Подлинная история баскервильского чудовища

– Это еще не доказательство, – упрямо наклонил голову Ватсон. – Все итальянцы похожи друг на друга.

– У меня есть доказательство. Помните, как этот комедиант, изображая гнев, неосторожно показал нам руки? У него очень интересные пальцы. Длинные, тонкие, но сильные. Ногти острижены коротко, но очень аккуратно, без единого заусенца – такие ногти бывают у пианистов, взломщиков и хирургов. На левой руке едва заметный порез, который может нанести только бритва или ланцет. Если бы мне удалось понюхать эти пальцы! Я уверен, что учуял бы следы эфира или хлороформа: эти запахи въедаются в кожу навсегда. Это руки хирурга, Ватсон!

– Боюсь, Холмс, для присяжных это не покажется убедительным, – сказал Ватсон. – В конце концов, даже если он когда-то работал хирургом…

– О, вот тут-то начинается самое интересное. По тем же сведениям, он работал не где-нибудь, а в одном из самых известных неаполитанских борделей. Вы не хуже меня знаете, Ватсон, что именно входит в компетенцию медиков, устроившихся в подобном месте.

– Лечение венерических болезней и аборты, – догадался Ватсон.

– Вот именно, Ватсон, вот именно… Теперь поговорим вот о чем. В нашем высоконравственном обществе, – Холмс не скрыл сарказма, – женщины, претендующие на порядочность, столкнувшись с подобными проблемами, обычно симулируют нервные расстройства, надеясь таким способом избежать ненужных вопросов, выиграть время и найти ловкого человека, который окажет им особого рода услуги. В таких вопросах, кстати, доверяют больше людям чужим, особенно иностранцам: они все-таки не совсем свои в нашем обществе и зачастую не разделяют нашу строгую мораль, считая ее набором предрассудков… Не удивлюсь, если выяснится, что все пациенты доктора Струццо женского пола.

– Ну, дорогой Холмс, уж одного-то пациента-мужчину мы с вами знаем. Это Эммануил Кросс, отец несчастной девушки.

– А так ли это? Во-первых, непонятно, с каких пор модный итальянский доктор пользует старого нелюдимого художника, привязанного к своему дому и, видимо, к соседям. Такие люди очень консервативны – во всяком случае, в вопросах, касающихся их самих. Если Кросс и в самом деле болен… что нужно еще доказать… думаю, он обратился бы к старому, проверенному доктору, живущему неподалеку. Дочь – другое дело. Если она внезапно заболела… и отказалась лечиться у кого-либо, кроме знаменитого Струццо… Понимаете меня, Ватсон?

Ватсон склонил голову в знак согласия.

– Теперь о причинах заболевания. Помните, как этот негодяй, пытаясь очернить отца девушки, описывал сцену, когда Кросс кричал, что у него нет дочери, и требовал выгнать гулящую девку? Я склонен предположить, что это происходило на самом деле, но не имело никакого отношения к провалам в памяти. Семейный позор – вот что приходит на ум. Скорее всего, Анна не была хрупким цветком добродетели. Ее обуревали низкие страсти, она ходила по краю бездны, и – как знать? – может быть, ей уже случалось падать столь низко, что… – Холмс утер выступившую на лбу испарину рукавом халата. – Как бы то ни было, в один далеко не прекрасный день ей понадобились услуги Струццо. Скорее всего, речь шла об аборте.

– Аборте от кого? – спросил Ватсон.

– Сейчас неважно, кто это был. Так или иначе, итальянец пообещал все сделать без шума. Отец, скорее всего, предпочитал делать вид, что он ничего не знает о новом падении дочери. В частности, это объясняет, зачем понадобилась дешевая гостиница. Доктор Струццо и был тем самым «мистером Мерри». Но их ждала не ночь любви, а ужасная, кровавая операция, по сути убийство. И я не сочувствую – слышите, Ватсон? – да, не сочувствую этой молодой потаскушке, которая ради сохранения репутации – уже изрядно подмоченной – согласилась убить во чреве младенца, пусть даже зачатого в низком разврате…

– Но почему тогда никто не слышал криков? – нашел Ватсон новый аргумент.

