Метафизика опыта. Книга II. Позитивная наука

Метафизика опыта. Книга II. Позитивная наука
Шедворт Ходжсон

Ходжсон утверждает, что сознание как знание – единственное свидетельство, которое у нас есть, не только о самом сознании во всех его проявлениях, но и о природе и существовании всего остального. Хотя необоснованно полагать, что все сущее должно с необходимостью состоять из сознания, все же содержание знания состоит из сознания, его esse есть percipi, что означает «существовать – значит быть воспринимаемым».

Метафизика опыта

Книга II. Позитивная наука

Шедворт Ходжсон

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Шедворт Ходжсон, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0064-2422-7 (т. 2)

ISBN 978-5-0064-2252-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Метафизика опыта» Ходжсона

Шедворд Холлвей Ходжсон родился в Бостоне, в Линкольншире, 25 декабря 1832 года, получил образование в Рагби и в Колледже Корпус-Кристи, Оксфорд. Прожив более полувека в тихой созерцательной жизни ученого в самом сердце оживленного мегаполиса, он с достаточной убедительностью показал, что, пока вокруг царит непрекращающаяся суматоха коммерческого предпринимательства, работа размышляющей мысли еще может быть выполнена. В глубине его сдержанной и сурово умственной натуры скрывалось сердце, исполненное искренней нежности и глубоких чувств. Об этом свидетельствует даже его преданность любимому занятию. Он не занимал должности университетского преподавателя и никогда не стремился к ней. Его призвание к умозрительному исследованию пришло другим путем. Размышляя о Беатриче как о человеке, объективно исполняющем в схеме мироздания ту функцию, которую она выполняла в его собственном сознательном опыте, Данте был склонен рассматривать ее как символ и проводник философии, так же как Вергилий был для него типом или символом человеческой добродетели. Сам Ходжсон, несомненно, отказался бы от сравнения своей жизни с жизнью одного из величайших поэтов всех времен, но для других средневековый идеал не может не стать примером его воплощения. Женившись в 1855 году на дочери преподобного Э. Б. Эверарда, ректора Бернэм-Торп, в графстве Норфолк, он через три года столкнулся с самым страшным горем, которое только может постигнуть человека, – смертью жены и ребенка. Удалившись затем почти полностью от общества, он с необыкновенным рвением и серьезностью посвятил себя поискам философской истины и сделал это единственной целью своего уединенного существования. Истина, – говорил он эдинбургским студентам двадцать лет спустя, – подобна шекспировской Порции[1 - Порция важный персонаж пьесы Уильяма Шекспира «Венецианский купец»], не слушающей ни одного поклонника, пока он не докажет свою искренность, избрав свинцовый ларец со словами: «Кто выберет меня, должен пожертвовать и рискнуть всем, что у него есть». Это, добавил он, и есть истинный нрав настоящей любви, и именно с таким настроем мы должны подходить к философии».

Серия работ, все из которых переплетены в белый бакрам и написаны в стиле, характерном для автора, осталась как плод его одинокого труда. Книга «Время и пространство: Метафизическое эссе» появилось в 1865 году; «Теория практики» (посвященная «mortuis meis»), 2 тома, в 1870 году; «Философия рефлексии», 2 тома, в 1878 году; и, наконец, в 1898 году четыре тома «Метафизики опыта», содержащие наиболее полное и зрелое изложение его философии. В 1880 году, во многом благодаря его усилиям, было основано Аристотелевское общество. Он стал его первым президентом и оставался на этом посту до 1894 года. Каждый год он открывал заседание президентской речью, и эти речи, всего четырнадцать, составляли, по его словам, своего рода набросок или программу «его последней великой книги, но они по-прежнему сохраняют интерес и ценность сами по себе». И после того, как он перестал быть президентом, он предоставил Обществу множество важных статей, регулярно посещал его собрания и всегда участвовал в дебатах, обычно приводя с собой друзей в свои комнаты на Кондуит-стрит, где дискуссии затягивались до полуночи. Он был одним из тех сторонников, которых Крюм Робертсон собрал вокруг себя в связи с учреждением журнала Mind в 1876 году, и в первом номере была опубликована статья из его пера. Он часто писал для этого и других журналах. В «Трудах Британской академии» есть три его статьи, последняя из которых «Некоторые кардинальные принципы познания» была зачитана за несколько месяцев до его смерти. Работа всей его жизни была сделана, и она оставлена в полноте на суд потомков. Ходжсон редко упоминал в печати об условиях, определявших его собственное интеллектуальное развитие, но в одном случае он все же упомянул обстоятельство, не лишенное биографического интереса. Шэрпу, одному из своих учителей, он был обязан, по его словам, многим, и не в последнюю очередь тем, что подтолкнул его к знакомству с трудами Вордсворта и Кольриджа, двух открывателей эпохи девятнадцатого века, по крайней мере в Англии. Из них двоих волшебный полумрак, который знал Кольридж, понравился ему больше, чем целительная сила Вордсворта. От Кольриджа он усвоил великий урок интимного единения интеллектуальных и эмоциональных элементов в человеческой природе. Кольридж, казалось, знал, что такое религия, – знал это на собственном опыте. Кольридж учил его, что эмоции, и особенно религиозные, так же глубоко вплетены в структуру и механизм сознания, как и любая особенность чувства или разума, что они проникают в самое сердце вещей, в скрытые пружины бытия. Однако это убеждение не привело его, как привело Кольриджа, к разработке теологической философии. Не привело, потому что он осознал то, чего не понял Кольридж, – существенное различие между реальным религиозным опытом и теологической догмой. Если определять религию по характерному для нее признаку веры, то Ходжсону казалось, что для нее не может быть иной надежной опоры, кроме Бесконечного; опора на Бесконечное была для нее в таком случае жизненной необходимостью. Но догматическое богословие пытается превратить веру в знание, пытается продемонстрировать веру, вместо того чтобы просто сказать: «Попробуйте». И таким образом объект веры мыслится не как бесконечный, а как субстанция, завершенная сама по себе, а значит, конечная. Когда делается этот шаг, на две самые свободные вещи во вселенной – религиозную веру и философскую спекуляцию – накладываются оковы. Конечный идеал сковывает одну из них, предрешенный вывод сковывает другую. Философия действительно должна признать естественные отношения человека с бесконечностью, но это признание необходимо только потому, что факты религии – это факты опыта, а дело философии – анализировать и рационально интерпретировать факты опыта, чтобы они стали светлыми и понятными для человеческой мысли. Короче говоря, те самые соображения, которые побудили Кольриджа решиться на построение спекулятивной теологии и предложить ее в качестве философской системы, были теми самыми соображениями, которые побудили Ходжсона отказаться от всех подобных попыток априорного построения и настаивать на том, что доверять следует опыту без всяких подвохов.

