Вернувшаяся

Глава 5. Правила.

Ты думаешь, что я внутри пуста,

А я противлюсь застоялой стуже.

Не знаешь ты – и в это и беда:

На самом деле я намного хуже.

На дворе был конец февраля. Солнце, кажется, тогда приняло волевое решение набраться сил перед приближающейся весной, и за весь месяц в столице небо очистилось от облаков лишь на один день.

Анна Палмер не любила сырость. Она, ведомая прочно впечатавшейся в ее гены памятью предков, хмурясь от непогоды, весь последний месяц зимы ждала снег. Периодически он начинался – редкий и почти незаметный, медленно опускался с неба, но, не достигая земли, таял, превращаясь в мелкую морось, которую вовсе не замечали жители Москвы, но которая оставляла грязные разводы не только на стеклах очков доктора филологии, а вдобавок и, кажется, на ее душе.

Она вполне обустроилась в университете, мирно преподавала, даже обзавелась приятным знакомством среди коллег и почти заново привыкла говорить и думать по-русски. Была только одна вещь, которая ее все еще порой раздражала, и сейчас эта вещь сидела напротив нее в кресле, закинув ноги на подлокотник.

– Захарыч как-то отметил, что когда-нибудь ты непременно спалишь эту квартиру, – сказала Палмер, посмотрев на сыщика поверх листа газеты.

– И? – тот выпустил изо рта колечко дыма и стряхнул пепел с сигареты на ковер.

– И Эдвард Шумахер подал заявку на патент пепельницы в 1915 году, что означает, что ты уже почти 95 лет официально отстаешь от технологий современности.

– Пепельница у нас – а точнее, у меня до твоего приезда – только одна, – буркнул Такер. – И ее отобрали эмигранты, как и почти все в этом городе.

– Эмиграция – это выезд за пределы государства. Процесс же иммиграции подразумевает, наоборот, въезд в страну, – заметила Анна.

Она положила газету на колени, стряхнула пепел с сигареты в нужное место и взяла в руки стакан.

– Бога ради, – Уильям поморщился. – Все русские такие нудные?

– Это ты мне говоришь про нудность? – доктор отпила коньяк. – Сам изнываешь без дела вот уже третий день.

– Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа, – ответил тот, вновь потянувшись к карману за пачкой.

– Это писал Пушкин, – Анна вернула стакан на место и вновь взялась за газету.

– Зачем тебе эта информация?

– Это моя работа: пить и все знать, – парировала та. – Отвратительная привычка: что это, что курево. Но что поделать, Уильям?

– Мне казалось, тебе наскучили стереотипы о русских.

– Определенно наскучили, но если я не буду согреваться изнутри, погода скует меня холодом, и я превращусь в нудного хама, тоскующего без работы и портящего ковер в съемной квартире.

Такер в ответ только фыркнул. В дверь внизу позвонили.

– Возможно, тогда твое общество среди напыщенных идиотов в университете станет более органичным, – бросил Уильям.

– Мне казалось, я даже дома нахожусь в таком обществе, – огрызнулась Палмер.

– Кто-нибудь откроет? – крикнул снизу Захарыч. – Кто-то пришел.

– К тебе клиент, – заметила Анна.

– Нет, сегодня суббота, и сейчас 8 утра, – протянул Такер, вновь затягиваясь сигаретным дымом. – Что, кстати, делает твой стакан еще более негативным признаком подбирающегося алкоголизма – стыд и позор Вам, доктор Палмер, – он мгновение помолчал, а потом вернулся от своей ремарки к основной мысли. – Если бы это был клиент, он бы ворвался в квартиру, не стуча – так как в такое время приходят только те, с кем произошло нечто из ряда вон выходящее. Прием начинается в девять.

– Уильям! Анна! – снова крикнул их домовладелец.

Палмер, смерив Такера тяжелым взглядом, отложила газету и поднялась с места. В это время внизу хлопнула дверь – кажется, у хозяина дома сдали нервы. Доктор филологии покачала головой и двинулась к входу в гостиную:

– Захарыч, мы…

– Не спеши, Анна, – на лестнице раздались шаги. – Всего лишь посылка, – через минуту старик появился в комнате с коробкой в руках. – Говорят, вы заказывали.