– Элементарно, Ватсон. Доктор усыпил несчастную хлороформом, чтобы она не чувствовала боли. Что произошло дальше, сказать трудно. Скорее всего, во время операции доктор допустил какую-то ошибку и убил свою пациентку. Так или иначе, оставлять труп с явными следами абортивного вмешательства было нельзя – я уверен, что доктора и без того подозревают… И этому мерзавцу пришло в голову замаскировать свое преступление еще более чудовищным преступлением! Как известно, лист следует прятать среди других листьев, книгу среди других книг, а злодеяние – среди других злодейств. Он изуродовал труп, особенно потрудившись над нижней частью тела, превратив ее в кровавую кашу и тем самым уничтожив все следы беременности и аборта. Все это можно было выдать за преступление маньяка, какого-нибудь нового Джека Потрошителя. Но каков негодяй! С каким изумительным хладнокровием он расписывал нам подробности своего преступления! Впрочем, в одном месте его все-таки занесло. Помните этот сюжет с эскизом мертвой женщины, древнеримской мученицы? Он сказал: «Там были подробности, которые мог знать только тот, кто видел Анну обнаженной». Но каким образом врач, лечащий нервные заболевания, мог видеть несчастную девушку обнаженной? Хирург – другое дело: ему показывают даже то, что не всегда показывают любовнику. Он выдал себя, Ватсон!

– Простите, Холмс, – осторожно заметил Ватсон, – ваша версия очень правдоподобна, но что вы скажете о словах несчастного отца – «Анна, наверное, вас уже заждалась»? Если это не ложь, то они доказывают, что бедняга и в самом деле страдает провалами в памяти. А это, увы, означает, что его пока нельзя списывать со счетов как возможного участника преступления – или даже преступника…

– Именно эти слова и убедили меня в моей правоте, – сказал Холмс. – Отец знал, что дочери предстоит аборт, хотя и делал вид, что не знает этого. Он понимал, что доктор Струццо – виновник ее гибели. И он сказал ему: «Анна вас уже заждалась» – там, где она сейчас пребывает, то есть по ту сторону земного бытия. Это был не провал в памяти, это была угроза! И, видимо, доктор воспринял ее всерьез. Иначе бы он не пришел ко мне.

– Но чего он добивается? – спросил Ватсон.

– Очевидно, того, чтобы отца несчастной признали убийцей и безумцем. Проще, конечно, второе. Благо для этого всего-то и нужно что два врача. Кстати, вы, Ватсон – подходящая кандидатура для его дьявольского плана. Правда, у вас нет соответствующего медицинского образования. Зато есть репутация, а английское правосудие в таких случаях проявляет исключительную гибкость… И, конечно, мой авторитет этот мерзавец тоже попытается использовать в своих целях… Я сегодня же свяжусь со Скотланд-Ярдом.

– Лучше напишите письмо, как обычно, – посоветовал Ватсон. – Я, наверное, захвачу его с собой: мне все равно проходить мимо почты.

– Очень любезно с вашей стороны, – пробормотал Холмс, устраиваясь у бюро и доставая из папки лист писчей бумаги. – Кстати, Ватсон, вы не помните, куда я мог подевать новые перья?

– Наверное, вы сочли их местоположение фактом, недостойным вашего внимания, – мстительно сказал Ватсон.

Холмс рассмеялся:

– Дорогой друг, не будем обмениваться булавочными уколами. Перед нами стоит задача: передать преступника в руки правосудия. Помогите мне найти письменные принадлежности – и за дело!

Доктор Ватсон запахнул полы пальто. Ветер, сырой и промозглый, продувал переулок насквозь.

