды в спину Корнелии, порхающей между студентами. Именно темперамент этой взрывной брюнетки был, пожалуй, тяжелее рук Рены, и его последствия не раз и не два испытали на себе все преподаватели студии «Керамика и Краски». Поэтому Аскольд решил отложить «разбор полётов» до конца общих занятий. А там, глядишь, буря уляжется.
Скоро в студии стоял весёлый гомон, смех и звучные шлепки по влажной глине. К этому моменту Рена, отмыв руки, уже металась от одного стола к другому, выполняя роль ассистента и фотографа в едином лице. Между делом ей удалось уболтать студентов всех трёх групп на закуп новых глазурей вскладчину. Кори, услышав это, дёрнула плечом, но всё-таки сменила гнев на милость и к концу вечера лишь сделала девушке выговор. А ещё припугнула, что в следующий раз начнёт вычитать за опоздания из положенной Рене зарплаты. Рена испуганно икнула, но тут на её защиту выдвинулся Аскольд и Тамара.
И пока преподаватели на повышенных тонах выясняли, кто тут тиран, деспот и бессовестный эксплуататор; а из-за чьей бороды в глине волосы обнаруживаются, Рена тихонько сидела в уголке. Пальцы её мяли и комкали кусочек глины. Девушка почти не смотрела на свои руки, погрузившись в привычную меланхолию, с тоской вспоминая, как попала под начало горластой Кори. И почему до сих пор не бросила подработку в студии.
Это была дань памяти её тётке, несгибаемой Сабине, «железной Саби».
Именно благодаря ей, Рена получила в своё пользование двухкомнатную квартиру, да ещё с такими льготами по коммуналке, что ежемесячные платежи не воспринимались карой небесной. И это при весьма скромной зарплате Рены, работала-то она на полставки.
Именно Сабина Дмитриевна Вульф внезапно дала юной родственнице то, чего та не могла всю свою жизнь получить от родителей: чувство семейного тепла и искренней заботы. Поскольку Сабина – не боялась ничего и никого. И свято верила в Рену и в её скрытые силы и таланты.
Именно Сабина, узнав, что племянница собирается приехать в большой город пытать счастья, безо всяких колебаний взяла её под своё крыло. Более того: прописала на своей квартире, так что всех «прелестей» проживания в студенческой общаге Рена так и не познала.
Родители самой Рены против такого поворота дел ничего не имели. Одной заботой стало меньше, а ведь надо было на ноги ставить и двух старших сыновей. Они не были плохими, Ренины родители. Они свято считали: если ребёнок может начать обеспечивать себя сам, ему пора отправляться из гнезда в свободный полёт. Особенно такому ребёнку…
О тётке Рена узнала за пару дней накануне отъезда: мама вдруг вспомнила о Сабине и даже сумела отыскать номер телефона. Переговоры прошли менее, чем за десять минут. И девушка тогда ощутила ядерную смесь облегчения и страха. Теперь ей не придётся ехать совсем в неизвестность и, собирая все шишки и колдобины житейского опыта, учиться выживать одной в незнакомом городе. Но с другой стороны, кто она, эта до сих пор почти неизвестная родственница?
У Сабины был специфический характер, острый язык и какие-то старомодные моральные жизненные установки. Благодаря этому с ней не рвались общаться прочие родственники. И даже мать Рены мало что могла рассказать о родной сестре. Девушка уже в процессе знакомства и совместного с тёткой проживания узнала, почему её сторонилась прочая родня.
Жизнь с Сабиной походила на армейскую: дисциплину и субординацию та почитала чуть ли не высшими добродетелями, хотя никогда и не устраивала племяннице махровой «тетовщины». Эта сухопарая, словно лишенная возраста женщина с повадками хищной птицы, вызывала у Рены по началу трепет, а позже- искреннюю привязанность.
