Бронзовый ангел над океаном

Глава 6

-Эй, соня! – Натка сквозь сон услышала шепот – Вставай, все проспишь!

Натка с трудом открыла глаза, потерла лицо ладонями. Перед ней стояли Света, Лика и Машка, в ночнушках, с каким-то огоньком в руках – спросонья Натка не сразу поняла, что это зажженная свечка.

–С Днем Ро-Жде-Нья! – шепотом проскандировали девчонки, и Машка тут же полезла обниматься.

–Ненормальные! – улыбнулась Натка. – До утра потерпеть не могли?

Она села на кровати, с трудом высвободившись из Машкиных объятий «Маааш, ну пустииии!», вопросительно уставилась на подруг.

Света из-за спины вытащила плоскую картонную коробку, перевязанную красной ленточкой.

Вот! – Выдохнула Лика. – От нас!

Натка развязала бант, аккуратно сняла крышку.

В коробке, устланной изнутри красным бархатом, сидел плюшевый котенок, белый, с голубым бантом. На его шее радужными брызгами сверкал браслет.

–Ты не думай, мы с Мариной все договорились, чтоб выбрать и подарить, а котенка живого нельзя, пришлось вот… – оттараторила Лика и мазнула Натку губами по щеке.

Натка сняла с шеи котенка браслет, приложила к запястью:

– Ой, красивый какой! Дееевкиии, спасибо вам!

Она раскинула руки и все трое, смеясь уже в голос, упали к ней в объятия.

–Блин, опять вам не спится! – пробурчала взлохмаченная голова с ближней кровати.

–Сашка, усохни, зараза! – цыкнула Машка, махнув рукой.

–Ну, именинница, – Света выпрямилась, сделала торжественное лицо, – поздравляем тебя мы все… Блин, не умею я говорить… В общем, Наташка, пусть все твои печали закончатся и с сегодняшнего дня все у тебя будет хорошо!

–И любви! – добавила Машка. – Большой и чистой!

–И счастья! – улыбнулась Лика.

–Девочки… – Натка поморгала ресницами, – какие же вы… Так люблю вас, дурочки!

Они все уселись на Наткиной кровати, подобрав ноги, хихикая над Ликой, которая вытащила пачку печенья и стала с оглушительным шелестом ее открывать.

–Чего ржете, дурищи! – сосредоточенно деля печеньки на всех, шепнула Лика. – Торт только вечером будет, так что только печенье, уж извиняйте.

И они, хихикая, ели эти печеньки, стараясь не крошить на кровать.

Натка умиленно смотрела на своих подруг темными и блестящими в пламени свечки, глазами, улыбаясь и чувствуя себя самой счастливой на свете – у нее настоящий день рождения – с угощением, с подарками и самое главное, с подругами, которых она любит…

–Ну, гости дорогие! – сказала Светка. – Пора и честь знать. Через пять минут подъем, так что закругляемся.

–Ой, – Натка быстро начала выбираться из-под одеяла.

–Лежи, именинница, ты чего? – Машка встала, отряхиваясь от крошек, – ты же сегодня – вольная птица, что хочешь – то и делаешь!

–Точно… Вот бестолочь! – Натка улыбнулась. – Тогда чешите отсюда, спать буду!

–Давай, спи, если совесть не мучает. – Машка сверкнула по-кошачьи зелеными глазами.

–Неа! – Натка завозилась, укутываясь потеплей. – Не мучает! Сучка я злорадная! – и она показала Машке язык.

Та схватила подушку и треснула Натку по голове, хохоча, все повалились на Натку и та в голос закричала:

– Дуры, раздавите, идите, холеры, одевайтесь уже, дайте поваляться!

Лика щекотала Натку, и та, задыхаясь от смеха, отталкивала ее руки, одновременно пытаясь ногой скинуть с себя Светку с Машкой, которые добрались до ее пяток и начали щекотать их.

–Зааарааазыыы! – сквозь смех выдохнула Натка, и тут зажегся свет, в динамике раздался голос дежурного преподавателя и на кроватях завозились девчонки, просыпаясь.

–В ванну! – скомандовала Светка, и Лика с Машкой, смеясь, помчались вслед за ней, оставив отдувающуюся Натку на спутанной кровати.

Натка подняла с пола упавшего плюшевого котенка, еще раз полюбовалась на браслет на руке и укуталась в одеяло.

