– Княгиня Мещерская страдает англоманией, но, как меня уверили, это почти не заразно.
Княгиня расхохоталась по-английски:
– Хо-хо-хо! Александр Аполлонович всё шутит.
Затем настал черёд старушки Белобровкиной. Поэт долго не отпускал её сухонькую руку, вглядывался в морщинистое лицо и вдруг пробормотал едва слышно:
– Нет, плохая из неё графиня, – но Белобровкина вопреки своей глухоте расслышала.
– Из меня плохая графиня? С чего это?
Ржевский решил, что и здесь должен предупредить. Правда, он не знал, как назвать состояние Пушкина, которое подметил ещё на лестнице, – когда вроде пьян, а вроде и нет:
– Не обращайте внимания. У господина Пушкина… временное помешательство. День и ночь занимается сочинительством, вот голова и устала. Но не волнуйтесь. Это не опасно. Только временами бред начинается. О какой-то графине. Вы на свой счёт не принимайте.
– Как же не принимать? – обиженно возразила Белобровкина. – Я ведь – графиня.
– Графиня? – переспросил Пушкин. – Невероятно!
– Но вы же – матушка князя, – заметил Ржевский. – Стало быть – княгиня. Или запамятовали?
Белобровкина обиделась теперь уже на поручика:
– А ты думаешь, я из ума выжила? Я всё помню. Когда выдали меня за князя Сергея Васильевича Мещерского, я княгиней стала, но тот уж очень рано умер. Мне всего-то двадцать девятый год шёл. Я погоревала, конечно, но затем подумала: «Отчего снова замуж не выйти?» И вышла за графа Белобровкина. С тех пор я графиня. И даже после смерти графа осталась графиней, потому что ни за кого больше не вышла. Так-то вот!
– Невероятно! – повторил Пушкин. – И прошу простить меня. Я ничего дурного не хотел сказать. Просто я задумал повесть о графине…
– А обо мне ничего не хотите сочинить? – встряла Анна Львовна.
Поэт посмотрел на неё, будто вглядывался в своё туманное будущее, но ничего там не увидел. Не желая обижать даму, он ответил:
– Возможно, позже.
– То есть не хотите? – не отставала Рыкова. – Даже стихи? Что-то вроде «Пред богинею колени робко юноша склонил…»
Пушкин сразу узнал своё сочинение:
– Вам понравилась моя «Прозерпина»?
– Местами, – ответила Рыкова. – Я бы дала вам, юноша, несколько советов, как её улучшить.
– Возможно, позже, – повторил поэт, явно потеряв к Рыковой всякий интерес.
На лице Анны Львовны появилось недовольное выражение. Беседа могла кончиться плохо, но Белобровкина снова перетянула внимание на себя:
– Так о чём, говоришь, повесть-то твоя?
– О графине.
– А повесть страшная?
– Вы угадали.
– Повесть о графине… Значит, в этом графине ядовитый напиток, – уверенно заключила Белобровкина.
– Нет-нет, я имел в виду графиню, не графин, – поправил Пушкин, но старушка не слушала и начала ворчать:
– Ох уж нынешние сочинители! Всё время у них страсти какие-то. То травят кого-то, то душат, то топят.
– Или всё же она, – пробормотал поэт.
– Что-то не очень любезен твой Пушкин, – продолжала ворчать Белобровкина, обращаясь к Ржевскому. – И вином от него пахнет.
За Пушкина вступился генерал Ветвисторогов:
– Графиня, вы слишком строги. Почти не пахнет, – сказал он. – А вот от Ржевского в былые времена так пахло, будто он нарочно пил, чтобы винным духом всех приличных людей от себя отпугивать.
Поручик поспешил представить Пушкина генералу, пока не всплыли новые подробности, а затем повёл поэта дальше вокруг стола – к Пете Бобричу.
Тасеньку познакомили с гостем последней, как велела Рыкова, но теперь Ржевский полагал, что это всё только кстати.
Едва Пушкин обменялся любезностями с «барышней», как поручик воскликнул:
– Нет! Здесь беседовать неудобно! – и, отодвигая Тасеньку от стола вместе со стулом, подмигнул Пушкину. – Пойдёмте вон в тот дальний угол, сядем в кресла.
Общество пришло в движение – даже князь, уже успевший вернуться к еде, но поручик сразу остановил всех, кто ему был не нужен.
– Нет-нет, – нарочито любезно сказал Ржевский. – Не смею отрывать вас от трапезы. Продолжайте кушать. А мы с Таисией Ивановной и с господином Пушкиным немного побеседуем вон там в уголке и сразу к вам присоединимся.
Анна Львовна оставаться за столом не хотела.
– Я бы тоже побеседовала с вами… то есть с Пушкиным, – сказала она, однако Ржевскому это портило весь план.
– Дражайшая, любезнейшая Анна Львовна, – сказал поручик, бросаясь к Рыковой и придвигая её стул плотнее к столу. – Я хотел всё же преподнести свадебный подарок Таисии Ивановне и подарить ей пять минут наедине с Пушкиным… ну почти наедине. Вы ведь добрейшее существо, и вообще ангел, – продолжал он, удерживая стул, чтобы дама не могла встать. – Вы, конечно, разрешите мне сделать этот небольшой презент невесте.
– А жених не возражает? – ехидно спросила Анна Львовна.
Петя Бобрич был растерян, поэтому просто развёл руками и пожал плечами. Тасенька тоже немного растерялась. Однако Ржевский своими уверенными действиями всё же добился цели: Анна Львовна вернулась к трапезе, а он сам, Тасенька и Пушкин расположились в креслах в дальнем углу обеденной залы, где можно было вести беседу, которую никто не подслушает, если говорить приглушённо.
Тасенька несколько мгновений смотрела на Пушкина, будто на чудо.
– Александр Сергеевич, – взволнованно начала она, – позвольте мне выразить восхищение вашим талантом. Хоть вам и говорили сто раз…
Ржевский кашлянул.
– Это всё после, – тихо и строго сказал он. – Таисия Ивановна, разговор сейчас будет серьёзный.
– О чём? – так же тихо спросила Тасенька.