Не смотря на командную манеру разговаривать и прямолинейность, могущую довести до истерики, Сабина окружила племянницу заботой и вниманием. Она помогала ей привыкать к нравам и порядкам большого города, поддерживала в учёбе, хотя никогда не позволяла волынить с занятиями и строго спрашивала по всем предметам. И она искренне пыталась помочь девушке принять свою странную особенность, из-за которой её побаивались даже родители.
Сабина так и эдак пробовала научить племянницу обращаться со своими способностями. Но очень быстро выяснилось: ни бокс, ни прочие виды боевых единоборств тут не помогут. Драться Рена боялась до полного остолбенения. Ещё с детства после несчастного случая, когда толкнула обидчика. Хоть тот был старше и выше сопливой малявки и нелепый с виду толчок не мог его даже пошатнуть, мальчишку отшвырнуло. С углом песочницы его голова разминулась на какой-то сантиметр. Скандал был грандиозный! После чего родители всего двора запретили своим чадам даже пробовать подружиться «с этой неадекватной». Мать и отец Рены – промолчали, не желая портить отношения с соседями.
Узнав об этом случае из уст самой племянницы, Сабина долго и изощренно ругалась и всё порывалась позвонить нерадивой сестрице и её мужу. Поостыв, тётка попробовала пристроить девушку в пауэрлифтинг, но и это ей не подошло: неизжитые комплексы и робость Рены и тут сделали своё дело. Хотя инструктор сразу оценил выносливость, устойчивость и силу девушки и готов был сразу тащить на областные соревнования. Сабина не стала неволить подопечную, поворчала день-другой, перебирая другие варианты. И в конце концов поняла, что дело придётся брать в свои руки.
Так Рена и научилась контролировать свою силу и держать концентрацию: с помощью стрельбы из лука и лепки керамики, любимых хобби самой Сабины.
Именно так она и познакомилась с темпераментной Корнелией, одной из ведущих преподавателей студии. Та почему-то сразу воспылала неприязнью к невзрачной девице, с лицом, занавешенным тёмными волосами, и всегда одетой во что-то балахонистое. Но возражать Сабине брюнетка не осмелилась: она почти молилась на эту ехидную седую женщину.
Чуть позже выяснилось, что Кори посещала ту же стрелковую секцию, что и тётка. И под началом Сабины стала вполне сносно стрелять, хотя та и не являлась тренером. Но когда «Железная Саби» почти всё внимание отдала Рене (а та, к слову, достигла заметных успехов в обращении даже с самыми тугими луками), в Корнелии и взыграла чисто детская ревность к кумиру.
…поэтому именно Рену она обвиняла в скоропостижной кончине Сабины, что произошла несколько лет назад. Сама Рена была глубоко потрясена, почти сломлена смертью тётки. Безутешно и горько плакала на похоронах, на которые пришло совсем немного народу. Потом – была затяжная беспросветная депрессия. Из которой, ко всеобщему изумлению, её вытащила взрывная Кори.
Брюнетка чуть не штурмом взяла квартиру, где после похорон заперлась Рена и провела безвылазно почти месяц. Корнелия всласть наоралась, перебила стопку тарелок, едва не вытрясла душу из безответной Рены. Затем заставила прибраться, сходить в магазин и заняться прочими обыденными делами.
Позже Кори нашла «наследнице Саби» ту самую скучную работу в «Деловом доме», в компании менеджерских продаж. Рена постепенно вышла из ступора, приспособилась к новым обязанностям – и пустой отныне двухкомнатной квартире. Менять место жительства, впрочем, она не собиралась, как и не стала ничего переставлять или выбрасывать из мебели и вещей, оставшихся от тётки. А в одной из комнат сделала уголок памяти и по вечерам тихо рассказывала о том, как прошёл день, глядя на чёрно-белое фото. С него пристально, по-птичьему остро смотрела её тётя – единственный близкий и любимый человек.