–Дурочки! – ласково прошептала она, прижала котенка к себе и уснула…

…Она проснулась примерно через час, потянулась и выскользнула из-под одеяла. Быстро заправив кровать, и, усадив белого котенка на подушку, Натка быстро умылась, накрасилась, оделась в ослепительно-белую нарядную блузку и красную юбку, расчесала волосы перед зеркалом и пошла в столовую.

В училище курсанткам в день рождения разрешался свободный график, можно было когда угодно и сколько угодно, ходить в столовую, набивать карманы сладостями, смотреть телевизор, читать, или просто хоть целый день, валяться на кровати, предаваясь безделью.

Но Натка, быстро позавтракав, и, с улыбкой приняв поздравления поваров и официанток, отправилась в музей…

…Натка очень любила ходить в музей… Он напоминал ей храм – да и не только ей – обычно, даже шумливая Машка притихала и старалась говорить в нем в полголоса.

Музей был красивым. Белые стены, холодный блеск стеклянных витрин, многочисленные стенды, экспонаты на белых подставках – все создавало ощущение торжественности.

И, конечно – Черная Дверь…

Это была большая плита из черного мрамора, на которой золотом писали имена всех погибших выпускниц. Над колонками имен – надпись – «Сестры, вы всегда в нашей памяти…»

Натка тихонечко, стараясь не цокать каблучками по серым плиткам пола, подошла к Двери и села на маленькую черную банкеточку, как делала уже не раз.

Перед плитой, на черном мраморном постаменте, горел Вечный Огонек, именно так, огонек, звали его все. Серебряная роза, в цветке которой горело маленькое пламя.

Натка вздохнула, расправила складки юбки, коснулась пальцами серебряных лепестков.

Горячие… Натка погладила стебель, листочки этого огненного цветка, и стала вглядываться в имена на черном, с льдистыми прожилками, мраморе.

Она пыталась представить себе этих девочек, какими они были, что любили…

Имен было много…

Натка скользнула пальцами по холодному мрамору, чувствуя подушечками вырезанные буковки, словно пытаясь прочувствовать, какие люди стоят за золотыми этими письменами…

Перед плитой, рядом с розой, лежали две алые гвоздички. Здесь всегда лежали цветы. Кто и когда приносил их – никто не знал, но цветы лежали почти всегда.

Натка погладила резные кроваво-красные, особенно яркие и такие живые на фоне черного мрамора, лепестки…

Гвоздички были теплыми и нежными на ощупь, Натка провела еще раз, едва касаясь, любуясь этими незатейливыми цветочками…

–Как кровь. – Подумала она. – Кровь на черном камне…

Натка снова начала вчитываться в имена.

Про многих она читала, тут же, рядом с плитой, на подставке, лежала Книга Памяти, в которой о каждой из погибших было написано подробно, были их фотографии. Натка часто читала эту книгу в тяжелой черной обложке, пристально вглядываясь в такие молодые, красивые, чаще всего, улыбающиеся девичьи лица.

И сейчас, бегая глазами по мрамору, она видела имена, некоторые из которых стали ей знакомы, она тут же вспоминала фотографии, узнавала, и едва кивала им, как знакомым…

«Куда угодно – только не в Черную Дверь» – вспомнила Натка мрачную поговорку, которую часто произносили курсантки.

В полированной поверхности мрамора Натка видела свое отражение – и казалось ей, что вторая Натка, перейдя через грань реальности, знакомится сейчас с девочками, которые навсегда останутся молодыми и красивыми…

–Сестры…– выдохнула Натка, снова касаясь золотых букв. Она подумала вдруг, что сейчас сидит у алтаря, и святые ее – погибшие девочки… Сестры… Ангелы… Только святые эти не просят ни молитв, ни подношений, ни преклонения коленей – они просят лишь одного – чтобы она, Натка Соловей, всегда была достойна прийти в их храм, коснуться серебряных лепестков их огненной розы, читать их святые имена… Она думала о том, что только что сама для себя придумала самую правильную и самую честную религию, с честными и такими красивыми святыми… с ангелами…

Натка вздохнула, еще раз коснулась холодного мрамора, горячих лепестков серебряной розы и шелковых и нежных, красных гвоздичек и встала в полный рост.

