– Поза не располагает, – объяснила Багира, и отвернулась от него. Чтобы не хихикать.
Тогда полицейский посмотрел на меня.
– Отправляем в больницу, – мне показалось, что он чуть ли не попросил меня утвердить его решение.
– Хорошо, – сказал я, потому что это было мое любимое слово.
Получив одобрение столько близкого пострадавшей человека, как «знакомого», полицейский встал и отдал команду:
– Увозим, Иван Георгиевич.
– Увозим, – согласился немолодой медик Иван Георгиевич, – Скоро действие закончится, а здесь колоть еще раз я не буду. Потерпи, красавица, в больницу поедем. Потерпишь? Ну и умница.
Багира не успела ему ответить, что потерпит, да он и не ждал. Но она все-таки кивнула «ага, потерплю», потому что эти слова уже родились внутри, и требовали свободы.
– Витя, ты поедешь со мной? – вдруг спросила Багира.
Я растерялся. С одной стороны, мне хотелось поехать. С другой тоже хотелось. Но была еще какая-то третья сторона, неприглядная, робкая. В конце концов, мы просто с ней погуливали одно время, а сейчас уже не встречались. У нее был, я знаю, какой-то Леня, или Толя, а я «отошел от дел». И я не уверен, что мне хотелось бы возвращаться к пройденному этапу.
Медик Иван Георгиевич все понял, как мне показалось. У них на «скоряке» все психологи. Он понял про меня, и сказал:
– Нельзя. Мы не такси. У нас всё септическое.
– Я тоже септический, – автоматом ответил я, потому что Стругацкие всплывают в башке сами, без запроса.
Эка они меня оба сегодня разложили, эти психологи – врач с ментом. На уголовном жаргоне врач будет «лепила». Еще раз: эка они меня сегодня на пару – лепила с ментом. Ха-ха. Иногда я сбегаю внутрь, а там сидит быдло, наслушавшееся в свое время дерьма. Было время, когда мне казалось, что настоящий мужик должен слушать и пить дерьмо. Оно еще не сдохло полностью, это быдло, и я отсиживаюсь за его широкой спиной. Минуты отсидки наступают внезапно, ибо внутреннее быдло не дремлет.
Багира поняла мою септичность, как готовность поехать с ней. Она чуть ли не порозовела, елки зеленые! Но вмешался наш друг полицейский.
– А вы не против, – обратился он к Багире, – если мы попросим Виктора проехать с нами? Заполним бумажечки кое-какие… А потом приедем к вам, после обеда. Иван Георгиевич сделает вам…
Тут он глянул на Ивана Георгиевича, ища подсказки, но Иван Георгиевич не откликнулся на порыв полицейской души.
– Иван Георгиевич ничего не сделает, – информировал он органы власти, – Сдаст в приемный, и дальше поедет, наверняка.
Похоже, полицейского такой ответ удовлетворил. Мы с Багирой переглянулись.
– Конечно, едь, Витя, – сказала Багира, – Мне врачи помогут.
– Тут без вариантов, – сказал еще один медик, подходя к нам, – Только врачи и помогут. А посторонних катать не положено.
Медики уже принялись ее поднимать, и мне пришлось отодвинуться.
– Я приеду, – сказал я, и она кивнула.
Бесцеремонные силачи принялись грузить коечку с Риткой в машину. Все это время девушка смотрела на меня одного, показывая мимикой, что все будет хорошо, что мне не следует волноваться, что так правильно – надо же и полиции помочь.
А я стоял, тупо махал ладошкой в сторону «скорой», и думал, что это Ленни толкнула Багиру. Потому что она видела нас с Багирой в городе, сцена была. Единственный раз был, когда Ленни меня застукала – и как раз с Багирой.
Ленни
Когда Ленни была рядом, я ее не так сильно боялся. Знал, что из шкафа она точно не вылезет. Ленни была старше на десять лет, начинала местами морщиться, и по праздникам носила вуаль. То, что она Ленни, в честь фрау Лени Риффеншталь, моя Ленни не знала. Это было для внутреннего употребления. Причем, это было уже второе ее погоняло. Раньше она была «Лара», но ей это не шло.
Кажется, киношная Лара Крофт грабила могилы? Я сам ограбил могилу, когда свою Лару-Ленни надыбал, так получилось. А ведь маменька предупреждала!
Баба должна быть моложе. Всосите это сейчас, раз с молоком матери не всосали.
Это я нынче такой умный. Вот если бы мне было под полтинник, и меня интересовали женщины от сорока и до меня… Жаль, я поздновато догадался, что для меня женская красота – это всё. Я баболюб, и любобаб.
А тогда я какое-то время выступал шоколадным провайдером для дамы постарше годков на дцать, таская её по знаменитым сиреченским кафешкам. Психологи говорят, что даму мы выбираем под маму. Что в моей даме было от мамы? Разве что возраст.
Заботиться обо мне, как мама, она не хотела. Пирожок предлагала лишь тот, которого нет в меню приличной кафешки. Об этой части жизненного меню мы еще побеседуем. Дружила она тоже плохо, подгребая под себя всё – от денег до остатков свободы. Настоящих друзей в реале разогнал я сам, потому что стеснялся Ленни. Даже отфотошопленная до блеска костей, Ленни не раззадорила бы и дядю Вадима, моего соседа по подъезду. Тот, наивный простофиля, вообразил себе, что ухаживает за Марией Александровной, тридцатипятилетней врачихой. Мария Александровна была объективно хороша, но даже пяти лет разницы для меня, уже познавшего яд возрастной любви, было более чем достаточно для того, чтобы ничего не было даже в мыслях.