Ещё спустя полгода со смерти Сабины, Кори снова заявилась на квартиру. И напустилась на опешившую Рену, что та совсем забросила занятия по лепке и стрельбе. И если у неё, Рены, осталась хоть капля совести, то в память о Сабине Дмитриевне она обязана приходить хотя бы в студию!
Рена слабо и неубедительно возражала, пытаясь сдержать такой напор. А потом согласилась и со временем из студента стала помощником на полставки. Впрочем, с очень разнообразным набором обязанностей.
Хотя Кори частенько перегибала палку, шпыняя и тираня девушку, Рена находила некоторое утешение, привычно замешивая и разминая глину, вдыхая её специфический запах и чувствуя, как под пальцами рождается форма. Поэтому так и не оставила студию, покорно выполняя под час тяжёлую физическую работу, от которой даже Аскольд кряхтел и стенал.
Сидя, как сейчас, в уголке, возясь с остатками глины, Рена тихо улыбалась, вспоминая свою тётю. Под её пальцами в эти моменты рождались маленькие шедевры в технике ваби-саби7: чашки и блюдца, чайники и кувшинчики. Тамара и Аскольд терпеливо караулили и фактически отнимали у неё керамические шедевры, сама Рена их не особо-то ценила и могла тут же смять в бесформенный ком. Спасённую керамику обжигали и глазуровали, после – продавали вместе с прочими изделиями студии на всевозможных рукодельных фестивалях и ярмарках. Даже Кори была вынуждена признать: безыскусные с виду «поделки» Рены пользовались неожиданной популярностью и шли нарасхват.
Полученные от продаж деньги честно отдавали Рене, которая страшно смущалась и бормотала что-то несуразное. Корнелия фыркала и корчила презрительные рожи, но у неё хватало совести промолчать. Особенно если Аскольд, обликом своим похожий на кинематографического викинга, украдкой грозил ей кулаком.
…а сегодня Рена и вовсе не обращала на выпады Кори внимания. Выполняя свои обязанности ассистента и фотографа, по окончанию занятий помогая с приборкой, Рена всё возвращалась мыслями к странному красивому парню. Пришёл ли он в себя? Успел уйти до начала ливня? Хватит ума потратить деньги на еду, а не на очередную дурманящую пакость?
Её так и подмывало тихонько смыться из студии, не дожидаясь даже положенных денег, и сбегать в сквер у почтамта. Но на улице к тому часу лил такой дождь, что ни о каких пеших прогулках и речи не шло.
Поэтому Рена терпеливо ждала, когда Кори и Аскольд закончат очередную пикировку, заполнят журналы и прочую документацию, проверят расставленные на просушку изделия. Тамара порхала от окна к окну, проверяя, плотно ли закрыты ставни, и время от времени поглядывала на притихшую девушку, чтобы вовремя выхватить из её рук очередную маленькую чашку.
Когда рабочая суета была завершена, Аскольд по давней привычке развёз всех по домам. По дороге Кори громко рассуждала о предстоящей выставке керамики в одном из музеев, Тамара перечисляла, что из имеющегося в студии можно туда представить и намекала на коллекцию ваби-саби. Корнелия выразительно фыркала и демонстративно отворачивалась к окну. Аскольд согласно кивал и оглаживал рукой бороду, косясь в зеркальце заднего вида на Рену. В кои-то веки, как заметил мужчина, племянница Сабины не пыталась вжаться глубже в обивку пассажирского сидения. Она имела непривычно отрешенный вид, что Аскольд списал на физическую усталость. Ещё бы, мало того, что столько глины замесила, так потом ещё и столы передвигать помогла.
Адрес Рены был последним, поэтому бородач позволил себе придержать девушку до того, как та выскочила из машины.
– Слушай, красава, – прогудел он, развернувшись к ней, насколько позволяло водительское место и могучее телосложение. – Я, конечно, всячески уважаю альтруизм, дань памяти и всё такое… Но не до того, чтобы себя гробить!