Философский метод, как его понимал Ходжсон, заключался в анализе содержания сознания или опыта, без предположений о его природе или способе происхождения. Ему казалось, что, описывая таким образом метод философии, он идет по пути, который можно решительно противопоставить трансцендентальному методу Канта, с одной стороны, и эмпирическому методу – с другой. Характерной чертой трансцендентального метода было, по его мнению, постулирование существования каузального агентства в субъекте, агентства или деятельности, чья функция заключалась в синтезе данных чувства в объекты опыта. Но принимать таким образом существование активного «я» как данность, объяснять опыт ссылкой на агентство такого рода, лежащее позади или вне его, означало строить всю свою философию на предположении того самого, что она должна была доказать. Если сознание само по себе является синтетическим агентством, то мы должны обратиться к анализу, чтобы выявить этот факт. Однако нельзя с полным правом считать, что оно является таковым до анализа, потому что идея агентства, идея активной силы вообще, является частью опыта, и объект этой идеи известен нам не иначе, как в качестве объекта одного из отделов опыта. Характерной чертой эмпирических методов, снова утверждал он, было постулирование существования вещей и их свойств, людей и их функций и рассмотрение опыта как продукта, обусловленного действием или влиянием таких предполагаемых вещей на предполагаемый индивидуальный разум. Но здесь, опять же, заранее предполагалась целая теория реальности, обоснование которой, если она верна, должна дать философия. Здравый смысл, несомненно, по искусству, столь старому и привычному, что оно стало привычным, принимает как данность множество округлых объектов, но дело философии – анализировать опыт в том виде, в каком он действительно дан, а не рассуждать на основе объектов или событий здравого мышления. Различия субъекта и объекта, «я» и «не-я», субстанции и силы, агента и агентства и т. п., принятые в здравом смысле, необоснованны в качестве исходных посылок философии. Они лишают ее естественности, поскольку делают ее произвольной, зависящей от идей или категорий, которые могут показаться конечными конкретным мыслителям, и от определений этих идей или категорий, которые они могут дать.

Если, стало быть, методом философии является анализ опыта без допущений, то из этого следует, что вопросы генезиса или истории не могут быть первичными. Мы должны сначала решить, как называется то или иное содержание сознания, прежде чем мы будем вправе спрашивать, как оно возникает или каковы условия, которые его порождают. В этом отношении философия, по мнению Ходжсона, резко отличается от психологии. Психология рассматривает феномены сознания так, как другие специальные науки рассматривают свой предмет. Она предполагает, то есть, индивидуальный разум или поток психических процессов и внешние существующие сущности, которые являются причинами или условиями возникновения этих процессов, и прослеживает, как индивидуальный разум постепенно осознает объективную среду и свое собственное существование в качестве конечного сознательного субъекта. Но для субъективного анализа опыта без допущений сознание должно быть взято просто как знание, в то время как сознание как существование будет для него одним объектом среди других, которые известны. Более того, это различие между знанием и известным, между сознанием и его объектом, не должно проводиться с самого начала. Первое, что мы должны сделать, – это точно определить, в чем состоит это различие и что именно оно подразумевает в отношении общей природы того, что открывается в знании.

С восхитительной тщательностью и точностью Ходжсон применил предписанный и обоснованный им метод к различным областям философских исследований. В одной из первых глав «Метафизики опыта» он, например, с тщательностью анализирует то, что он называет эмпирическим настоящим моментом сознания, беря в качестве примера слышание звука. Вскоре из этого анализа вытекает результат фундаментальной важности, а именно: каждый такой эмпирический момент включает в себя, с одной стороны, детерминированное содержание или качество переживания, а с другой – процесс переживания, подразумевающий изменение нашего опыта в целом или внутри него. Эти два понятия, содержание и процесс – например, услышанный звук и его восприятие – не различаются в простейших формах опыта; и хотя по мере развития сознания они начинают различаться, в действительности они являются различием аспектов, а не разделимыми факторами или элементами. Каждый конкретный процессуальный контент сознания имеет эти два аспекта – знание и известное, или восприятие и перцепция. Без одного из них не может быть другого. Но, утверждает Ходжсон, воспринимаемое содержание само по себе не является объектом восприятия; скорее, это природа или качество, то, что есть, восприятия. А процесс восприятия – это существование или возникновение, то, что есть, этого содержания в сознании. Эти аспекты, однако, являются необходимой эмпирической основой и фундаментом различия между субъектом и объектом. Сознание, короче говоря, является самообъективирующимся процессом. Сформулированный таким образом принцип лежит в основе теории познания Ходжсона, и не приходится сомневаться в чрезвычайной изобретательности объяснения, которое он предлагает факту, как он считает, объективизации. Мы должны представлять себе процесс сознания как непрерывно движущийся поток, как постоянно движущийся к будущему, в то время как сознание в его аспекте как содержание, известное, как постоянно отступающее в прошлое. Не успел я услышать звук, как этот звук исчезает и воспринимается лишь в слабой форме образа памяти. Теперь, в силу своего ухода в прошлое, известное содержание противостоит процессу познания, который продвигается в будущее. Между переживаемым содержанием и его возникновением неизбежно существует расстояние или, так сказать, интервал; и благодаря этому расстоянию или интервалу содержание превращается в объект, который, как нам кажется, существует независимо от процесса восприятия. Всякое восприятие, по сути, является ретроспективным или рефлексивным; и поскольку оно ретроспективно или рефлексивно, осознавая часть за частью своего содержания как прошлое, оно объективирует свое содержание, отбрасывает его, так сказать, как материал для различения.