– О, – Палмер кивнула и указала на сыщика через плечо. – Это Уильяму.

Тот принял в кресле привычное положение, когда Захарыч поставил посылку рядом с ним, а Анна вышла из комнаты, скрывшись на кухне.

– Уильям, с каких пор ты заказываешь технику? – искренне удивился Захарыч.

Детектив лишь пододвинул к себе коробку, вытащил из кармана домашнего халата канцелярский нож и вскрыл посылку. Посмотрев на нее, он перевел взгляд в сторону, куда только что ушла Анна:

– Это пылесос! – воскликнул сыщик, чтобы Палмер точно услышала.

– Верно! – крикнула в ответ она. – Угадай, зачем, – в ванную хлопнула дверь.

Такер прищурился, будто бы пытаясь просканировать ее сквозь стены.

– Ой, я знаю! – всплеснул руками домовладелец.

– Захарыч, кажется, у Вас внизу что-то убегает из кастрюли, – потянул воздух носом Уильям.

– Ох, точно! – старик тут же покинул гостиную своих квартирантов, поведясь на уловку сыщика.

Когда Палмер спустя десять минут вышла из ванной и вернулась в комнату, где оставила детектива, она невольно остановилась, увидев то, что никак не ожидала:

– Ты разобрал пылесос.

– Отличное наблюдение, – фыркнул Такер, уже лежащий на диване. – Догоняю технологии современности.

– Хорошо, – Анна кивнула и прошла на лестничную площадку.

Когда она чем-то зашуршала у вешалки в коридоре, детектив повернул голову:

– Ты куда?

– В Ленинку, – Палмер надела пальто и взяла сумку.

– Разве она работает в субботу?

– Отличное наблюдение, – крикнула Анна уже с лестницы.

Может показаться, что эти двое друг друга не переносили. Поверьте, это ошибочное суждение: в Москве в те дни, пожалуй, не было людей, которые сосуществовали столь же мирно.

Конечно, были определенные сложности: Палмер не любила, когда в доме ходят в обуви, и не поддерживала эту привычку своего британского соседа. Она не слишком радовалась, когда находила в холодильнике какие-то странные предметы, обычно оказывающиеся уликами, аналогично не была в восторге от вечного заваленного бумагами обеденного стола, а также от периодических драк в гостиной, хамства своего соседа и вечно трущихся у них в квартире информаторов детектива, которые приносили ему какие-то сведения.

Уильяму же не нравилась дотошность Палмер и то, как она вслух произносила то, о чем другие в его присутствии только думали. Хотя последнее не раздражало, скорее – удивляло то, насколько тонко она подмечала то, что бесило в нем других людей, не спускаясь при этом до оскорблений и шуток, которыми не гнушался даже его собственный брат.

Было то, что перечеркивало их разногласия и недомолвки. То, что оба ценили выше всего, а потому закрывали глаза на все, что могло заставить любых других соседей разругаться в пух и прах. После их встречи с Миллером прошел месяц, и редким был случай, когда Такер расследовал дело в одиночку.

Он давно отбросил идею о том, что Палмер – засланный агент. Ее не выводило из себя ни барахло в холодильнике, ни нарочито грязные ботинки, ни пепел на ковре, ни его попытки разозлить ее – все предыдущие люди, пытавшиеся подобраться к нему по разным причинам, сбегали и после куда более мелких трудностей, и на их место приходили новые. Анна же их соседство, кажется, не доставляло неудобств.

Вероятно, именно поэтому, когда всего через два дня после их первого совместного дела к детективу пришел клиент, а Палмер поднялась из своего кресла, Такер в свойственной ему манере «предложил» ей остаться.

– Уильям, к тебе клиент! – крикнул снизу открывший дверь Захарыч.

– Я буду у себя, – тут же сказала Анна, вставая и закрывая книгу.

– А можешь принести пользу обществу, – ответил Уильям.

Доктор нахмурилась:

– Тебя не волнует состояние общества, не пытайся взять меня «на слабо», – она отвернулась и пошла к выходу.

– Уильям, пускать? – снова раздался снизу голос домовладельца.

– А что, тебя можно взять «на слабо»?

– Нет.

– Спорим?