Он миновал знакомую вывеску «Хорька и Ручейника» – недурного паба, где он, бывало, позволял себе пропустить пинту-другую. Ему приходилось слышать о том, что совсем рядом находится какое-то итальянское заведение, но он никогда не придавал этому значения. Будучи истинным британцем, доктор искренне не понимал всеобщего увлечения континентальной кухней.

Найти нужное место оказалось непросто. Ватсон обошел фасад дома, пока наконец не обратил внимание на низкую дверь без вывески, откуда доносился характерный шум. Решительно потянув на себя дверное кольцо, он открыл ее и зашел внутрь.

Обстановка поражала своим убожеством. Свет единственной горелки с грехом пополам освещал крохотный зал, в котором впритык умещались четыре столика. Три из них были заняты какими-то подозрительными субъектами, едящими pasta и галдящими на своем гортанном языке. У жалкого подобия стойки суетилась какая-то подозрительная особа в ярком тряпье – видимо, хозяйка заведения. Откуда-то тянуло подгоревшим оливковым маслом.

Когда Ватсон вошел, все сразу замолчали.

Он присмотрелся и увидел наконец доктора Струццо. Тот сидел за угловым столиком возле единственного окна и сосредоточенно орудовал ножом. Рядом с ним стояла оплетенная бутыль с прозрачной жидкостью.

– А, вот и вы, Ватсон, – безо всякого удивления сказал доктор. – Присаживайтесь. Не желаете ли составить мне компанию? Здесь подают почти терпимое vino secco и съедобную carne di maiale.

Он крикнул что-то по-итальянски в зал. Хозяйка ответила на том же языке. Ватсон обратил внимание, что обстановка изменилась: пожиратели пасты вновь загалдели.

– Я вижу, вас тут хорошо знают, – сказал Ватсон.

– О, еще бы, – доктор широко улыбнулся. – Я иногда оказываю различные услуги моим соотечественникам, волею судеб заброшенным в этот громадный город. За это я имею право рассчитывать на их расположение. Вы, британцы, живете каждый в своей раковине, а мы, итальянцы, держимся друг за друга, как корни травы… Вы уверены, что не хотите вина? Да, и, наконец, снимите пальто, здесь натоплено так, чтобы даже южанин не чувствовал холода.

– Нет, – решительно сказал Ватсон. – Я пришел сюда по делу и не собираюсь задерживаться.

– Ваш друг уже нашел какие-то нити в том деле, о котором мы говорили сегодня утром? – прищурился Струццо. Любезность из его голоса куда-то пропала – как нитка, выскочившая из игольного ушка.

– Не будем испытывать терпение друг друга. Я намерен сделать вам предложение, – сказал Ватсон. – Десять тысяч фунтов за то, чтобы вы забыли эту историю и уехали из Лондона на родину.

– Десять тысяч? – презрительно сказал Струццо. – Это не деньги.

– Это почти все, что у меня есть, – спокойно сказал Ватсон. – Соглашайтесь и уезжайте. Вы больше ничего не получите.

– Нет, дорогой коллега, нет. У нас совсем другие планы. – Лицо итальянца исказила гримаса злого торжества. – Но начнем сначала. Ведь это вы убили Мери Кросс, не так ли?

– Да, – Ватсон сказал это без всякого волнения. Лицо его не дрогнуло ни единым мускулом, как у хорошего игрока в покер.

– Я это знал, – сказал Струццо.

– Каким образом? – поинтересовался Ватсон.

– Я расскажу вам об этом… чуть позже. Пока лишь намекну, что маленький бизнес Кроссов находился под моей защитой.

– Бизнес, нуждающийся в вашей защите? – поднял бровь Ватсон. – Ведь вы говорили, что Эммануил Кросс – модный художник?

Струццо неожиданно захохотал. В эту минуту никто не принял бы его за светского человека: столь явственно дала о себе знать неукрощенная натура дикаря.