Ходжсон не уставал настаивать на том, что сознание как знание – единственное свидетельство, которое у нас есть, не только о самом сознании во всех его проявлениях, но и о природе и существовании всего остального. Хотя необоснованно полагать, что все сущее должно с необходимостью состоять из сознания, все же содержание знания состоит из сознания, его esse есть percipi. Действительно, в одном из смыслов этого термина – и в первичном смысле – реальность или существование означает воспринимаемость. Воспринимаемость – это sine qua non основа, общая идея существования; экзистенция, независимо от того, состоит она из сознания или нет, должна мыслиться (если вообще мыслится) как, по крайней мере, возможно воспринимаемая. Ибо мыслить реальность или существование как не обнаруживаемое в сознании означает противоречие. Существование или реальность подразумевает в качестве своего коррелята или аналога сознание или знание. Другими словами, мы не можем признать царство Непознаваемого, как бы ни было бесспорно, что неизвестные нам вещи бесчисленны.

Но воспринимаемость не является единственным смыслом реальности или существования. Помимо того, что есть содержание, есть его то, что есть, и помимо его места в контексте опыта есть факт его появления там. Верно, что при анализе опыта необходимо в первую очередь абстрагироваться от вопроса, как он возникает. Но как только в анализе достигается та точка, которая раскрывает содержание сознания как экзистенции, возникает вопрос о том, как оно возникает. Как происшествие, как событие, каждая фаза сознания указывает на свою зависимость от условий; а поскольку любая фаза сознания – это особое или ограниченное существование, условия следует искать вне и помимо него самого. Эти условия, однако, объясняют только факт возникновения или существования состояния сознания здесь и сейчас; они не объясняют качество или природу его содержания. Например, эфирные волны, воздействующие на сетчатку глаза, связанную с мозгом, никоим образом не могут быть причиной того, что свет или цвета становятся такими, какими они являются в качестве ощущений; эти качества являются sui generis, и для них понятие причины не имеет никакого значения. Эфирные волны могут, в лучшем случае, вызвать возникновение рассматриваемых ощущений там и тогда, где они возникают. Фактически, Ходжсон был готов утверждать в качестве универсального положения, что только возникновение, но не качество, эффектов любого рода может быть строго приписано причинам, которые, как говорят, производят их; и как ограниченный таким образом концепция причины становится концепцией того, что он имел привычку называть реальным условием.

Исследование реальных условий, от которых зависит возникновение сознательных состояний, привело Ходжсона к отказу от выводов идеализма как необоснованных и к утверждению реальности материи, как существующей реальности, отличной от и независимой от знания или восприятия ее. Его причины были вкратце таковы. Прежде всего, анализ сознания как восприятия, знания или мышления не позволяет предположить, что само сознание является агентом. Ощущение напряжения или усилия, которое иногда считается свидетельством агентности сознания, само по себе является простым качеством процесса-содержания, так же как цвета или звуки. Таким образом, нет никаких оснований полагать, что сознание само по себе порождает или является реальным условием возникновения своих собственных состояний; да и вообще нет оснований полагать, что сознание, помимо своих состояний, вообще является экзистентом. Во-вторых, представление о материи как о реальном существующем объекте дает возможность думать об агентности как о причастном к ней. Ведь то, что мы подразумеваем под материей как реальным существом, – это занятость пространства, а это предполагает сцепление частей (в любой части пространства) ad intra и исключение частей (из других частей) ad extra. Сплоченность частей ad intra – это способ действия силы, а исключение частей, принадлежащих другим частям ad extra, при определенных обстоятельствах является условием вступления силы в действие. И в-третьих, у нас есть позитивное свидетельство того, что для своего генезиса как экзистента сознание зависит от агентства материальных сущностей. Сознание и телесный организм находятся в непосредственной близости, и последнее является непосредственным реальным условием первого. Выражая это отношение сознания к механизму, который его непосредственно обусловливает, сознание можно назвать эпифеноменом, хотя никогда не следует забывать, что его конечная природа или качества как таковые находятся вне всякой возможности быть объясненными какой-либо причиной или реальным условием. Разумеется, мы знаем о материи только как о восприятии; какой бы независимой от сознания она ни была на самом деле, мы не можем знать ее иначе. Но здравый смысл предполагает реальное существование материи на основе того, что мы знаем, и Ходжсон приложил немало усилий, чтобы показать, что это умозаключение здравого смысла оправдано. Первоначально мы получаем представление о материи благодаря сочетанию двух чувств – зрения и осязания. Но философский анализ позволяет нам отделить вторичные качества, такие как цвет, от атрибутов реальной материи и увидеть, что они в любом случае должны быть частью сознания и только сознания. Соответственно, вопрос решается следующим образом: Являются ли те свойства, которые мы воспринимаем или которые можно воспринимать только на ощупь, свойствами реальности, которая не является сознанием? Решающим соображением в пользу утвердительного ответа Ходжсон считает то, что одно и то же осязательное восприятие не может существовать как в объекте, к которому прикасаются, так и в телесном организме, который к нему прикасается. Поэтому, настаивал он, мы вынуждены прийти к выводу, что непосредственные восприятия прикосновения и давления одновременно являются восприятиями твердости и сопротивления материального объекта или указывают на них. Они, как он выражался, в некотором роде являются их копией. Итак, если сознание или восприятие есть causa cognoscendi материи и ее реального существования, то материя в ее реальном существовании есть causa existendi сознания.