Палмер остановилась, посмотрела на соседа и тяжело вздохнула:

– Захарыч, приглашайте! – крикнула она, возвращаясь в свое кресло.

Георгий Розенштейн в эти часы находился в привычной ему компании. Конечно, привычной лишь в последнее время, но оттого не менее приятной.

– Через пять дней его поймали, – Георгий отпил из чашки и поставил ее обратно на стойку.

– Чем дольше я живу и работаю, тем больше меня поражает несправедливость того, что происходит вокруг нас, – тихо сказала Вишневская, отворачиваясь.

– Ох, Милена, если начать всех жалеть, то жалелки не хватит, – заметил Розенштейн с коротким смешком.

– Я слишком хорошо знакома со смертью, Жора, как и ты, – посмотрела на него Милена. – И ты не хуже меня знаешь: озабоченность бедами окружающих помогает нам не замечать собственные проблемы. Поэтому мы с тобой сидим тут в свой единственный выходной – мент и патологоанатом, – она окинула рукой помещение. – Все пьют, веселятся, а мы с тобой пьем чай и говорим про работу, трупы и смерть. Мы не пьем вместе с ними, потому что я знаю, во что превращается печень от злоупотребления, а ты знаешь, что человек способен сделать в состоянии опьянения.

В первый раз они пришли в этот бар после окончания смены Милены в больнице – в день, когда вскрывали тело третьего из убитых Мартином Мором приспешников. Выходя из морга, они выяснили, что оба совершенно не спешат домой, а потому спонтанно решили провести время вместе.

Такие случаи участились – вот уже больше месяца почти каждый выходной они встречались в баре рядом госпиталем, чтобы обсудить работу, поспорить о вселенских вопросах, да и просто помолчать: Георгий с Миленой были знакомы не первый год, но никогда не проводили время вместе.

Им обоим казалось, что впервые за много лет они вновь не одиноки.

В то время на Хитровке Такер сидел за столом в гостиной, печатая показания последних информаторов. Внимательно посмотрев на лист, лежащий между ним и ноутбуком, он решил дописать небольшой комментарий и машинально потянулся влево, наклоняясь, чтобы поднять карандаш, который всегда лежал там.

Ощупав ковер, детектив нахмурился и, наконец, посмотрел в нужную сторону: карандаша на привычном месте – у ножки стола – не было. Уильям хмыкнул и заглянул под свой стул – там также было пусто. Он буркнул себе под нос что-то не самое цензурное и посмотрел в сторону стены слева от него. Сыщик замер, а потом вдруг окинул комнату взглядом.

Удивила гениального детектива вполне тривиальная вещь – карандаш, как и добрая дюжина других, стоял в специальном стаканчике. Увидев эту странную деталь, Уильям вдруг заметил необычную перемену, произошедшую в его гостиной – в ней было… Чисто.

Куда-то пропали коробки с хламом, которые он перевез в квартиру накануне приезда сюда Палмер, а сами предметы перекочевали на вполне логичные места: в шкаф весьма ровно были расставлены книги, тетради с его записями лежали на столе под рукой аккуратной стопкой, а мелкие безделушки были расположены теперь по всем горизонтальным поверхностям комнаты.

Такер потянул носом воздух: в квартире пахло не пылью и затхлостью, а моющими средствами и чем-то пряным. Уильям осторожно прошел на кухню: на привычном ему месте больше не было его бумаг – они были сдвинуты на столешницу у окна, а на самом столе стояла тарелка с печеньем. Сыщик подозрительно прищурился, взял одно изделие и откусил.

– Недурно, – буркнул он, вновь поворачиваясь к гостиной.

Детектив никогда не обращал внимания на вещи, которые не относились к его работе. Ему было совершенно все равно, где спать, что и когда есть, в чем ходить – конечно, небольшие предпочтения были, но он не шел у них на поводу и покупал дорогие костюмы лишь оттого, что… Он сам не знал, впрочем.

Ровно поэтому он не заметил странных преображений его жилища, связанных с появлением в ней Палмер. Чистота не была нарочитой – она, кажется, даже не упоминала об уборке, покупке продуктов и прочей бытовой ерунде. И, кстати, ни о чем не просила, кроме…

Взгляд детектива упал на разобранный им же пылесос в середине комнаты. Сердито фыркнув, он посмотрел на часы, снял халат, повесил его на крючок, вышел в коридор и взял в руки пальто.

