– Я видел, как вы осматривали павильон.
– И что же?
– Из себя не выскочишь. Вам присуще нечто такое… не определимое словами, что заставляет следить за актером, даже если он не произносит ни слова, – так действует харизма легендарной личности.
С дымящейся сигарой во рту я рассеянно созерцал сад. Мое внимание привлек треск цикад, которые как будто передавали некое шифрованное сообщение: «Ал-ко-голь… Ал-ко-голь…» Монотонный рокот доносился словно из прошлого, из той эпохи, которая по-настоящему началась для меня после того, как я сменил лондонские театры на Голливуд. В ту пору я еще не купил и даже не собирался покупать дом в Пасифик-Палисейдс: Эррол Флинн тогда разругался с Лили Дамитой, Дэйв Нивен пребывал в полнейшем восторге от своих успехов, и мы втроем сняли дом Розалинд Расселл на Норт-Линден-драйв, 601, и вели холостяцкую, разудало-запьянцовскую жизнь, шляясь из «Трокадеро» в «Чейзенс», «Браун Дерби», «Док Лоу» и прочие заведения, включая и все шалманы Бульвара. Тогда-то и погрузился я в разливанное море спиртного, и единственное, что оставалось сухим, было изумительное сухое мартини, которое готовили у себя дома Кларк Гейбл и Кэрол Ломбард.
Фокса сделал два шага, чтобы оказаться передо мной и тем самым заставить меня взглянуть ему в лицо:
– У вас есть все качества, которые считаются необходимыми для такой работы. Повторяю, я видел все ваши фильмы.
Я слушал его, перекатывая во рту сигару и щурясь от дыма.
– А какое отношение они имеют к этому островку? И ко всем нам, застрявшим здесь?
Он, как мне показалось, задумался. Потом, словно бы смиряясь с неизбежным, махнул рукой и спрятал ее в карман.
– Когда я еще сочинял романы-загадки, почти все они были вариантами решений, придуманных другими. Мы, авторы, не слишком щепетильны и списываем друг у друга.
– Необычное признание, – заметил я.
– Мне признаваться не в чем. Сам Конан Дойл заимствовал у Эдгара По и у Габорио, не говоря уж о многих других.
– Старые фокусы в новой обертке?
– Именно так. Вспомните Паскаля: «Пусть не корят меня за то, что я не сказал ничего нового: ново само расположение материала…»[20 - Блез Паскаль «Мысли», 65, перев. Э. Линецкой (Фельдман).] Примите в расчет и то, что Агата Кристи придумала практически все мыслимые ситуации, а Эллери Квин довел их до предела возможного… Вы читали их?
– Разумеется.
– Под их влиянием до конца тридцатых годов были опубликованы тысячи романов с загадками. И это уничтожило сам жанр. Расследовать преступление за чашкой чая, словно играя в шахматы или решая кроссворд, стало неинтересно. Бледно! Пресно! Жанр, который мы называем «нуар», полностью вытеснил элегантные загадки.
– Это правда, – согласился я.
– Конечно правда. Как я уже говорил, читателя теперь трудно удивить: он требует сыщиков в плащах, злодеев и описания дна. Минуло то время, когда преступник неизменно проигрывал, а в финальной главе, после того как сыщик по порядку представит ему вереницу умозаключений более или менее логичных, хотя, как правило, не очень обоснованных, непременно признавался: «Да, это я убил…» Я имею в виду, что задача прежде переносилась в область математики и решалась ее методами.
– Я понял, что вы имеете в виду. Расследование теперь – лишь предлог, не так ли?
– Несомненно. Сэм Спейд и Марлоу выставили на посмешище Эркюля Пуаро или Фило Вэнса[21 - Фило Вэнс – детектив-любитель, герой двенадцати романов С. С. Ван Дайна, упоминающегося ниже, то есть американского журналиста, искусствоведа, художественного критика и писателя Уилларда Хангтингтона Райта, одного из представителей золотого века детектива, автора «20 правил для пишущих детективы».]. И после этого авторы эмигрировали в детективы мнимосоциальные – вот как Сименон со своим Мегрэ, от которого так и несет Бальзаком, – читают американскую муть вроде Хайсмит, чьи персонажи не могут разобраться с собственной сексуальной ориентацией, или берутся за простую и жесткую чернуху, где полицейские продажней преступников, за которыми они гоняются. А если подобное творится в книгах, страшно вообразить, что происходит в кино. Публика ныне предпочитает трепетать, а не думать.