Однако это не последнее слово философии. Идя по проторенному пути, Ходжсон был убежден, что сможет пробиться к еще более высокой точке зрения. Доказательства реального существования материи, по его мнению, свидетельствовали и о реальном существовании супраматерии или Невидимого. И это так, потому что представление о материи как о связном пространстве заставляет нас рассматривать материю как имеющую начало во времени и как имеющую минимальный и максимальный предел протяженности в пространстве. Следовательно, на спекулятивных основаниях мы вынуждены рассматривать мир реальной материи как зависящий от некоего постоянно действующего и вечно реального условия или условий, отличных от него самого и находящихся за пределами нашего теоретического знания, но не исключаемых из нашего понимания как непознаваемые. Рефлексия здравого смысла привычно возводит существование и продолжение материального и видимого мира к Бесконечной и Вечной Силе, и здесь, в очередной раз, философия рефлексии оправдывает рефлексию здравого смысла. Мы сами, действительно, являемся частью материального и видимого мира, поскольку мы не просто отдельные потоки сознания, а живые сознательные существа, чьи активные силы происходят от наших материальных организмов, и эти силы, действующие в нас, мы обозначаем как разум и воление. В разуме и воле, или в том, что мы называем сознательным действием, агентство материальной природы становится способным, частично и в некоторой степени, направлять свой собственный курс, и приобретает возможность свободного выбора. С помощью мозгового процесса воления сознательный агент перерабатывает материал, предложенный другими мозговыми процессами, и переиздает его в форме актов выбора, каждый из которых, так сказать, отмечен его собственным изображением и надписью. Выбор в соответствии с велениями совести воспринимается сознательными агентами как обязанность, от которой они не могут уклониться; характер предпочтительности, присущий одним содержаниям сознания по сравнению с другими, присущ самим явлениям сознания. И практический разум, подсказывая нам, как мы сами должны действовать, неявно говорит нам о том, как действует Бесконечное Существующее, видя, что его действие продолжается в нашем собственном. Ту яп наевос хрпдв. Таким образом, с моральной природой всякого воления связано

Идея невидимого мира как области существующего сознания, сходного с нашим по своей сущности, но столь же бесконечного и вечного, как и сам невидимый мир. Мысль о личности, которая в лучшем случае включает в себя только те действия, которые вызваны самыми высокими и достойными эмоциями, – это мысль о самой лучшей и благородной реальности, которая нам знакома, и мы воспринимаем ее как верное, хотя и неадекватное выражение мысли о высшей реальности в бесконечной и вечной вселенной. Надо признать, что у нас нет умозрительного знания о Боге как о личности, да и не может быть по самой необходимости, ибо умозрительно мы не имеем возможности соединить представление о личности с представлением о бесконечности. Но мы тем не менее вправе претендовать на мысль о Боге как о Личности со всей определенностью, которая присуща разуму в его практическом аспекте, – определенностью, которая, хотя и отличается по своему роду от определенности знания, ни в чем ей не уступает.

Такова в кратких и скупых очертаниях метафизика опыта Ходжсона, полученная путем анализа того, что, по его мнению, заключено в самом опыте. Формируют ли ее части, как теорию мироздания, последовательное и связное целое, предстоит определить более тщательной критике, чем та, до которой он дожил. В различных критических точках, без сомнения, ее сила должна быть проверена. Прав ли Ходжсон, считая, что содержимое сознания само по себе состоит из сознания и само по себе является существующей сущностью. Если сознание, как он утверждал, является самообъективирующимся процессом, то не включена ли в него ipso facto агентность? Если предположить, что все, что мы видим в строгом смысле слова, – это сознание, является ли вывод, который он сделал бы из реального существования материи, обоснованным? Удается ли ему сохранить верность своей концепции реальной обусловленности как учета только возникновения, но не содержания события, когда он приходит к вопросу об отношении между нашими моральными идеями и Бесконечной Реальностью? Эти и другие вопросы неизбежно встают перед нами, когда мы следуем его указаниям на пути, который он наметил и прошел. Но каким бы ни был вердикт по этим вопросам, факт остается фактом: перед нами результат больших и продолжительных усилий, направленных на решение проблем философии в духе человека науки, в самом прямом смысле этого слова.

Глава I. Место рождения науки

§1. Наука как поиск реальных условий

Анализ книги I. показал нам природу опыта, из которого складывается наша концепция реального мира людей и вещей, действий и событий, и с помощью которого, как доступного в любой момент доказательства, проверяется ее истинность. Он открыл нам мир, или объективную панораму, реальных объектов, о которых мы думаем, состоящую из двух классов реальных существ, кратко названных Материя и Существующее сознание, в отличие от объективной мысли, или (психологически) субъективной панорамы, с помощью которой мы представляем или думаем о нем. И в рамках первого, или мира реальных экзистентов, он еще глубже выявил различие, которое отделяет экзистенты, являющиеся одновременно реальными условиями и обусловленностями, от экзистентов, являющихся только реальными обусловленностями. Таким образом, здравая концепция вселенной, в которой мы живем, если говорить о ней в целом или в ее главных очертаниях, сразу же объясняется и оправдывается. И следующая задача, которая стоит перед нами, – это проследить за концепцией мира реальных условий, реалий реальной панорамы, которую мы получили в результате этого анализа, и посмотреть, как к ней относились и относятся те, кто взял ее в качестве исходных данных и исследовал ее с максимально достижимой точностью наблюдения, эксперимента и мышления. Я имею в виду, конечно, методы, концепции и результаты Позитивной науки.

