Враг мой: Сокол для Феникса

1 часть

Пролог

Любава Святояровна, княжна Добродская

Солнце ещё пробивалось меж деревьев и облизывало лучами землю, но уже заметно клонилось к закату. Крытая повозка небольшого обоза уныло покачивалась в такт лошадей, мирно вышагивающих по ухабистой лесной дороге. Тишину леса нарушал монотонный скрип, глухой стук копыт и редкие вжикающие удары хлыста возничего.

Любава, чуть отогнув край брезента, не мигая смотрела на синее небо. Глядела до рези в глазах: до невольных слёз, до мельтешения золотых мушек. Упрямо поджала губы и продолжала хранить гордое молчание.

Хоть так, но высказать протест миру, который наслаждался вечерним покоем, опускающимся на землю, и не было этому миру никакого до нее дела.

Настроение было отвратительное, несмотря на тепло летнего дня, на размеренное бултыхание повозки, на предстоящее долгое путешествие, которое случалось крайне редко, и в других обстоятельствах вызвало бы щенячий восторг и бурю сладких эмоций. Ещё бы – путешествие в соседнее княжество – это же самое что ни на есть приключение, особенно для молодой девицы, чья кровь кипит в жажде вырваться на свободу, увидеть мир, познакомиться с новыми людьми…

Любава была бы счастлива свалившемуся на неё путешествию, но всё хорошее перечёркивало одно – поездка была к будущему мужу, а это существенно охлаждало пыл.

Княжна закрыла глаза, отгораживаясь от несправедливого мира темнотой, что медленно и верно затапливала душу.

Будущий муж помнился неприятным и старым, по меркам Любавы, которой на момент их последней встречи едва стукнуло десять вёсен. До сих пор было непонятно, что в нём нашла старшая сестра? Мирослава любила его. Вышла замуж… И даже была счастлива, пока не умерла…

Жаль, что так случилось.

Любава тяжко вздохнула. И сестру жаль, а себя и подавно, ведь князь Казимир Всеволодович после кончины Мирославы, недолго погоревав, огорошил батюшку, посватавшись за младшей дочерью. Он не удосужился приехать сам, сославшись на натянутые отношения с соседом, который постоянно покушался на его владения, и поэтому личное присутствие князя на своих землях было неоспоримым. Прислал сватов и подарки с чётким указанием, к какому сроку невеста должна прибыть к нему во владения, уверенный, что ему не откажут!

Ух, как повезло людям князя, что не застали её на месте. Любава по обычаю не сидела на месте – загоняла коня, мечтая слиться с ветром. А когда вернулась в хоромины, да в терем вбежала, её ждала неприятная новость.

Услышав от батюшки о неслыханной наглости старого князя, первым желанием было немедля сбежать!

Как она будет с ним жить? Что её ждало впереди? Но отец в мягко повелительном тоне напомнил о долге перед княжеством, людьми. И взывая к здравомыслию дочери, сказал: «Решать, конечно, тебе. Но пора бы подумать не только о себе. Казимир предлагает дело. Думаю, нам стоит укреплять дружбу двух княжеств!»

Любава не для того отваживала других, чтобы за Казимира пойти.

Так и ответила. Гордо, спокойно, и ножкой топнув.

Отец головой седой горько покачал и отмахнулся:

– Горе ты моё. И себя погубишь, и народ. Всё потеряешь, покуда не начнёшь думать о других.

– Да что ж ты меня гонишь замуж, батюшка? – дрогнули губы от обиды. Есть ещё время свободно дышать, а ежели припечёт, пойду за того, за кого скажете, – вот так тогда и рассудила.

И чем больше об этом вспоминала Любава, тем больше укреплялась дума,  что сгоряча брякнула. Сейчас бы не пришлось ехать… Если бы не дала слово.

Но князь на тот момент поддался протесту младшей дочери и дал отворот поворот сватьям. Но у них и на этот случай был уже ответ уготован – всё предусмотрел хитрый князь. С поклоном протянули они рукописную грамоту, перетянутую чёрной шелковой лентой.