Отсмеявшись, он налил себе стаканчик вина и сказал:

– О да, о да. Теперь, со смертью Анны, британская живопись понесла невосполнимую утрату. Девочка была практически незаменима. Такое сочетание невинности и бесстыдства надо еще поискать. Ничего, найдет другую.

– Что вы имеете в виду? – голос Ватсона дрогнул.

– Вам ли не знать, дорогой доктор? Анна была горячей, как печка. Вся в отца. А Эммануил Кросс был изрядным распутником, пока не получил свое от одной красотки.

– Вот, значит, как? Так от чего же вы его лечили на самом деле?

– От сифилиса, – осклабился итальянец. – Правда, застарелый сифилис неизлечим, вы это знаете не хуже меня, не так ли. Но Кросс – тот еще типчик. Перестав быть мужчиной, он остался настоящим блудодеем. У него была эта маленькая cunty, Анна – и он использовал ее по полной. Знаете, какими художествами Кросс прославился больше всего?

– Догадываюсь, – Ватсон сжал губы.

– Он начал рисовать свою девочку, когда ей было пять лет. Обнаженную, в различных позах, – доктор Струццо неприятно причмокнул губами, – отдающуюся, насилуемую, в пыточном подвале, израненную, мертвую: все как пожелает заказчик. Некоторые почтенные джентльмены, коллекционирующие подобные вещи, платили за эти картины кругленькие суммы. Особенно ценились картины, на которых девочка изображалась вместе с клиентом. Впрочем, тут есть тонкость: клиент не всегда был ценителем искусства, но картину покупал всегда… Вы понимаете, к чему я клоню?

– Нет, – Ватсон встретил взгляд итальянца, не моргнув глазом.

– А вы неплохо держитесь, надо отдать вам должное, – оценил Струццо. – В общем-то, вы жертва вполне банальной ситуации. Почтенный человек, отдавший сок жизни сначала армии, а потом скучным больным и никчемной семье… И тут вам попадается эта паршивка. Интересно, кстати, при каких обстоятельствах… Впрочем, попробую догадаться. Применю дедуктивный метод вашего друга Холмса. Анну можно было встретить в салонах для богатых развратников, куда ее водили особого рода ценители… но вы туда не вхожи. Или на улице – она не брезговала и малой мздой. Как-то раз эта ненасытная шлюшка отдалась случайному прохожему за три шиллинга – и отец выставил девочку из дому и заставил хорошенько померзнуть на улице. Я не отказал себе в удовольствии вспомнить об этом маленьком эпизоде: я-то был уверен, что вы оцените тонкий юмор ситуации. Нет? Значит, вы всегда платили исправно… Ладно, неважно, – Струццо подлил себе еще вина. – Нет, вы не могли снять уличную девку. Значит, самое банальное: врачебные услуги. Кто-то из ее клиентов срочно нуждался в докторе… Так?

– Это не ваше дело, – сквозь зубы процедил Ватсон.

– А вы злитесь. Не переживайте, Ватсон, эта девочка сводила с ума даже членов Парламента. Вы были всего лишь очередным мотыльком, привлеченным пламенем свечи. Мотылек знает, что пламя губительно, но все же бросается в него, повинуясь неодолимому инстинкту. Вот и вы бросились в пламя, зная, что рано или поздно в нем сгорит ваше состояние, положение и репутация в глазах общества. Но вас подталкивал основной инстинкт, заложенный в мужской природе. Лично я вас не осуждаю.

– И напрасно, – сказал Ватсон.

– Что это? Раскаяние? Не слишком ли поздно, дорогой доктор? Ведь вы давали девочке соверены за ее нехитрые услуги. Что вы при этом чувствовали? Молчите?

– Если вас это интересует – ничего, кроме отвращения, – холодно сказал доктор.