Цель науки, как я полагаю, состоит в следующем: приобрести наглядное и точное знание о ходе природы и входящих в нее однородностях, частично с помощью концептуального анализа, подобного тому, что описан и показан в предыдущей книге, и частично с помощью вспомогательных методов. При этом подразумевается, что знание чисто исторической последовательности событий в ходе развития природы, даже если предположить, что оно может быть полностью достигнуто, не является ни всей, ни даже главной целью науки. Она, несомненно, входит в число ее целей, как цель, которая может быть достигнута путем построения результатов, полученных в различных аналитических отделах науки, предполагая, что они в достаточной степени исчерпывают факты, изучаемые каждым из них. Не то чтобы абсолютное начало или абсолютный конец всемирной истории были бы тогда достижимы. Некое реальное состояние, для нас недоступное, всегда должно предполагаться существовавшим в действительности, до какого бы состояния Материи мы ни имели основания считать его самым ранним из позитивно мыслимых. И точно так же в отношении будущего. Я имею в виду, что, какое бы состояние Материи мы ни считали тем, в котором завершится всемирная история, за ним должно следовать какое-то реальное существование или существования, недоступные нам, но обусловленные либо теми существованиями, которые составляют реальные условия материального мира, либо ими вместе с обусловленным ими миром. Таким образом, если мы представляем себе цель науки, достигаемую исчерпывающим знанием всемирной истории от начала до конца, мы тем самым представляем себе саму всемирную историю как часть более крупного целого, которое ускользает от нашего понимания. Но это, как я уже говорил, лишь одна из целей науки в целом. Основная работа науки ведется по отделам, а они делятся и подразделяются с неограниченной мелкостью. И здесь целью является не история, а право. Общие факты, единообразие или законы – вот что ищет всякая наука; эти три термина одинаково означают, что сходные реальные условия сопровождаются или следуют за сходными условиями, независимо от того, где, когда и как часто эти условия могут встречаться во всей мировой истории или курсе природы. То, что общие факты, единообразие или законы в этом значении терминов обнаруживаются повсеместно, какие бы конкретные факты ни подвергались исследованию, известно как закон единообразия в природе. В этом всеобъемлющем смысле, в котором он охватывает все конкретные однородности как случаи, он является идеальным законом или ожиданием, которое все еще ожидает своего полного подтверждения прогрессивными результатами науки. В то же время это не просто гипотеза, которая может оказаться ложной при проверке опытом, поскольку это единственное ожидание, касающееся фактов, которое мы можем сформулировать в мыслях; отрицание его несовместимо с мыслью о любом реально существующем объекте, или, что то же самое, его противоположность, совершенный Хаос, абсолютно немыслим. Отсюда очевидно, что закон единообразия, выраженный как закон реальной обусловленности, имеет свои основания в анализе реальных объектов, во-первых, как объектов восприятия во времени и пространстве, а во-вторых, как объектов сравнения, классификации и рассуждения, посредством которых они концептуализируются и подводятся под значение общих терминов, причем все эти термины являются выражением концепций, возникающих в процессах целенаправленного внимания к перцептивным данным. Простейший случай сходства между восприятиями является, таким образом, случаем универсального Единообразия Природы, продолжением и развитием которого является закон Единообразия как закон реальной обусловленности. Поэтому, когда мы не можем подтвердить его в каком-либо конкретном случае, или, другими словами, показать этот случай как его проявление, мы вынуждены говорить не о том, что закон неприменим к фактам, а о том, что наше нынешнее знакомство с фактами несовершенно.

Значение идеального или ожидаемого характера, приписываемого выше закону единообразия, может быть, возможно, более ясно представлено путем сравнения его с идеальностью другого рода, которая также задействована в этом законе. Сходство, на котором он основан, имеет идеальный предел в Подобии. Сходство между явлениями, выражением которого оно является и на котором как на наблюдаемом факте оно основано, никогда не может быть фактически известно как нечто большее, чем сходство, то есть как совершенная одинаковость или идентичность содержания, в разное время или в разных местах, как бы близко оно к этому ни подходило. Совершенная одинаковость содержания, происходящего в разное время или в разных местах, есть идеальный предел степеней возрастающего сходства содержания, происходящего в разное время или в разных местах. Но этот идеальный предел – не то, что выражает закон единообразия. Подобно тому как изменение является универсальным явлением в сознании, так и движение, или процесс, происходящий в материи, является универсальным явлением в материальных субстанциях. Поэтому можно легко представить, что ни одна порция материи никогда не продолжается строго одинаково в течение любого эмпирически воспринимаемого времени, и, следовательно, ни одно событие или действие между порциями материи никогда не повторяется, или является строго одинаковым по содержанию, в два или более различных момента времени. Если бы это было так, то идеальный предел закона однородности был бы строго достигнут в этом случае; хотя у нас не было бы средств проверить, так это или нет. Теперь в реальном ходе природы, то есть в ходе истории или эволюции материи, как неорганической, так и органической, вариации представляются универсальным фактом или явлением. Ее существование представляется одним из наиболее общих фактов, то есть законов, в природе. Другими словами, вариативность сама по себе является частным случаем общего закона единообразия, рассматриваемого как закон реальной обусловленности, и запрещает нам рассматривать ее как закон, который может быть выполнен только путем совершенной одинаковости содержания в численно различных объектах или событиях. Таким образом, идеальность, присущая закону единообразия, строго как закону, заключается не в идеальном пределе одинаковости, подразумеваемом в сходстве, а в отсутствии какого-либо общего и позитивно познаваемого стандарта выполнения; -то есть стандарта, с уверенностью указывающего в случае любых двух объектов или событий, одно из которых уже пережито, а другое нет, на вид и степень сходства между ними, включая сходство их отношений к окружающей среде, что позволило бы нам рассуждать, исходя из известных последствий или условий одного, к еще неизвестным последствиям или условиям другого. И эта идеальность, которая необходима для закона единообразия, также необходима и для закона вариации, и не только для него, но и для всех концепций фактов как общих фактов, то есть для всех законов природы, которые охватывают или покрывают особенности, которые, как отдельные факты, численно отличаются друг от друга.