«Земли княжества Добродского без достойного правителя, лишь при княжении молодой Любавы Добродской вскоре падут под натиском вражьих сил, – значилось в первых строках послания. – И мне, как князю дружественных территории, это нелюбо и грозит дальнейшими притеснениями. Ибо такие земли нельзя отдавать врагу – Ратмиру Вяжскому, кто давно жаждет их заполучить.

Больше кидаться на выручку и терять своих людей не стану, но ежели беда грянет, конечно, выступлю супротив Ратмира, но и ваши земли не пощажу. Подомну всё, что сумею…

А перед тем, последний раз, миром предлагаю объединиться и дать ему отпор. Клянусь любить и уважать Любаву, как любил и уважал сестру её несравненную Мирославу. Но челом бить, да колен гнуть больше не стану. Надумаете – пусть сама ко мне приедет! Приму, как невесту свою и чести её не опорочу. Сделаю женой, а старого князя Святояра оставлю наместником ваших земель, пока наследник не родится и в возраст не войдёт».

Каков наглец! Каков прохиндей… Порыв удрать на край света поутих, хотя сердце до сих пор билось с неистовым возмущением. Как бы ни мечтала о свободе и браку по любви,  батюшке виднее. Он бы не отдал свою теперь уже единственную дочь в руки плохому человеку, вот только возраст жениха…

А сосед – Ратмир Вяжский, в отличие от Казимира, и ростом, и статью и молодостью отличался. Лишь нрав его жестокий и взрывной очень пугал. Не скрывал княжич своих земельных притязаний, и хоть сердце и руку своё предлагал, да земли слухами полнились – гарем наложниц у князя один из самых многочисленных, а стало быть, единственной и любимой для него вряд ли стать.

Он ненасытен, необуздан и похотлив.

Подруга лучшая, боярышня Боянка Степановна Кольнева, таких о нём небылиц молвила, да в картинках поведала, что при взгляде на князя Вяжского, в ожидании ответа стоящего напротив, как назло, вспоминались рассказы плутовки, и пожар на щёках никак не утихал.

Он тогда по-своему истолковал девичье смущение, и уверовался в своём мужском обаянии. Самодовольно лыбиться начал, да грудь выпячивать.

Смешон, ей богу, ещё бы петухом пошёл танцевать!

Любава не выдержала хвастовства Ратмира, да высказала, что думалось…

Помнится, злым и обиженным покидал земли князь, а напоследок пригрозил, что в следующий раз уже с воями на порог явится, да строптивую гордячку на колени поставит.

Смех смехом, но ведь всяк ведал, что Вяжский князь опосля кончины старого князя, укрепился на землях своих. Что дружинные у него лихо воюют, мечами управляются. Что чужие земли прогибаются под тяжестью его кметей, а города щиты складывают, признавая его силу.

Потому, после его отбытия Любава с батюшкой и призадумались.

Один жених – лютый нелюдь. Другой – уже одну дочь загубил, теперь на вторую глаз положил. И оба на земли зарились, да вражду меж собой затевали.

Остальных претендентов Любава и князь уже в расчёт не брали. Проку от них, как от петуха яиц.

Думу думали, перебирали, что да как. И так распереживался старый князь, что нет достойного жениха, что плохо ему сталось.

Сердцем занемог…

Гридень быстро князя уложил: подушки подбил, одеялом приткнул. А пока за водой и лекаркой бегал, Любава рядом сидела. С горя слезу пустила, ютясь на краю ложа, где почивал болезненный князь, и только вернулись прислужник Петруня и знахарка, с трепетом поцеловала батюшку в лоб и к себе в женскую половину дома поспешила.

Весь вечер ходила, как на иголках. Одной плохо думалось, да и мысль не самая приятная всё крепче оседала. Потому плюнула и челядине, Марфе, наказала подругу позвать – боярышню Боянку, несмотря на обиду, кою на Кольневу уже месяц вынашивала в душе… Долго не было ни той, ни другой,  а когда явились, Любава дверь плотно прикрыла и огорошила обеих своим планом.

***

Княжна горько вздохнула – тревога никак не хотела отпускать душу.