– Публика всегда была такой. Вспомните цикл о Фантомасе и Рокамболе или фильмы Бориса Карлоффа и Белы Лугоши.
Фокса взглянул на меня с интересом:
– Вы знавали их? Чудовище Франкенштейна и Дракулу?
– Да, конечно. Был знаком с обоими.
– И они были так же ужасны, как на экране?
– О нет… Немного с приветом, как теперь говорят, но восхитительны.
Довольный моим ответом, он продолжал:
– Но теперь, Бэзил, публика ушла так далеко и шагает так проворно, что никакой Шерлок Холмс ее не догонит. И вы…
Он осекся, увидев мою улыбку. Я очень спокойно договорил за него:
– И я тому наглядный пример, вы ведь это хотели сказать?
– Ну да, что-то в этом роде, – с запинкой промямлил он.
– Похороны Шерлока Холмса, – заметил я печально. – Триллер уничтожил thrill[22 - Дрожь, трепет (англ.); от этого слова и происходит название жанра.] интеллектуальной радости.
Он не ответил. И избегал моего взгляда, словно сознавая, что зашел, пожалуй, слишком далеко. Я успокоил его любезным жестом. Вполне в стиле и духе Шерлока Холмса.
– Знаете, что я вам скажу, Бэзил? Наверно, я устал зарабатывать себе на жизнь продажными полицейскими, мутными сыщиками и опасными блондинками. И потому меня привлекла идея вернуться к интеллектуальному детективу. Восстановить его в правах, пораженных модой, которую навязали нам американскими боевиками и «нуаром».
– Но вы же пишете, следуя именно этому образцу.
– Одно дело – зарабатывать на хлеб насущный, а другое – делать то, к чему тянет.
– И теперь вас потянуло к Эдгару По и Конан Дойлу, а не к Хэммету и Чандлеру?
– Можно и так сказать… Притом что эти двое дьявольски хороши.
Меня это позабавило:
– Уильям Пауэлл или ваш покорный слуга против Богарта, Гарфилда или Кэгни?[23 - Американский актер Уильям Пауэлл (1892–1984) сыграл, как уже упоминалось выше, профессора Мориарти в немом фильме «Шерлок Холмс» с Джоном Бэрримором в заглавной роли, а также – вместе с Мирной Лой – в комедийном детективе «Тонкий человек» («The Thin Man», 1934) В. С. Ван Дайка по одноименному роману Дэшила Хэммета и его пяти сиквелах 1936–1947 годов. Крупнейшие голливудские звезды Хамфри Богарт (1899–1957), Джеймс Кэгни (1899–1986) и предтеча великих актеров, работающих по Методу, Джон Гарфилд (Джейкоб Джулиус Гарфинкл, 1913–1952) играли сумрачных персонажей в зачастую более нюансированных нуарах, где значим не только детективный сюжет, но и внутренняя жизнь героя, а также в гангстерских фильмах; Богарт, в частности, играл (вместе с Кэгни) в классической гангстерской драме «Ангелы с грязными лицами» («Angels with Dirty Faces», 1938) Майкла Кёртиза, а также роли Сэма Спейда и Филипа Марлоу в экранизациях Дэшила Хэммета и Рэймонда Чандлера.]
– Именно. Потому что во времена антигероев плаща и шпаги или шпионов за железным занавесом викторианец с Бейкер-стрит сохраняет свою ценность и вес. Вы одарили его достоинством, обаянием и значительностью. Наделили своей элегантной наружностью. Вы, так сказать, вселили в нас, зрителей, доверие к нему.
Я продолжал прислушиваться к стрекоту цикад.
– К социопату-наркоману.
– Вы преувеличиваете.
– Нимало. Он ведь не только играет на скрипке, пользуется лупой и курит крепкий трубочный табак. Но еще и впрыскивает себе семипроцентный раствор кокаина.
Фокса развел руками:
– И на солнце есть пятна. Но при всем том Холмс умиротворяет нас куда успешней, чем нынешние следователи, которые держат в ящике письменного стола бутылку виски и так похожи на нас самих. Не находите?
– Возможно.
– Более того, в схватке добра и зла романы Конан Дойла излучают какое-то умное простодушие. В них словно заключен договор между автором и читателем, что нисколько не мешает последним сохранять присущие взрослому человеку трезвомыслие и критический взгляд.
– Понимаю. Вы говорите о тех читателях, которые не расстались со своим детским восприятием мира.