– Бросьте, Ватсон, бросьте! Отвращение, сожаление – это все пустые слова. А вот горячая плоть – это реальность. Она была очень аппетитна, эта маленькая чертовка, настоящий лакомый кусочек. А помните, как вовремя у старика Кросса случались эти его знаменитые провалы в памяти? Он, должно быть, даже не узнавал вас, когда вы утром, крадучись, выходили через черный ход? О человеческая наивность! У старика Эммануила Кросса все в порядке с головой, по крайней мере когда речь идет о деньгах. Рано или поздно эта парочка – отец и дочь – принялась бы доить вас по-настоящему. Обычно партию начинал отец. Но маленькая Анна решила сыграть в свою игру – ей нужны были деньги, а папаша Кросс скаредничал… Она ведь сказала вам, что беременна?

– Какое это сейчас имеет значение? – пожал плечами доктор.

– И верно, никакого. Но для вас тогда это имело огромное значение. Ваша семья, ваше положение, даже ваша слава – а репутация летописца деяний Шерлока Холмса чего-нибудь да стоит – все оказалось под угрозой из-за мимолетной страсти… А ведь бедная девочка хотела от вас всего лишь сотню фунтов – не так-то и много. Но вы испугались так, что решили смести с дороги это случайное препятствие. Что ж, это по-мужски. Мы, итальянцы, люди с горячей кровью, уважаем людей, способных на риск. Вы рискнули и проиграли, доктор. И теперь вы находитесь в наших руках.

– Вы поторопились выкладывать карты на стол, – сказал Ватсон. – У вас ничего нет, кроме моего предложения и моего признания, сделанного здесь, в этом притоне, в компании подозрительных лиц. Если я смог отрезать груди и вспороть живот Анне Кросс, я смогу и солгать под присягой. У вас нет никаких доказательств. Пожалуй, я засиделся в этом грязном кабаке, – добавил он, собираясь вставать.

– Che cazzo! – итальянец ударил по столу кулаком. – Вы думаете, что сорвались с крючка? Не тут-то было! Тот эскиз, о котором я упоминал, – он вас обличает. Старик начал рисовать очередную картину, и на сей раз главным героем были вы. Как вы понимаете, сюжет был очень вольный. Но вы бы оценили этот шедевр и обязательно приобрели его. В противном случае он ушел бы к другим людям… а вы так дорожите своей репутацией…

– Вы блефуете, Струццо, – Ватсон посмотрел на итальянца с плохо скрываемым презрением. – Никакого рисунка не существует.

– Вы говорите это мне? – прищурился итальянец. – Эскиз находится у меня, и там изображены именно вы, во время утех с маленькой Анной. Кросс недурной живописец, но на сей раз он превзошел самого себя. Мне оставалось только показать рисунок той служанке, чтобы она вас опознала…

– Вы блефуете, Струццо. Никакого рисунка не существует, – повторил Ватсон слово в слово.

– Понимаю. Вы выкупили и уничтожили одну из копий, думая, что она единственная. Ха! Какая наивность! Старик всегда делал несколько вариантов…

– Ваша наглость начинает меня утомлять, – холодно сказал Ватсон. – Примите к сведению: я знаю, что у вас нет никаких рисунков. Более того, вы их не видели. Потому что их не было.

– Похоже, – не без удивления в голосе признал Струццо, – в этой партии вы готовы поднимать ставки до самого верха и дальше. Что ж, пасую. У меня и в самом деле нет такого эскиза. Я блефовал и проиграл. Что вы хотите получить в качестве приза?

– Правду. Почему вы решили, что это сделал я, и как вы меня нашли?

Струццо помолчал. Слил себе в стакан вино, оставшееся на дне бутыли, посмотрел на просвет.