Кроме того, из приведенного выше описания порядка реальных условий и закона единообразия, которому он (образно говоря) подчиняется, очевидно, что законы природы, входящие в этот последний, делятся на два различных класса. К первому классу относятся законы природы (в смысле сущности) тех фактов или объектов, которые одновременно реальны в полном смысле слова как реальные условия и принимаются за данные или конечные основания любой науки, будучи установленными путем анализа явлений, которые она рассматривает. Ко второму классу относятся законы генезиса, или реальной обусловленности, явлений, рассматриваемых любой наукой, законы, которые основаны на природе и законах ее данных и устанавливаются путем подведения под них ее явлений, как случаев, в которых действуют их природа и законы.

Каждая позитивная наука, таким образом, основана на анализе, как и метафизика, как было показано в предыдущей книге, разница заключается только в объекте; сознание во всей его полноте является объектом метафизики, реальные условия и их законы – объектом позитивной науки. Ясно также, и это будет становиться все более очевидным по мере того, как мы будем продолжать, что, поскольку все объекты, положительно познаваемые как реальные условия, являются объектами, занимающими время и пространство, конечные данные всех позитивных наук должны быть математически анализируемыми, и, следовательно, основания всех, в той мере, в какой они приближаются к идеальной цели быть точными науками, должны быть заложены в математическом анализе.

Весь этот метод исследования, как было показано в книге I, обусловлен практической необходимостью выявления реальных условий любого объекта или объектов, которые нас интересуют, то есть которые мы хотим либо обеспечить, либо избежать, увеличить или уменьшить. Метод концептуального анализа сначала создается, а затем служит этой практической цели. И служит он ей только благодаря выявлению реальных условий.

Но этот мотив и метод, а также концепция реального состояния, связанная с ними, являются общими для всех людей; донаучный человек работает точно так же. Возможно, именно поэтому он называл себя животным разумным и homo sapiens. Возможно, у него есть более удачные названия для этих обозначений, но наиболее очевидным является то, что он обобщает свои представления и тем самым сознательно применяет средства к целям, признавая их в этих символах.

Итак, если мы видим, что метод с его основными чертами является общим для научного и донаучного человека, то в чем же состоит его отличие как научного метода? Ответ может быть только один. Он заключается в степени точности, с которой этот метод используется. Когда концепция объектов как реальных условий и обусловленностей сознательно принимается в качестве руководства для умозаключений о вещах, существующих или не существующих, происходящих или не происходящих; и когда в дополнение к этому мы анализируем эти реальные объекты с целью установления их точных количественных отношений, то есть, другими словами, применяем точные измерения как средство обнаружения общих фактов или законов, которые они иллюстрируют; – тогда мы используем метод научно, и он становится научным методом. Сознательное применение измерений к существующим объектам с целью выявления законов их реальной обусловленности – это и есть истоки позитивной науки; а сама наука – не более и не менее как систематическое стремление к такого рода знаниям. Наука начинается с сознательного поиска реальных условий; она заканчивается открытием порядка реальной обусловленности во всех ее частях и ответвлениях.

§2. Материя, общая для науки и философии

Выше было показано, что реальные условия, безусловно, включают в себя материальные вещи в действии и повторном действии друг на друга, независимо от того, включают ли они также сознание как реальный экзистент. Концептуальный анализ хода природы, таким образом, распадается на два больших подразделения, во-первых, концептуальный анализ Материи, во всех ее различных способах существования, или реальной обусловленности ее частей inter se, и, во-вторых, исследование реальной обусловленности Сознания как существующего, или как сознания отдельных Субъектов. К первой главе относятся все физические, в том числе биологические и физиологические, науки, ко второй – психология. Очевидно, что необходимо начать с первой.

Материя, как мы видели, имеет две формы, в которых она нам известна: одна – как анализируемая в восприятиях, составляющих наше объективное представление о ней, другая – как анализируемая в физических молекулах или других видах физического содержания и их отношениях между собой, причем эти отношения могут быть либо постоянными, либо переменными. Одним словом, материя является общей основой, общим объектом философии и науки. Философия овладевает ею, так сказать, одной ручкой, а наука – другой; я имею в виду, что каждая из них дает свой анализ. Но объектом обеих наук является одна и та же Материя. Совпадение в пространстве и времени, проверяемое в настоящем восприятии, является знаком числовой идентичности. И как один и тот же кусок материи является объектом зрительных и осязательных ощущений, различающихся по виду, так и один и тот же кусок материи является объектом философского и научного анализа, различающихся по способу его анализа. Если бы не это числовое тождество в материи, их общий объект, наука и философия не имели бы ни общей основы, ни средств гармонизации своих различных результатов. Материя», намеченная и проанализированная каждой из них, была бы различна во всем, кроме названия, и разнородность этих двух занятий была бы полной. Психология также не могла бы соединить их. Ибо психология, которая теперь объединяет изучение физических реальных условий с изучением сознания в его экзистенциальном характере, в предполагаемом случае потеряла бы свой статус позитивной науки; и, поскольку в любом случае она должна рассматривать сознание как экзистенцию, она снова стала бы просто отделом философии, причем таким отделом, в котором трудно понять, как можно сформулировать какую-либо надежную или даже позитивно мыслимую гипотезу.

