– И он сразу начал искать листы? – спросила Тасенька.
– Не сразу, – ответил слуга. – Барин откуда-то бутылку вина принёс початую, так что сперва сдвинул все бумаги в сторону и эту самую бутылку на пустое место поставил. – Никита подошёл к секретеру и показал место, где стояла бутылка.
– А дальше? – продолжала спрашивать Тасенька.
– Велел мне сбегать за бокалом. Я побежал на кухню, дали мне там бокал для барина. Возвращаюсь, а барин кричит: «Куда ты дел листы со стихами?!» Я говорю: «Да вот они тут все лежат». А барин сказал, что не хватает новых, которые с самого верху лежали.
– Значит, пропавшие три листа лежали сверху? – снова уточнила Тасенька.
– Выходит, что так, – согласился Никита. – Я порядок не менял. Просто положил стихи отдельно, письма – отдельно, а барские шалости – отдельно.
– Шалости? – не понял Ржевский.
Никита обернулся к нему и обстоятельно пояснил:
– Это рисунки дерзостные с подписями, которые даже друзьям показать совестно. Барин ими бумагу марает, а бумаги эти после в печку кидает.
– А из шалостей что-нибудь пропало? – спросил поручик.
Вместо Никиты ответил Пушкин:
– Ничего не пропало. По крайней мере, ничего из того, что я помню. И письма все целы. Пропали только три листа со стихами. – Он вздохнул. – Потому я не верю, что бумаги похитил недоброжелатель. Если бы кто-то хотел мне навредить, то скорее взял бы листы с рисунками. Он не имел бы времени читать стихи. Не имел бы времени понять, что в некоторых строках сокрыт мой приговор.
– Зачем читать? – не понял Ржевский. – Не проще ли сгрести в охапку сразу все бумаги, а разбираться после?
– А ведь верно, – согласился Пушкин. – Почему взято только три листа?
Тасенька начала рассуждать вслух:
– Если взять всё, пропажа обнаружится гораздо быстрее. К тому же такую кипу бумаг трудно вынести незаметно. А если взять три листа, их можно спрятать куда угодно.
– Но почему именно эти листы? – не понимал Пушкин.
– Полагаю, простая случайность, – сказала Тасенька. – Неизвестный зашёл в номер, взял то, что лежало сверху, и поспешил скрыться.
– Но Никита сказал, что были потревожены все бумаги. – Пушкин посмотрел на своего слугу. – Так?
– Так, батюшка Александр Сергеич, – последовал ответ. – А помнишь, ещё давненько в Петербурге случай был? Ты из квартиры отлучился, и вдруг приходит человек незнакомый. Он просил, чтобы я его пустил к тебе в кабинет. Говорит: «Подожду там твоего барина». Я ответил, что нельзя. А он тогда мне пятьдесят рублей предложил, чтобы я ему твои бумаги дал посмотреть. Я, конечно, отправил его куда подальше.
– А это оказался полицейский шпион, – закончил Пушкин.
– Может, и теперь – шпион? – предположил Никита.
– Сомнительно, – сказала Тасенька. – Шпион забрал бы больше, чем три листа. Он бы забрал столько, сколько можно унести за пазухой.
– Но зачем он перебирал бумаги? – не понимал Пушкин. – По повадкам очень похоже на шпиона.
Тасенька продолжала рассуждать вслух:
– Думаю, ему нужны были именно стихи. А откуда он мог знать, что Никита складывает стихи отдельно? Поэтому неизвестный осмотрел всё, увидел стихи, схватил и ушёл.
– Но кто этот неизвестный? – продолжал спрашивать Пушкин.
– Тот, у кого есть ключ от номера, – ответила Тасенька. – Если все окна были закрыты, значит, похититель мог проникнуть в номер только через дверь. И сделал это с помощью ключа. Александр Сергеевич, у кого есть ключ, кроме вас и Никиты?
Ржевский тем временем пытался вспомнить всё, что знал о повадках воров:
– А если не ключом открывали, а этими… отмычками?
– Здесь же дорогая гостиница, – возразила Тасенька. – Если бы кто-то стал открывать дверь отмычками, а не ключом, это непременно заметил бы коридорный лакей. Такие служители здесь неотлучно. Даже когда мы заходили в номер, я видела, как коридорный лакей посмотрел на меня с подозрением. А ведь я пришла вместе с господином Пушкиным, то есть с постояльцем. Интересно, в чём лакей меня подозревает?
Ржевский мог бы сказать Тасеньке, что в ней подозревают проститутку, но предпочёл молчать, боясь, что та смутится и потеряет вкус к расследованию.
Меж тем Пушкин, чуть подумав, вскипел праведным гневом:
– Конечно! Коридорный лакей! Ключ есть у него! Надо допросить этого шельмеца.
В следующее мгновение поэт открыл дверь, выглянул в коридор и крикнул:
– Эй ты, мошенник! А ну иди сюда! – Очевидно, лакей не понял, что речь о нём, потому что Пушкин повторил. – Да, ты. Иди-иди!
– Зря это, – тихо вздохнула Тасенька. – А если лакей не виноват? Прямых доказательств у нас нет. Ах, мне бы хоть несколько минут подумать, как и о чём его спрашивать.
Ржевский меж тем сообразил, что Тасенька по-прежнему не догадывается, за кого её принимают гостиничные слуги.
– Знаете что, Таисия Ивановна? – осторожно начал поручик. – Вы лучше не разговаривайте с этим лакеем. Пусть Александр Сергеевич сам поговорит.
– Почему? – удивилась Тасенька.
– Ну… мне кажется, этот лакей не проявит к вам достаточного уважения.
– Почему?
Ржевский не хотел отвечать правду, но его вдруг осенило:
– Вы ж в крестьянском платье. А если лакей по вашим манерам догадается, что вы – переодетая барышня, и заговорит вежливо…
– Вы правы, – согласилась Тасенька. – Не надо, чтобы он догадался.
– Тогда прячьтесь за ширмой, – предложил Ржевский, указывая на соответствующий предмет в углу, вдалеке от входной двери. – Незачем лакею лишний раз на вас смотреть. Меньше будет смотреть – меньше подумает.
Тасенька ушла за ширму, но Никита покачал головой:
– Ножки-то снизу видать. Дайте-ка я, барышня, возле ширмы встану, чтоб загородить, но вы уж там стойте на одном месте, туда-сюда не ходите.
* * *
Коридорный лакей шёл на зов Пушкина очень медленно. Если ещё издали обзывают мошенником, торопиться незачем. Вот почему у Тасеньки оказалось достаточно времени, чтобы спрятаться, а когда лакей наконец зашёл в номер, то увидел там только троих: Пушкина, Ржевского и Никиту.