– Вы сильный противник, – признал он. – Что ж, получайте свою правду. Когда я шел к вашему другу – кстати, идея нанять Холмса принадлежала Кроссу, – я и в самом деле собирался его нанять для проведения расследования об убийстве Анны. Разумеется, я исказил кое-какую информацию – мне нужно, чтобы Холмс нашел преступника, но не лез в наши приватные дела. Но в силу некоторых причин… о которых вы узнаете чуть позже… я хороший физиогномист. С первого же взгляда, который я бросил на вашу благообразную английскую физиономию, – в голосе итальянца неожиданно прорезался сарказм, – я понял, что вы живете двойной жизнью. Когда человеку есть что скрывать, это налагает на лицо отпечаток, который можно скрыть, но невозможно стереть.

Ватсон вздрогнул.

– Но это еще ни о чем не говорит, – продолжал Струццо, в забывчивости жестикулируя вилкой, – каждый второй британец хранит в своем платяном шкафу парочку скелетов. Нет, в тот момент я вас не заподозрил ни в чем конкретном. Но потом, когда я стал излагать обстоятельства дела, я увидел ваши глаза. Вы боитесь, и вы боитесь именно того, о чем я говорил. Тут мне стало все ясно.

– Итак, у вас нет никаких доказательств… – протянул Ватсон.

– А вы полагаете, что Холмс их не раздобудет? – ухмыльнулся итальянец. – Разумеется, он ваш друг. Но истина, истина – она дороже дружбы. И, обливаясь слезами, ваш друг отправит вас за решетку. Вы не думали о такой перспективе? А ведь она реальна. И так уж получилось, что оказать помощь можем только мы.

– Чего вы хотите? – переспросил Ватсон. – Я уже назвал сумму, она окончательная.

– Полноте, доктор! Меня и моих друзей не интересует ваше жалкое состояние. Более того, мы готовы его пополнить. Да, да, не удивляйтесь. Итальянцы – очень хорошие друзья. Как я уже говорил, мы держимся друг за друга, как корни травы. Вы слышали что-нибудь о mafia?

– Насколько мне известно, это итальянское тайное общество, что-то вроде карбонариев, – подумав, ответил Ватсон.

– О, гораздо, гораздо больше. Мафия – это сообщество друзей, преданных друг другу до конца. Для mafioso мафия и ее интересы важнее всего, в том числе законов чести и уж тем более писаных кодексов законов, принятых в парламентах невежественными глупцами. Взамен mafioso получает помощь и поддержку в любой ситуации – даже там, где против него закон и обычай.

– То есть это обыкновенная шайка, – сказал Ватсон.

– Нет, Ватсон, нет. Не обыкновенная шайка. Наша власть очень велика. Зародившись на юге Италии, мы простираем руки к европейским столицам, а теперь и к берегам Альбиона. Самые выгодные вложения средств, самые хитроумные мошенничества, самые смелые преступления – все это мы. Мы имеем множество друзей и не меньшее число врагов, но все-таки выигрываем. Мы…

– Вы также покровительствуете притонам, – добавил Ватсон. – Чем вы отличаетесь от уличного сутенера? Покроем платья, не более.

– Ничем, – усмехнулся Струццо. – Я начинал свою карьеру на улице. У меня было две девочки, две ободранные кошки, а я продавал их ласки английским туристам. Мне приходилось колотить их до синяков, чтобы отобрать у них деньги. Позже я перебрался в бордель – разбираться с клиентами, которые не хотели платить… Но я чист перед английским законом. Все мои прегрешения остались на континенте.

– Но вы же сами признались, что покровительствовали Кроссу? Я так понимаю, что именно вы помогали ему вести двойную жизнь? Вы не боитесь, что когда-нибудь это выплывет наружу?

– Ха! Несчастный старик, который ничего не помнит! Он не может быть свидетелем в суде. Впрочем, и отдать его под суд за что бы то ни было будет крайне затруднительно, если вообще возможно. Какой спрос с безумца?

– В самом деле, – медленно проговорил Ватсон, – какой спрос с безумца?