–Сестры… – шепнула она. – я не предам вас… Никогда… Обещаю…

И Натка, стремительно повернувшись, вышла из музея…

И только эхо ее каблучков еще несколько мгновений отражалось от холодного мрамора Черной двери, заставив всколыхнуться язычок пламени в серебряном цветке…

…День шел своим чередом. Натка подгадала, чтобы пообедать вместе с девочками, за полдня она успела соскучиться по ним.

Она сидела за столом, подперев голову рукой, и любовалась своими подругами, сердце ее наполняло тепло.

А Машка опять устроила цирк.

Натянув на голову салфетку наподобие платочка, она противным блеющим голосом начала распекать Лику за то, что та плохо ест:

–Ой, внученька, совсем взбледнула ты что-то, кушать надо больше, сил набираться, чтобы не падать больше на полосе, не ронять в грязь автомат, чтобы бабушке не пришлось потом на карачках, аки свинье, ползать и доставать его оттуда. А ты что, голуба, думаешь – пензия у бабушки такая, чтоб каждый раз юбки новые покупать, да туфли менять, грязью изгвазданные? Ты что это, ясочка моя, кушай давай, кушай, моя яхонтовая, поправляйся, будешь жииирной, тооолстой, в грязи тонуть не бууудешь… – и Машка, набрав в ложку гречневую кашу с огромной горкой, попыталась поднести ее к Ликиному рту.

–Машка! – Светка отвесила подзатыльник «бабушке». – Дай поесть спокойно, от смеха в горло не лезет ничего!

–Светлана! – вмиг сменив личину, Машка загундосила в нос, усуконив физиономию до предела. – Я из вас эту дурь вышибу! Развели тут бабский политес! Потрудитесь проявить хоть толику уважения к возрасту! Проявите, закрепите и зазерните!

Тут уж грохнули все, мгновенно узнав Валеника в Машкиной клоунаде.

Натка смеялась до слез, с любовью глядя на представление Машки, догадываясь, что именно для нее сейчас кривляется эта красноволосая оторва, и от этого ей становилось еще теплее.

–Соловей! – вперив в Натку свои глазищи, вдруг опять сменила тон и голос Машка. – Ты почему развалилась, как площадная девка? – и все опять грохнули, узнав Викторию Никоновну, преподавателя по сценическому движению и сценической речи. – Ну, кто так изображает радость, Соловей? Что это, бог ты мой? Вялые руки, никакая спина! Фу, Соловей, фу и фу! Не вееерююю!!! Соловей, немедленно покажите мне необъятное, всепоглащающее, вселенское, дистиллированное и рафинированное счастье, немедленно! Слышите, не-мед-лен-но! Иначе, Соловей, я с прискорбием вынуждена буду отправить вас на кросс! И тогда, пробежав законные свои шесть километров, вы поймете, что значит… – Машка осеклась и торопливо стянула с головы салфетку. – Здрасьте, Анна! – сказала она и, как ни в чем не бывало, начала с серьезной миной есть котлету.

В столовую, улыбаясь, вошла Анна.

–Маша! – обратилась она к Машке.

–А?

–Я надеюсь, когда я выйду, ты покажешь меня так же похоже, как остальных преподавателей?

–Вы о чем? – невинно хлопая ресницами, Машка вытаращила сияющие непониманием глаза. – Ем я, никого не трогаю.

Все опять засмеялись, включая Анну.

–Ох, Мария, Мария… – покачала головой куратор Наташи, – твою бы энергию…

Она подошла к столику и положила перед Наткой конверт.

–Письмо тебе, Натка! – тихонько сказала она и быстро вышла, подмигнув Машке у самой двери.

–Я надеюсь, когда я выйду, ты не будешь скакать от счастья, как ненормальная? – подражая Анне, спросила Машка у Наташи.

Смех опять прокатился по столикам.

Натка улыбнулась и взяла конверт в руки, быстро прочитав адрес.

–От Дяди Сережи! – сообщила она, расплываясь в улыбке.

–Ну, Мурашки, все тебе сегодня в кучу! Прямо настоящий день рождения! – в Машкином голосе проскользнула зависть.

Вообще, письма были очень редки в училище – некому было писать девочкам письма…. Пожалуй, только Зинка, которой пару раз написала ее подружка, кроме Натки, еще получала письма.

– Читай уже скорее! – заерзала Машка.

– Я потом, – тихо сказала Натка и положила конверт рядом с собой.

– Кузнечик, дай бумажку, в туалет сходить! – ухмыляясь, бросила Зинка.