Следует заметить, что было бы неверно воспринимать это отношение между философией и наукой так, как если бы оно означало, что философия имеет дело с материей, какой она нам представляется, а наука – такая, какая она есть на самом деле. Если философия имеет дело с материей, какой она нам представляется, то наука должна иметь дело с ней, какой она представляется нам в действительности; термин «в действительности» означает: 1) обусловленность своим собственным неизвестным реальным состоянием и 2) взаимообусловленность своих частей между собой. Знание, которое наука имеет о материи, не более, а менее непосредственное, чем знание, которое философия имеет о ней. Материя сама по себе, как ее иногда называют, постигается наукой не больше, чем философией. И по той же причине, а именно: материя сама по себе – это фикция воображения, иллюзия, которая не имеет никакой реальности, кроме иллюзии. Наука, как и философия, является знанием, то есть относится к (философски) субъективному аспекту существования, и должна соответствовать субъективной природе знания, которое должно быть знанием объектов, а не «вещей в себе».

§3. Перцептивные данные науки

Далее очевидно, что наука, будучи сознательным поиском реальных условий, имеет некоторый предположенный объект в знании, относительно которого она осуществляет свой концептуальный анализ. На самом деле, как мы видели выше, существует знание о внешнем материальном мире, которое является донаучным, предпосылочным для науки. Оно исторически предшествует, потому что обыденная форма знания явно предшествует научной в порядке истории и обеспечивает перцептивные данные, которые наука возвращает в виде точных измерений и общих отношений. Таким образом, мир материальных воспринимаемых объектов является данностью и анализом науки, объектом, над которым наука работает, и законы которого она стремится открыть.

Теперь перцептивное знание, составляющее эту данность, анализ и объект науки, отнюдь не скудно. Это знание о твердых материальных вещах, занимающих пространство, многочисленных и находящихся в покое или в движении, относительно друг друга, в пространстве. Я называю его перцептивным, потому что оно предстает в перцептивной форме, когда наука начинает его анализировать, несмотря на то, что концепция была использована для его создания, как это было изложено в предыдущей главе. Твердые тела в покое или движении – это сложные восприятия, хотя наши представления о них были облечены в эту конкретную форму посредством концепции, действующей на простые восприятия, как они на самом деле возникают в опыте. Более того, сила вовлечена в материю, являясь тем ее свойством, благодаря которому она безошибочно и часто неотразимо дает о себе знать. И в покое, и в движении участвует как время, так и пространство.

Время, пространство, материя, число, сила и движение, таким образом, участвуют в качестве восприятий или элементов восприятий в знании, которое является объектом науки, до любого концептуального анализа, который учреждает наука. Я не утверждаю, что признание этих шести вещей в качестве отдельных объектов, названных каждый своим именем, не обусловлено концептуальным процессом, движущимся путем сравнения и классификации. Но я считаю неоспоримым, что знание о них как о признаках, принадлежащих объектам здравого смысла, предшествует науке, и что отчетливое признание их является первым шагом, сделанным в любом научном процессе измерения, сравнения или классификации. Короче говоря, они являются как наиболее очевидными, так и наиболее общими чертами в объектах обычной жизни, рассматриваемых как в отношении их реальной обусловленности, так и в отношении их нескольких сущностей, и как таковые должны были спонтанно предложить себя первым систематическим попыткам концептуального анализа, направленного на выявление реальных условий. И мотив, которым руководствуется наука, приступая к этому концептуальному анализу, является лишь продолжением того, которым руководствовалась донаучная мысль, то есть это некий интерес к предмету, который побуждает людей выяснять реальные условия тех вещей, в которых они заинтересованы, происходящих или не происходящих.

§4. Геометрия и кинематика

Именно таким образом наука делает первые предварительные шаги на пути к полному открытию законов реальной обусловленности. Она начинает с отбора и классификации явлений, находящихся перед ней, и таким образом закладывает основу для нескольких отдельных отраслей научного исследования, то есть для того, что впоследствии станет несколькими главными отделами позитивной науки. Она классифицирует и отделяет от других вещей те элементы внешнего мира, которые она считает конечными, то есть не поддающимися дальнейшему объяснению, по своей собственной природе, и в то же время считает условиями существования других вещей. Затем он придает единство мысли этим абстракциям, но не лишает их той реальности, которой они обладают как принадлежащие к реально существующему миру, от которого они абстрагированы.

Реальных условий или элементов реальных условий, взятых как объективно реальные, которые при таком методе должны в конце концов рассматриваться как конечные и фундаментальные (ибо я не собираюсь говорить об истории науки), два: время и пространство. Они, безусловно, должны казаться науке более фундаментальными, чем остальные четыре, потому что их можно рассматривать как абстракции, существующие независимо от остальных, в то время как Материя, Число, Сила и Движение не могут быть рассмотрены столь же независимо; поскольку либо только отношения времени, либо только отношения времени и пространства вместе, вовлечены даже в самую абстрактную концепцию, в рамках которой любая из них может быть представлена как существующий объект для мысли.

Теперь невозможно думать о неотделимом элементе восприятия сразу как о существующем и в полной изоляции от его соэлемента или соэлементов. Полагать изоляцию совершенной – значит полагать, что совершенно изолированный элемент исчезает из поля возможного опыта. Но Время и Пространство – это, как мы видели, неразделимые элементы восприятия. Пределом абстракции в случае времени была бы Вечность, то есть длительность без содержания и, следовательно, без предела, за исключением настоящего момента опыта, с которого мы начинаем мыслить и который служит минимумом содержания, необходимого для того, чтобы вечная длительность вообще оставалась перед нами как определенная идея. В случае с пространством соответствующий предел абстрагирования от содержания был бы достигнут в идее полной пустоты, бесконечной по той же причине. Но эта идея может быть понята только через процесс абстрагирования от наполненного или дифференцированного протяжения, и то лишь до тех пор, пока мы сохраняем некоторое воспоминание об этой дифференциации, чтобы противопоставить ее. Мы начинаем, представляя его себе, с заданной или предполагаемой точки пространства, а затем представляем его простирающимся от этой точки во всех направлениях. О том, как возникают эти идеи пустоты и вечности, будет сказано позже. Но из сказанного ясно следует, что невозможно считать ни Время, ни Пространство реально существующими, если не мыслить их как сохраняющие некий след своих материальных со-элементов восприятия.