Зато Ленни сразу же затюкала меня собственными друзьями, объявив моих недорослями и тюфяками. А вот её компания – о, это были лучшие люди Сиреченска, если не всея Руси.
– Ты должен понравиться, – информировала она меня о моих планах, когда мы ели в компании ее странных подруг.
Ленни была старше, хорошо помнила еще Советский Союз, и поэтому ее друзья всегда жрали, встречаясь. Они не могли общаться, не жря. Или не жрая, как правильно…
Я сидел и думал – а чем мне, собственно говоря, нравиться этим переросткам женского пола? Пол, в данном случае, это не то, по чему ходят ногами. Это то, что есть ты сам – половинка от полного человека. Подружки Ленни были не «пол», они все были замужние, одна она оставалась «пол». Поэтому я должен был им понравиться. Как все невротики, слово «должен» я воспринимал как команду. Дрожа от ощущения собственной неполноценности, сидел и вычислял – чего бы мне учудить такого, чтобы сразу резко начать нравиться этим престарелым крысам, лучшим людям этого города. Поскольку не вычислялось, я тупо жрал, запивал красным вином, и почему-то начинал им всем нравиться.
Я тогда еще не знал, что начиная с какого-то места в жизни, женщин устраивало то, что имеется. А если оно еще и моложе, то дама вообще царица. Отхватила парнишечку… Ей по сроку службы разве что биофренд полагается, а она на малолеток глаз кладет. Простите, что говорю о том, о чем не положено. Я имею в виду биофрендов, о поимке которых регулярно отчитывается «Сиреченская правда». Последний случай особенно забавен: это когда деревенские умельцы отловили кибера аквароба, который растет на воде, как механозародыш Стругацких непонятно на чем. Отловили, перепрошили башку и сделали из него биофренда. А городские извращенцы перекупили – мало им безработных селянок. Ну, биофренды и убёгли, скрывались на кладбище, пока полиция не постаралась.
С Ленни я иногда чувствовал себя биофрендом, особенно после душа. Сразу вспоминал, что лучшие биофренды получаются их акваробов, экспериментальных киберов из Сколково, работающих на воде. Тупых, безмозглых, зато послушных, старательных и тяговитых.
Чувствуете, как я гадок и неблагодарен? Было ему с женщиной хорошо, а как перестал с ней быть, так сразу дерьмо, а не воспоминания. Увы, с Ленни было не «хорошо», с ней было «правильно». Это я потом понял, когда отозлился на себя прошлого. Когда прочитал море книжек, в которых мне написали умные авторы, что всему произошедшему в жизни надо быть благодарным. По их совету я и пытаюсь сейчас изображать благодарность во плоти.
Наверное, Ленни была необходимым этапом, без которого никак. Никак для меня того, коим я был.
Вы скажете, это была зависимость? Поначитались психологов, отвечу я вам. Это не была зависимость. Это был бутерброд – страх вместе с жалостью. Два смачных кусмана страха, проложенные липким слоем жалости. Едва ли не с самого начала нашей с Ленни пьесы я начал погуливать, и временами бывал даже бисексуалом. Если именно так называется парень, у которого две девушки одновременно. «Би» – это «два» по-латыни. Причем ни одна из них не Ленни, обе совершенно посторонние девушки. Тогда я тоже вспомнил про бутерброд, где посередке я, а по краями би. Обе брюнетки.
Шутка. Я знаю, кто такие настоящие би.
Будем считать, что это было про пирожок. Не правда ли, весьма скромно?
Итак, что мы возьмем, пардон, не возьмем от Ленни в женщину на которую будем камлать? И, как в фильме то ли «Секрет», то ли «Формула любви», фантазировать, кого мы материализуем как Дульсинею… Пелагею… Пантагрюэю… Господи как же… Прасковью Тулупову, короче.
Сейчас, когда Ленни испарилась из моей жизни, я приглашу в дом батюшку, освятить то, что осталось в доме непорочного – стены, унитаз и кота.
Стены и унитаз, уточняю. Кота у меня нет. А батюшку я не приглашу. Не уверен, что он грамотно умеет работать с энергиями.
Кстати, я не ответил еще на главный вопрос, касающийся любимой режиссерши Гитлера Лени Рифеншталь, в честь которой появилось прозвище «Ленни». Почему «Ленни»? Потому что с ней я чувствовал себя большим и нехорошим, как Гитлер.
Итак, у меня больше не будет женщины, с которой я буду Гитлером. Было в маме такое качество, не было… какая разница.
Артур
Багиру увезли. Я постоял с протянутой в сторону отъезжавшей «скорой» рукой. Не махалось. Не вышло трогательного прощания, и я почувствовал, что снова проваливаюсь в тупое чувство вины. Сейчас бы его принять да отпустить, как советуют грамотные психологи… да не принималось, и не отпускалось. Тоскливо как-то стало всему мне – и руке, еще протянутой вдаль, и носу, и глазам, потерявшим «скорую» за поворотом.