Спустя два часа после того, как Анна Палмер покинула дом на Хитровке, она сидела за одним из многочисленных столов читального зала в Ленинской библиотеке. Она перелистнула страницу и пометила что-то в блокноте, лежавшем перед ней на столе, когда стул напротив нее отодвинулся, и перед ней уселся незнакомец.

Анна исподлобья посмотрела на мужчину, опустившегося на другой стороне стола – тот сканировал ее глазами, и от его взгляда по спине женщины пробежали холодные мурашки.

– Доктор Палмер. Простите, если я отвлекаю Вас, мне нужно с Вами поговорить, – зашептал незнакомец. – Случилась пренеприятная история…

– Мы знакомы? – спросила Палмер также шепотом. – Я очень занята, и мне не хотелось бы отвлекаться от своих дел.

– Нет-нет, доктор Палмер, – собеседник покачал головой.

Это был высокий мужчина лет сорока. Его волосы тронула заметная проседь, но держался он ровно – на нем было темное пальто и костюм, видневшийся через распахнутые полы верхней одежды: странно было, что пальто он не снял. Он смотрел на нее с уже знакомым ей легким прищуром, сканирующим каждое ее движение.

Говорил незнакомец на прекрасном русском – у него лишь едва прослеживался еле уловимый акцент: Анна понимала, что перед ней человек, проживший здесь, в России, немало лет, если не десятилетий, но все же иностранец. Примечательна была в нем одна деталь: усевшись на стул, он поставил рядом тяжелую трость и опирался на нее, говоря с доктором Палмер.

– Если делу дать законный ход, его уже не остановишь, а это как раз такой случай, когда следует любым путем избежать огласки, чтобы не бросить тень на людей, которые это не заслуживают, – он наклонился к Анне. – Вы известны своим тактом, и я знаю, что Вы работаете в паре с частным детективом.

Палмер подняла брови:

– Не кажется ли Вам, что Вы переходите на темы личной жизни? – доктор протянула руку к карману кардигана, нащупала в нем связку ключей и крепко сжала ее в кулаке.

Собеседник чинно покачал головой:

– Это не секрет, поверьте,– после заметки в газете о деле Математика и заявлений капитана Розенштейна о тех трех убитых – только ленивый не слышал Вашего имени.

Это была правда – Розенштейн указал их с Такером в публичном объявлении о завершении расследовании (хотя и в качестве свидетелей), но тем не менее то, что они с Уильямом пусть и в формате упоминания оказались в газете, незаметным не осталось – Анна много раз слышала перешептывания коллег и студентов. Конечно, найти в интернете, кто такой Уильям Такер, ни для кого не составило труда.

– Я не знаю Вас, и тем более – не могу помочь. Приходите на Хитровский переулок, дом 3/1, строение 6 – детектив, который Вам нужен, там, – спокойно ответила Палмер, поднимаясь на ноги. Незнакомец последовал ее примеру.

В читальном зале, как назло, почти не было людей. Только в дальнем углу комнаты сидело двое студентов, но те, кажется, были слишком увлечены своим занятием, чтобы обратить внимание на Палмер и ее непрошеного собеседника.

Анна уже хотела встать и уйти, но незнакомец в один миг преодолел расстояние между ними и взял ее за локоть – аккуратно, но уверенно. Однако этого жеста хватило Анне сполна.

Доктор сократила расстояние между ними до минимума, выдернула руку с ключами из кармана и что есть силы пырнула непрошеного собеседника в живот. Тот поморщился, отпустил ее локоть, но даже не покачнулся.

– Еще раз тронете меня – пеняйте на себя, – ледяным тоном произнесла Палмер и тут же приготовилась бежать прочь.

– Вы никогда не задумывались, почему Уильям прилетел в Россию? – спросил мужчина, но Анна уже двинулась быстрым в сторону стеллажей. – Не удивляло ли Вас, что он охотится за каким-то Математиком, хотя называет его обычным мошенником, пусть и достаточно влиятельным.

Анна остановилась, схватившись за край книжного шкафа, очерчивавшего поворот к выходу из зала.

