Пушкин пояснил:
– Говорили, что он был алхимик – изобретатель жизненного эликсира и философского камня. Но Казанова в своих мемуарах называет его шпионом.
– Казанова? – встрепенулась Белобровкина. – Казанову я знавала.
Однако углубиться в воспоминания ей не дали.
– Матушка, прилично ли? – заметил князь Иван Сергеевич.
Меж тем настало время десерта, и к столу подали блюдо, которое объединяло страсть князя к сырам и страсть княгини ко всему английскому. Это был чизкейк – английский «сырный пирог».
– Попробуйте, – пристал к Пушкину князь. – Просто чудо.
– Если только немного, – ответил Пушкин. – Я уже отобедал в гостинице.
– А что вы ели?
– Да так. Макароны с пармезаном и…
– С сыром! – в восторге воскликнул князь Иван Сергеевич. – Сразу видно просвещённого человека, который понимает роль сыра в европейской кухне.
Как и следовало ожидать, княгиня София Сергеевна велела сменить тему:
– У нас в гостях поэт, а мы – о хлебе насущном.
– О сыре насущном, – возразил князь.
– Кстати, о духовной пище, – сказала Рыкова и начала зазывать Пушкина на заседание своего поэтического клуба. Пусть эта организация стала чисто женской, но Анна Львовна собиралась сделать для Пушкина исключение. – Вы будете особенным гостем, Александр Сергеевич, – сказала Рыкова. – Прочтёте краткий доклад о том, как поэзия служит воспитанию молодёжи и исправлению общественных вкусов.
– Да, общественные вкусы – это важно, – согласился князь. – Пока общество не поймёт, что вкус сыра…
Княгиня на него шикнула, а Пушкин тем временем отвечал Анне Львовне:
– Я, право, не знаю. Мне часто говорят, что моя поэзия портит нравы, не воспитывает.
– Но ведь в Москве государь имел с вами беседу на этот счёт, – не отставала Рыкова. – И с тех пор ваша поэзия совсем иная.
Следовать плану, который составили Ржевский, Пушкин и Тасенька, становилось всё сложнее. Они договорились, что Пушкин посидит четверть часа, а затем «вспомнит», что должен отправить важное письмо. Дескать, отправить надо сегодня, а если сидеть в гостях до вечера, то никак не успеть. Но главное – Пушкину не следовало принимать никаких приглашений. Поэт должен был располагать собой, чтобы участвовать в поиске рукописи.
Если бы он принял хоть одно приглашение, за этим неминуемо посыпались бы новые. Вся Тверь захотела бы видеть известного поэта в своих гостиных, так что настойчивая просьба Анны Львовны казалась опасной.
– Видите ли, – сказал Пушкин Рыковой, – я только сейчас вспомнил, что мне нужно отправить важное деловое письмо. И сделать это сегодня. Так что вскоре буду вынужден откланяться.
– А как же доклад в поэтическом клубе?
– Я подумаю.
– Думайте быстрее, раз вы спешите, – ответила Анна Львовна. – Я не отпущу вас, пока не услышу определённое «да».
– Увы, мадам, у меня в ближайшее время много дел.
– Ну разумеется! – воскликнула Рыкова. – Было бы странно, если бы у такого известного человека, как Пушкин, оказалось мало дел. Ничего иного я не ожидала, поэтому наш клуб терпеливо подождёт, пока вы освободитесь.
– Через месяц? – спросил Пушкин.
– Я уверена, что у вас найдётся время пораньше. Так что же?
– Но я всё ещё не знаю, что вам доложить на предложенную тему.
«Эх, – думал Ржевский, наблюдая за другом. – Побрезговал моим советом, а зря. Если б сказал, что живот прихватило, никто не стал бы задерживать. Побоялись бы, что гость до нужного чулана не успеет добежать».
– Не отпирайтесь, Александр Сергеевич, – тем временем настаивала Анна Львовна. Она хитро улыбнулась и покачала головой. – Мне всё известно. Если бы вы не думали о воспитании молодёжи и исправлении нравов, то не сочинили бы своего «Пророка».
Княгиня Мещерская оживилась:
– Да, мы читали его в списках. Великолепные стихи.
– И как раз по теме! – добавила Анна Львовна. – Так что у вас, Александр Сергеевич, доклад почти готов.
Не зная, как помочь другу, Ржевский воззвал к богине Фортуне: «Милая, вмешайся. Тут русская литература в опасности, а эта мадам под ногами путается». Однако богиня никак не дала понять, что услышала. Возможно, она считала, что поручик способен справиться своими силами.
Увы, Ржевский не мог ничего поделать. Разве только, улучив момент, намекнуть Анне Львовне, что идея с докладом плоха. Рыкова как раз говорила Пушкину:
– Вы легко сможете доложить нам, как поэт сеет добрые семена, – на что Ржевский многозначительно заметил:
– Господин Пушкин вряд ли захочет докладывать вам про осеменение.
Намёк был предельно ясный. Куда уж яснее! Но Анна Львовна лишь фыркнула и снова обратилась к Пушкину:
– Я не удержалась и тоже сочинила стихи об исправлении нравов. Когда вы явитесь на заседание клуба, я вам прочту.
Ржевский опять решил намекнуть, что не надо никого зазывать на заседание.
– Прочтите сейчас, – предложил он. – Тогда Пушкину не придётся никуда являться.
– Вы – хам! – строго заметила Рыкова.
Княгиня Мещерская тоже принялась распекать поручика:
– Александр Аполлонович, не забывайте, что вы – шафер, а Анна Львовна – посажённая мать. Проявите уважение.
Князь Мещерский, генерал Ветвисторогов, старушка Белобровкина и даже Петя Бобрич осуждающе посмотрели на Ржевского, но Анна Львовна вдруг воскликнула:
– Погодите! Кажется, я поняла! Александр Аполлонович, вы просто ревнуете? Ревнуете меня к Пушкину?
Ржевский не смог сдержать изумления, а Анна Львовна продолжала:
– А я всё думала, отчего вы не позволили мне слушать, как наша Тасенька выражает Александру Сергеевичу свои восторги. Вы же силой удержали меня за столом! Значит, вы не хотели, чтобы я была рядом с Пушкиным? Как мило!