– Заткнись! – бросила Света, даже не взглянув. – Глаза выдавлю…

Зинка съежилась и уставилась в тарелку.

Все стали вставать, собираться на занятия, заскрипели ножки стульев, зазвенели вилки.

– Ну, именинница, до вечера! – улыбнулась Светка загадочно, и Натка через секунду осталась в столовой одна. Она медленно допила сок, оттягивая момент, когда вскроет конверт с загнутым уголком, встала и пошла в спальню. Там она устроилась на подоконник, минуту жмурилась на весеннее солнышко, морща нос, и, наконец, аккуратно, чтобы не порвать, вскрыла конверт и достала из него тетрадные, в клеточку, листочки с синими узорчатыми строчками…

– Здравствуй, Натка! – писал дядя Сережа. – Извини, что долго не отвечал, мотался по командировкам, а потом технику принимали, а потом меня повысили, дали роту, пришлось пожить пару недель в казарме. Как твоя учеба? Мне начальник училища писал, что ты молодец, горжусь тобой, девочка. Правда, пока не закончишь училище, увидеться не получится, так что потерпи немножко, половину почти отучилась.

У нас все по-старому, город хорошеет, становится чище. Новый год как отметила? Как подруги твои поживают? У меня новость для тебя, не знаю, хорошая или плохая. Про родственников наших. В общем, продала тетя Оля квартиру твою, всех обманула опять, почти все себе захапала, купили они машину с мужем. Месяц не поездили, врезались в какой-то крутой джип, втроем, дядя Коля умер почти сразу, а самой Ольге пришлось и квартиру свою продать, чтоб за джип рассчитаться, да я немного помог, кое-как выкрутилась, да головой повредилась совсем. Сейчас лежит в психдиспансере. Я заходил, думал, помочь чем, она грязная, дикая, в одиночной палате, волосы в паклю спутались, так обрезают ей, никого к себе не подпускает, все бумажки рвет и стопочками складывает. А потом считает эти бумажки и прячет везде. И приговаривает «вот Наташка приедет, отдам деньги ее проклятые»… Врачи думали, что она тебя увидит, немного просветлеет, показали ей фотографию твою, она набросилась, фотографию зубами разорвала и долго успокоиться не могла…

Натка отложила письмо и глубоко вздохнула, пытаясь отогнать страшную картину – тетя Оля на четвереньках, больше похожая на животное, с грязными, клочьями свисающими волосами, рвет зубами ее, Наташину, фотографию… Она снова пожмурилась на солнышко и снова склонилась над листочками.

– Так что, Натка, есть справедливость на свете, ты верь и всегда помни об этом. А сынок их в детдоме сейчас – никто из родни брать не захотел, вот так судьба распорядилась.

Папе и Маме памятник я поставил, оградку хорошую сделал, как отучишься, приедешь, сходим к ним.

Скучаю я по ним, любил я семью вашу, и тебя, девочка, люблю и скучаю по тебе…

Натка опять оторвалась от письма, проглотила горький комок и задумалась. – Родители… А ведь все реже вспоминаю про них… Неужели забываю? – с ужасом подумала она и помотала головой. – Нет, не забываю, никогда не забуду…

– А я ведь, Наташка, женился, старый дурак. – Натка улыбнулась. – Приедешь, познакомлю тебя, она хорошая у меня, только заполошная немного, но добрая. Квартиру мне дали. В общем, девочка, все у нас нормально, приезжай скорей, я очень соскучился. Выросла, наверное, невеста уже, большая и красивая?

Не знаю, как быстро дойдет письмо, но поздравляю тебя, девочка, с днем рождения. Единственное, чего хочу пожелать тебе, так это чтобы никогда никто не смог сказать про тебя, что ты зря жизнь прожила, чтобы любили тебя все, и чтобы как можно скорее в жизни твоей все стало хорошо. Будь счастлива, Натка.

Пиши мне, пиши чаще, я волнуюсь за тебя.

Твой Дядя Сережа.