– Не думали ли Вы, что у него есть какая-то другая мотивация найти Мартина Мора?

Палмер медленно обернулась. Догадка – острая, болезненная, режущая внутренность, зашевелилась в ней. Было только десять часов утра, и лампы дневного света не освещали комнату достаточно – а потому силуэт незнакомца, что мог оказаться тем самым призраком, за которым гонялся Такер, выделялся на фоне света, пробивающегося из окон, терялся в легком сумраке и выглядел от того еще более зловещим.

Собственное дыхание оглушило ее – она дышала спокойно, но кровь разгонялась, заставляя ее сделать короткий выдох ужаса, который уже почти подкатил к горлу, но в этот миг она внимательнее посмотрела на своего нежданного собеседника и вздохнула куда спокойнее. Она опустила руку и повернулась к мужчине.

– А знаете, – Анна кивнула, – я выслушаю Вас.

Такер вынырнул из метро и зашагал в сторону главного входа библиотеки. Время было рассчитано, пожалуй, идеально – он видел, что Палмер выходит из здания и замедляется, надевая перчатки.

Он ускорил шаг и через полминуты очутился рядом с ней:

– Итак, – заговорил Такер, и Анна подняла взгляд. Ему показалось, что она еле сдержалась, чтобы не закатить глаза. – Как видишь, каждый из нас в чем-то преуспевает.

– О чем ты? – Анна двинулась мимо него, и ему пришлось поспевать за ней следом. – Хотя – ладно. Мне позвонила коллега из соседнего кабинета: что тебе нужно было у меня в кабинете?

– Проводил расследование.

– Расследование? Решил показать, как блестяще раскрываешь дела?

– Ты права, – самодовольно кивнул детектив. – Я заметил дома пару изменений, а потому решил наведаться к тебе на работу… В твое отсутствие. Я нашел то, что искал – нарочитую чистоту в кабинете, а короткий опрос коллег, которых я смог разыскать в университете в этот день, показал, что…

– Послушай меня внимательно, Уильям, – Анна остановилась и строго посмотрела на него. – Ты приехал ко мне на работу, влез в мои дела – зачем? Я бы спросила, как ты проник в университет – но уверена, что у тебя есть пространное объяснение и на этот счет.

Такер сглотнул:

– Мне нужно было понять мотивацию твоих действий, – ответил он. – Я заметил, что дома стало…

Анна наконец закатила глаза:

– Ты приехал устроить скандал от того, что не нашел какую-то из своих вещей, потому что теперь они лежат не на полу, а на столе или полке, – отрезала она. – Ты приехал показать, как легко ты раскрываешь дела, мол, это твое призвание, а мое – обстирывать тебя и протирать пыль. Только вот не выйдет, Уильям. В Ленинке ко мне подошел кое-кто, с кем вас с ним совершенно одинаковые носы и акцент, пусть и легкий, указывающий на уроженцев Сассекса. Ты ведь любишь игры? Вот и твой брат, повстречавшийся мне в библиотеке, любят их.

Такер готов был поклясться, что он справился с лицом, услышав о брате, который какого-то черта полез в дела детектива – в который раз за их жизнь. Но взгляд Палмер, окрасившийся в этот момент чем-то более чем удовлетворенным, подсказал ему, что сохранить хорошую мину ему не удалось.

– Это не самая лучшая игра, – сухо откликнулся он.

– А я люблю чистоту, – вдруг сказала Палмер. – Моя мама – царствие ей небесное – убирала дома дважды в неделю, мыла полы раз в пару дней, протирала пыль через день. Я с восемнадцати лет жила одна, следила за чистотой, чтобы людям было приятно войти в мой дом.

– Зачем мне эта информация?

– Не перебивай, – холодно проговорила Анна. – Я люблю убирать, люблю готовить, но не лезу к тем, кому это не надо. Я не тронула ни одной твоей вещи, кроме тех, что пылились в коробках и мешали ходить по комнате. Я ни разу не позвала тебя ужинать, ни разу не предложила тебе погладить рубашку. Я не твоя домработница, я человек, который делит с тобой жилье, и делает его приятным для существования. Теперь дошло? Это все. Нет тут никакой скрытой мотивации.