Идти на поклон к Казимиру не хотелось, но другого не было выбора.

– Любава, что опять приуныла? – нарушил неутешительные думы тихий голос Боянки. Боярышня состояла в услужении и по совместительству была самой близкой подругой. До недавних пор…

– Глянула б я на твою радость, пришлось бы тебе за старика идти, – недовольно пробурчала Любава, оправляя складки на простецкой рубахе, с клетчатой понёвой в цвет тесёмки, удерживающей волосы. Идея ехать не в богатом обозе, а как скромная купеческая семья – пришла сама собой. Дорога дальняя, лежит через земли Ратмира, и, если до него дойдёт слух, что княжна едет, он не упустит шанса пленить, да против воли в жёны взять. А так… двумя телегами, с десяток дружинных тоже переодетых по-обычному, и тремя девицами. Глядишь, и не заметят обоза средь других путников-торгашей.

А что, такие часто ходят – торговые, купеческие. Добродько Некифоровича, старого вояку, снарядили батькой. Боянка и Любава, сестрами, а челядина – и есть прислужница.

А вот нянек Глафиру и Авдотью пришлось обмануть, да дома оставить. Телеги загодя снарядили, дружину вперёд отправили, а сами следом бросились, но по отдельности, дабы запутать и со следу сбить.

– Ежели б меня выдали за князя, мне б дела не было до его возраста, – бойко отозвалась Боянка, не разделяя мытарства княжны.

– Да? – с вызовом вскинула брови Любава и тотчас замерла. – Ах, да, тебе же плевать с кем, как и где, – всё же не сдержала язвительной обиды княжна.

– У-у-у, а ты всё желчь в себе вынашиваешь, – не менее ядовито отозвалась боярышня. – Как маленькая, ей богу, – скривила губы, и руки на груди сложила. – Сама на спор пошла, никто не неволил! – Напомнила строго.

– Неволить не неволил, но ты ж подруга мне… была… – задохнулась от негодования Любава.

– Для тебя, может, и была, – сузила зелёные глаза Боянка, – а мне ни один мужик не заменит подруги. И коль знала бы, что ты так… – запнулась на слове, – ни в жизнь не решилась бы охмурять Иванко.

Любава на миг отвернулась от боярышни, уперев взгляд в челядинку, которая сейчас мало чем отличалась от них с подругой. Та же скромная рубаха, понёва, тесьма и плетёная верёвка на талии. Лишь богатство оторочки красной нити выдаёт знатность подруг от прислужницы, да обувь. Кожаные мягкие сапожки супротив поршни грубой выделки.

– А ты чего притихла? – припечатала Марфу хмуро. Прислужница вздрогнула виновато, покраснев:

– Дык я… ж… что… – заминка на заминке: челядина в словах путалась.

– Небось, тоже под ним успела полежать? – голос дрогнул от скрытой угрозы.

Марфа испуганно всхлипнула:

– Что вы, что вы… – глазищи вытаращила да ладошками взмахнула, будто не отнекивалась, а птичка на взлёте.

– Забудь, – качнула устало головой Любава. – С тебя спрос-то какой? – запоздало поняла, что не с той требовала ответа. Челядинка бесправна, даже ежели не захочет – возьмут, а там голоси не голоси – делу не поможет.

В тугом молчании наболевшее пекло сильно, но верно молвила Боянка, как бы ни ругались, да ни обижались – ближе друг друга нет никого. Боярышня с детства рядом. И в проказах, и в учебе. Не осуждала, не обманывала, даже когда огребала по вине Любавы и без раздумий брала вину на себя. Так что она даже сестры роднее. А тут…

– Может и права ты, Боянка. Худа не будет от того брака…

– И я о том, – тотчас улыбнулась боярышня. – Казимир стар уже, – дельно рассудила. – Того глядишь, помрёт скоро. Тебе главное успеть окрепнуть в его землях, – в ее словах был здравый смысл. – Народ к себе расположить, да нового мужа присмотреть. Ведь какая бы умная ни была, бояре не дадут бабе править, – вздохнула с сожалением.

– И то верно, – взгрустнула пуще Любава, уже мыслями витая в непогожих облаках.