Натка перечитала письмо еще раз, чувствуя, как щиплет глаза от слез, вздохнула, глядя сквозь влажную пелену на глазах на залитый солнцем двор училища, и думала, как много изменилось в ее жизни за такой коротенький кусочек времени… «Время», – подумала Натка – «так странно бежит оно… Вот, вроде совсем недавно – и ходила она в школу, были папа, мама, все было светло и хорошо… Почему-то в воспоминаниях – всегда тепло и лето… А вот момент, когда приехала она с Дядей Сережей, стояла перед КПП – как будто сто лет назад было, и уже не помнит она, в чем была одета, варежки красные, шарфик…Память тоже странная штука» – продолжала думать Натка, вздохнув и разглаживая листочки письма – «что-то врезается так, что и хочешь забыть, а не можешь, и подсовывает память постоянно картинки… Две открытые могилы… Грязь, перемешанную со снегом… А вот мамина улыбка – как ни старайся – как будто сквозь туман, размыто и нечетко… И голос отца… И воскресенья – когда все были в сборе, когда Натка, маленькая еще совсем, утром на цыпочках прокрадывалась к кровати родителей, и холодной рыбкой ныряла под одеяло к ним, безуспешно пытаясь обнять сразу обоих маленькими своими ладошками… Так далеко и так давно это все… И только эти листочки, исписанные твердым, размашистым почерком Дяди Сережи, сам Дядя Сережа – вот и все, что осталось у Натки от той, светлой, счастливой жизни…»

Письмо было теплым и приятным на ощупь, оно пахло чем-то давно забытым, неуловимым, Натка, морща нос, нюхала его, пытаясь вспомнить этот запах, но ничего не вспоминалось… Она лишь удивлялась, как много всколыхнул в душе этот белый посланец из прошлой, кажущейся теперь нереальной почти жизни… Она с любовью разглядывала и картинку на конверте – какого-то незнакомого дядьку на лошади, с очень серьезным лицом, с саблей в руке, подписью «Милош Обилич», подумав, кто такой, этот Милош… Провела пальцами по строчкам адреса…

Натка смахнула слезинку, повисшую на ресницах, поудобней устроилась на подоконнике, вздохнула глубоко и принялась медленно, аккуратно, складывать письмо по складочкам, едва касаясь его кончиками пальцев.

Чья-то рука резко и быстро выхватила письмо из рук. Натка, оторопело заморгав, подняла глаза.

Зинка… Натка протянула руку к конверту:

– Отдай. – Шепотом сказала она. – Это мое.

Ей очень неприятно было видеть, как грубо держат письмо Зинкины неопрятные руки с короткими пальцами и небрежно накрашенными ногтями.

– Отдай! – уже в голос сказала Натка.

Зинка пробежала глазами по строчкам, противно ухмыльнулась. Натка сморщилась – до того мерзко было понимать, что эти глаза читают сейчас такие родные строчки, словно они могли испачкать их этой тушью на ресницах с комочками и самим прикосновением взглядом.

– Забери, шлюшка! – рот Зинки опять растянулся в ухмылке. – Дядюшка пишет, ага? Друг семьи, ага?

– Не твое дело! – Натка чувствовала, как закипает в ней злость, но так не хотелось ей портить свой День Рождения скандалом с этой дрянью.

–Дяденька, наверное, хороооший! – кривляясь, Зинка отступала задом, пряча конверт за спиной. – Наверное, конфетки носил? Наверное, тискал тебя, шлюшку маленькую? Хотя, кому ты нужна такая костлявая уродина.

– Заткнись!!! – крикнула Натка, сжимая кулаки.

– Нееее, он, наверное, мамочку тискал! – противным голосом сказала Зинка. – Папочка уедет, а дяденька мамочку тискал. Мамочка, наверное стонала, как шлюха – ах, ах, дяденька, еще, еще! А потом папочка приходил и рогами в двери не влазил.

–ЗАТКНИСЬ!!! – Натка крикнула, что было сил. В голове часто-часто стучал пульс, в ней клокотала ненависть к Зинке, она едва сдерживала себя.

–Мамочка у шлюхи тоже шлюха, спала с дяденьками, ноги раздвигала, такая же уродина и сука, как ты, мразь! – выкрикнула Зинка. – Как я вас ненавижу, отребье, шлюхи сраные, Ты такая же – и мать твоя такая же шалава, и родители твои мрази и правильно, что сдохли, жаль, что ты вот, сука… – Зинка не закончила. Она захлебнулась словами, поймав удар ногой в живот.

Натка, не помня себя от ярости, быстро выхватила из рук Зинки письмо, засунула его под блузку.