– Хватит об этом, – Струццо отхлебнул еще вина. В голосе его появились нотки, характерные для человека, считающего себя хозяином положения. – Как бы то ни было, сейчас я занимаю достаточно высокое положение в той организации, тайну которой я перед вами приоткрыл. С недавних пор я – capo del personale мафии в Лондоне.

– Что вам от меня нужно?

– Как я уже сказал, наши возможности весьма велики. И они стали бы гораздо больше, если бы не одна проблема. Та же, что и у вас, Ватсон. Ее имя – Шерлок Холмс.

Ватсон попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой.

– Признаюсь честно, – доверительно наклонился Струццо к собеседнику, – я преклоняюсь перед вашим другом. По моим оценкам, титаническая работа, проделанная Холмсом в одиночку, может быть совершена разве что многолетними усилиями секретной службы, наделенной особыми полномочиями. Вот что значит гений! Однако у этого гения есть уязвимое место: вы. Он доверяет вам… и совершенно напрасно…

Ватсон вскочил.

– Я готов пожертвовать жизнью и репутацией, – начал он, заикаясь от негодования, – но ваше гнусное…

– О, не так быстро, – ухмыльнулся итальянец. – Неужели вы подумали, что мы предполагаем убить вашего друга? Если бы мы планировали подобное, то без вашей помощи. Нет, мои планы тоньше. Мистеру Шерлоку Холмсу ничего не угрожает. Более того, мы даже готовы оказывать ему помощь в некоторых делах: у нас есть конкуренты, и мы не против того, чтобы они все отправились за решетку. Просто иногда вы, дорогой Ватсон, будете снабжать нас сведениями о ходе расследований… только некоторых, поверьте. Только тех, которые касаются нас. Ничего более.

– Что, шпионить за Холмсом?

– А чего вы хотели? Вы – развратник и убийца, дорогой доктор. Если вы хотите сохранить доброе имя, свободу и состояние, вы будете делать то, что от вас требуем мы.

– Струццо, – спокойно сказал доктор, – лучше бы вы согласились на десять тысяч фунтов. Что ж, я сделаю вам другое предложение, от которого вы уже не сможете отказаться. Впрочем, – он всмотрелся в лицо собеседника, – кажется, вы его уже приняли. Прощайте.

Ватсон встал и молча вышел.

Через несколько минут послышался пронзительный женский вопль, дверь распахнулась, выбежали люди с фонарями в руках. Но улица была пуста.

Майкрофт Холмс, некоронованный владыка Британской империи, задумчиво вертел в руках небольшую металлическую трубку.

– Насколько я понимаю, там есть пружина. Стреляет, скорее всего, отравленной иглой. Что за яд? Кураре или что-то подобное?

– Гораздо сильнее, – сказал Ватсон. – Останавливает дыхание практически сразу. Последняя разработка Кью. По моему скромному разумению, майору Бутройду стоит повысить жалованье. Это его лучшее достижение после того духового ружья. Я держал эту штуку в рукаве пальто.

– И выстрелили под столом?

– Да. Насколько я понимаю, попал в колено или в верхнюю часть бедра. Смерть наступила через пять секунд. Сообщите это Кью.

Они сидели в роскошном клубном кабинете. Тяжелые бархатные портьеры отливали фиолетовым. Бронзовые светильники, выполненные в виде небольших статуэток, держащих в руках, подобно факелам, газовые рожки, освещали комнату ровным мягким светом. На полулежал персидский ковер, шитый золотой нитью. Все указывало на то, что здесь собираются солидные, уважаемые люди, не испытывающие ни в чем недостатка. Но в атмосфере этого уютного места было нечто неуловимое, некий отсвет того грозного величия замыслов, которые пронизывали атмосферу этого кабинета. Здесь, в тишине и покое, вызревали бури, сотрясающие старый привычный мир и влекущие его к неизведанному будущему. Здесь решались судьбы правительств и государств.