– А я, может, соблазню воеводу и замуж за него выйду! – весело заключила подруга, выискивая выгоду.

– А как же Иванко? – тотчас спохватилась Любава и, немного отогнув брезент, с тоской уставилась на красавца Митятича, чинно восседающего на коне близ повозки.

После того, как застала Иванко с подругой, не разговаривала с ним уже больше недели. Боль клокотала и жгла. Ревность душила. От обиды задыхалась. Не могла пока простить любимого – и на Боянку злилась, и на него, но остро ощущала, что ей не хватало их обоих. И в особенности его – его уверенности, спокойного голоса, мудрых советов, осторожных прикосновений.

Митятич поймал её взгляд и чуть виновато, тепло улыбнулся. Любава надменно отвернулась. Вот ещё, удумает, что она на него засмотрелась! Ничего подобного. Вовсе не смотрела… Просто случайно взор упал.

– И на него всё дуешься? – насмешливо блеснули зелёные глаза Боянки. – Ну подумаешь, переспал со мной, – рассуждала ровно, будто не о непристойности говорила, а о погоде, – так то чисто по дружбе, никакой любви! – заверила с такой простотой, что желание шарахнуть ей по голове чем-нибудь тяжёлым, закипело с новой силой.

А ещё прочь прогнать – от себя подальше. С глаз долой – из сердца вон! Обоих!.. Ну или только её!

– Забирай назад, – сладко потянулась боярышня, разминая косточки и выгибая спину, да так, что сверкнула ключицами в длинном вырезе холщовой рубахи под выцветшей красной понёвой. Любава только досадливо головой покачала. Была у подруги слабость – любо ей приковывать взгляды мужей разных, и в отличие от княжны, не отказываться от ухаживаний и «любви», даже если она была на разок. Любава не осуждала нравы Боянки, и время от времени охотно слушала рассказы о вольных поступках молодой боярышни. Наставления, советы и рассуждения. Бывало – хохотала в голос, порой – краснела до кончиков волос и нередко впадала в ступор от красочных откровений. Она жадно запоминала и мечтала когда-нибудь применить в жизнь уроки подруги.

Сама княжна не решалась на подобную непристойность. Она не служанка, не кухонная и не сенная девка. И даже не купеческая дочь, не боярышня… Её положение требовало достойного поведения, разумных поступков – и в этом Любава старалась полностью соответствовать своему княжескому статусу. Всё же потеря невинности молодой простухи – дело обычное, а дочерь князя обязана блюсти честь до замужества.

– Проверено, – мурчала Боянка, подливая масла в огонь, – Митятич – горяч, пылок… Для отдушины самое то! – щедро поделилась мыслями. Любава аж задохнулась от негодования и возмущения. Как можно с такой беззаботностью опошлять то, что было между ней и Иванко!

Но в следующий миг подавила праведный гнев, лишь стиснув кулаки и шумно выдохнув. Не имела права на слабость и мечты… У неё теперь есть жених – князь Казимир Всеволодович! А не какой-то сын кузнеца. Сильный, умелый, ловкий не по годам, уже добравшийся до старшей дружины. Молодой… красавец, богатырь, каких ещё поискать.

Едва не всхлипнув от несправедливости, Любава гордо выпрямила спину и уставилась перед собой. Не покажет как больно. Она порядочная девица и просто обязана выкинуть из своего сердца всех мужчин, которые были ему милы. Ну, если не выкинуть, то хотя бы сделать всё, дабы жених не прознал о её чувствах.

Так что, никаких Иванко Митятичей!

– Слышь, – подруга локтём пихнула в бок Любаву, – а может, сбежим, а? – строго бросила косой взгляд на ойкнувшую челядину. Марфа тотчас в уголок повозки плотнее забилась. – Ты за Иванко замуж выйдешь, а я… за кого-то другого, – словно читая потаённые мысли княжны, ворковала Боянка. – Заживём!