–Ты сдохнешь сейчас, тварь. – Спокойно, монотонно, раздувая побелевшие ноздри, сказала она. – Сдохнешь, понимаешь? – она схватила Зинку за волосы, и с силой несколько раз ударила ее лицом об колено, с удовольствием увидев, как брызнула кровь, как заныла Зинка, как забилась она, пытаясь вырваться. Натка швырнула Зинку на пол – та упала, неуклюже, на спину и тут же засучила ногами, сломав каблук, пытаясь отползти от Натки. На разбитом, облитом кровью лице ее застыл животный ужас, она поняла, что Натка сейчас просто в бешенстве и действительно может если не убить, то покалечить точно.

–Пшутла… Прсти… – бормотала она, раскорячившись на полу. Юбка задралась, чулок на коленке порвался, отломленный каблук болтался на лоскутке кожи, блузка в дикий оранжевый горошек вылезла из-под юбки. Зинка была жалкой и всем видом своим вызывала у Натки чувство омерзения.

–Я тоже пошучу сейчас, тварь, – процедила Натка, и носок ее туфли врезался Зинке в щеку. Натка снова схватила Зинку за волосы, с силой ударила о стену головой, подняла визжавшую уже в голос от страха и боли Зинку на ноги, прислонила к стене.

–Наткечка… – начала было Зинка, но закашлялась, брызгая кровью, от сильного удара коленом в живот.

–Пора подыхать, сука… – прошептала Натка и стал избивать Зинку, страшно, изо всех сил, не давая той упасть, ногами, руками, как на тренировке по груше, била она уже просто хрипевшую Нинку, с упоением впечатывая кулаки в ее рот. – Никогда ты сука, никогда больше не скажешь ничего! – шептала Натка, выдыхая с каждым ударом. – Сука, сука…

Сильные руки вдруг схватили ее, потащили от тут же рухнувшей Зинки, в ушах звенело и, сквозь звон, испуганный Светкин голос:

– Натка, хватит! Убьешь ведь!

Натка вырвалась, успела пнуть Зинку в живот, но ее снова схватили – за одну руку Машка, ее глаза испуганно блестели изумрудами, за другую, Светка. Натка мычала, пыталась вырваться, затрещала по швам белая праздничная блузка, но девочки крепко держали ее.

– Натка, Мурашки, милая моя, хорошая, ну успокойся, ты чего? – приговаривала Машка.

Но Натка только мотала головой и вырывалась, ярость клокотала в ней.

Она увидела, как вошла Анна, как нахмурились ее брови, когда она увидела страшную эту картину: рвущуюся из рук подруг Натку и стонущую, пытающуюся забиться в угол, обливающуюся кровью Зинку в разорванной блузке.

Она влепила Натке сильную пощечину, еще одну, приблизила свое лицо к ее глазам.

–Натка… Хватит… – тихо сказала она.

Но от пощечин Натка не только не успокоилась, ярость с новой силой охватила ее, она снова вырвалась, оставив в руках Светки рукав блузки, подскочила к Зинке, стонущей и рыдающей на полу, и снова начала бить ее головой об пол, шипя, как кошка:

– Сдохни! Сдохни!…

Машка опять скрутила ее, оттащила, приговаривая что-то на ухо, Натка не слышала… Она услышала только шаги, как на руках щелкнули наручники, и как в спину ее толкнули.

–Пойдем, милая, – голос Анны. – Посиди в карцере часика четыре, успокойся…

…Натка, как в тумане, видела, как подводят ее к небольшой решетчатой клетке карцера в подвале училища. Как Анна, что-то сказав Светке и Машке, сняла с ее запястьев наручники, Натка тут же проверила, на месте ли письмо, сама шагнула по железным ступенькам в тесную клетку карцера, сама закрыла за собой дверь.

Анна защелкнула замок. Все трое они испуганно-удивленно смотрели на Натку.

–Натка… – начала Анна.

–Не надо ничего говорить. – сдавленно сказала Натка. – Не надо. Можно, я одна побуду?

–Кузнечик, – Светка прижалась лицом к решетке, – ну? Ты чего, Натка? Успокаивайся давай…

–Мурааашкиии, – Машка растерянно моргала своими глазищами, – ты больше не делай так, ладно? Ты что натворила-то? – голос у Машки дрожал. – Ведь День Рождения у тебя…

Натка улыбнулась уголками губ.

–Девки… уходите… Все нормально будет… – она отвернулась, скрючившись в клетке, услышала, как зацокали каблуки Анны и девчонок.

И только тогда позволила слезам хлынуть из глаз и задрожать губам…