Таким образом, наука считает их реально существующими. То есть время воспринимается математиками и физиками как нечто, что «течет равномерно», названное Ньютоном «абсолютным временем»; что полностью опровергает иногда возникающее представление о том, что время в его совокупности, которую можно назвать Вечностью, может рассматриваться как некое линейное вместилище для движений или событий, которые протекают через него или происходят в нем, в то время как само оно неподвижно, ????? ? ????. Уникальная особенность времени состоит в том, что оно предполагает длительность от первого до последнего времени, что свидетельствует о том, что оно является конечной характеристикой опыта, не определяемой ничем, кроме самой себя, то есть терминами, в которых его собственная природа принимается как известная. С другой стороны, из равномерного течения абсолютного времени ни в коем случае не следует, что время течет отдельно от других вещей, которые также текут, хотя и менее регулярно, или, возможно, иногда замирают. Время, взятое само по себе или абстрактно, есть не что иное, как факт продолжительности от первого до последнего времени во всех вещах (кроме чистых подразделений самого себя), абстрагируясь от различий в длительности периодов, занимаемых конкретными временными содержаниями, или, что то же самое, в скорости изменения или течения конкретных содержаний; поскольку только благодаря изменениям во временном содержании само время становится эмпирически ощутимым или идея его мыслима. Следовательно, то, что подразумевается под абсолютным временем, текущим равномерно, не больше и не меньше, чем то, что мы представляем его как делимое в идеале на отрезки длительности, которые точно равны друг другу. И эта делимость – след, сохраняемый ньютоновским «абсолютным временем» от его материального со-элемента, позволяющий воспринимать его как экзистенцию.

Ньютоновское «абсолютное пространство» также должно быть понято аналогичным образом, то есть как нечто отличное от полной пустоты, поскольку мы находим у него слова, что оно «semper manet similare et immobile» и является тем же самым, что и относительное пространство «specie et magnitudine», хотя и не всегда «numero», поскольку пространство, занимаемое одним телом относительно пространства, занимаемого другим, может оставаться неизменным, в то время как оно может занимать сначала одну, а затем другую часть абсолютного пространства[2 - См. «Схолию», приложенную к «Определениям» первой книги «Принципиума».]. Отсюда ясно, что даже «абсолютное 1) пространство» мыслится как образное, поскольку оно мыслится как сравнимое с «относительным пространством».

Теперь самая низкая или самая абстрактная степень образности, применимая к пространству во всей его полноте, – это та, которую дают три декартовы прямоугольные оси координат, пересекающие друг друга в одной точке, о которых уже говорилось в первой книге; образность, которая ни в коем случае не противоречит бесконечности пространства, так же как положение любого настоящего момента времени между двумя бесконечностями прошлого и будущего противоречит бесконечности или вечности времени.

Таким образом, мы видим, что конкретная материя – не единственная вещь, которая одновременно является общей для философии и науки и получает от каждой из них свой анализ. Время и пространство, которые я назвал формальным элементом в восприятии объектов, включая материю, находятся в одном и том же случае. В науке и в философии все три элемента численно идентичны, но аналитически различны. Именно этот факт различия в идентичности их объектов-материй позволяет науке и философии существовать в гармонии, взаимно поддерживать и дополнять друг друга. И установить этот факт – дело философии, просто потому, что она занимает более центральную и главенствующую позицию из двух, и единственную позицию, с которой можно различать и сравнивать обе процедуры, как это было более подробно изложено в предыдущей главе.

В то же время философия имеет дело лишь со сравнительно небольшим числом фундаментальных концепций науки. Их она обязана, по возможности, привести в гармонию с метафизическим анализом, установив тем самым истинные отношения, существующие между этими двумя направлениями, и показав, как они могут законно использовать результаты друг друга. Установление различий в идентичности их общей основы подразумевает, что каждая из них должна идти своим путем в развитии этой основы, в соответствии с различным анализом, который дает каждая из них. Не дело философии переписывать Евклида, конструировать вихревые атомы, взвешивать эфир или прослеживать пронизывающие его силы, определять Жизнь, анализировать нейронную энергию или выделять из нее деятельность нематериального агента. Концепции, проблемы, методы и результаты этих двух занятий различны, несмотря на то что объектом и источником обоих является один и тот же опыт. Мне нет нужды говорить о том, что и так очевидно для научного читателя, что я не претендую на то, чтобы писать как эксперт в какой-либо математической или физической науке. Моя цель – показать, как их основополагающие концепции гармонируют с философскими, исходя из одного и того же опыта, но по-разному обработанного. Когда наука объективирует материальные существа, отделенные друг от друга в пространстве и во времени, очевидно, что это влечет за собой необходимость отдельно объективировать время и пространство, как среды, в которых материальные существа имеют свое бытие и функционируют. И эта отдельная объективация того, что изначально и по сути является нераздельными формальными элементами восприятий, влечет за собой их дублирование в мышлении, что может стать источником многих недоумений. Ведь восприятия не перестают иметь длительность, когда мы объективируем длительность как среду, в которой восприятия существуют и изменяются; зрительные и осязательные восприятия не перестают быть протяженными, когда мы объективируем пространство как среду, в которой видимые и осязаемые объекты существуют и перемещаются. Таким образом, мы должны быть осторожны, чтобы не спутать длительность или пространство, занимаемое восприятиями или материальными объектами, с длительностью или пространством, в котором или через которое, как носители информации, они, как говорят, изменяются или движутся.