– Сдурела совсем? – шикнула Любава. –  Представляю какого будет батюшке! Он и так едва живой. Всё за сердце хватается, а узнай о таком… Да и тебя Степан Радеевич порешит. А коли не твой, так мой… и нас с Иванко, так что… – хотела снова тяжко вздохнуть, но повозка с возмущённым скрипом подозрительно дёрнулась и остановилась так резко, что девицы едва на пол не ухнули с деревянной скамьи, от которой уже седалища ныли.

Вечерело, но вроде ещё рановато ко сну готовиться. Да и команды от Иванко и Добродько не прилетало. Диковато и загадочно.

Любава испуганно замерла.

Настала пугающая тишина и даже переговоров дружинных и фырканья коней не раздавалось. Тихо-тихо… Да так, что не слышно птиц, шелеста деревьев, даже мухи с комарами и те куда-то подевались.

– Почему так… – начала Любава, но Боянка предостерегающе закрыла ей рот ладошкой.

Послышалась возня. Кони испуганно рваной волной то копытами били, то коротко ржали. Над обозом сгущалась беда, и она страхом окутала девиц, жавшихся друг к другу.

– Оружие, – мрачно пророкотал Добродько, и тишину тотчас нарушил жуткий скрежет вынимаемых из ножен мечей, топоров и ножей.

– Всё! Мы – трупы, – обречённо процедила сквозь зубы Боянка. – Говорила же я, дурная затея… Нас каждый разбойник будет рад ограбить!

– У нас дюжина дружинных, – шепотом огрызнулась Любава.– Сколько нужно разбойников супротив хотя бы одного нашего?

– Хм, тогда может и выкрутимся, – рассудила боярышня без особой уверенности.

За пределами повозки свист раздался, хруст, топот, звон металла, жуткие стоны, клокот, истошное ржание коней… Любава содрогалась от шквала звуков и кусала испуганно губы, а когда померещился стон Иванко, не выдержала и украдкой, одним глазом, припала к порезу в брезенте.

Сначала не поверила, но в ужасе выхватывая общую картинку, насчитала больше двух десятков грязных разбойников в мешковатых, подранных одеждах. Они отчаянно кидались на дружинных, сомкнувших вокруг главной повозки защитное кольцо.

От ужаса Любава плохо различала поединки, всё смешивалось в общую жуткую схватку, где разбойники не казались такими уж неумелыми. И даже вместо рогатин, мечи сверкали в лучах заходящего солнца.

Земля – усеянная телами, как своих, так и чужих. Кровь, отдельные конечности, хрипы… Аж в глазах мутнеть начало. Но когда всё же совладала со слабостью и отыскала взглядом Иванко, даже безотчётно комкать брезент начала. Хотелось выскочить из повозки и встать плечом к плечу с любимым. Пусть увидит, что она не боится! Что доверяет ему свою жизнь! Честь…

Митятич яростно отбивался от двух: крупного и невысокого. Разбойники были быстры и проворны. У одного меч короткий, а у другого к клинку и нож прилагался. Матёрые, хитрые… Не шибко на лесных грабителей смахивающие… И от этого озарения дурнее стало. Неужто прознал Ратмир о том, что она по его землям шла?

Большого Иванко успел мечом рубануть, но тут со спины на него напал ещё один – коренастый, кривоногий. Закинул нож высоким размахом и прыгнул на Митятича.

– Сзади!!! – не выдержала ужаса Любава. Завопила так громко, что не только мужики обернулись, но и Боянка с Марфой на пол ухнули:

– Дура! – запричитала боярышня. – Выдала нас! – истерично принялась качаться, напоминая маятник. – Убьют! Снасильничают!!! – едва не драла на голове волосы, подвывая подруга.

Любава сама в ступор впала. Не привыкла, что вот так… всё… безысходно и страшно, но от очередного звона железа шарахнулась вглубь повозки, где истерила боярышня и всхлипывала челядина, пока совсем рядом не раздался хриплый ор:

– Девку! Девку схватите!!!

Марфа вытаращила обречённо глазищи, а Боянка побледнела, словно мертвец:

– Вниз! – ухнула на колени Любава и, обдирая ногти, усердно засопела, подцепляя секретную створку лаза под пол телеги. Прикусила губу от натуги, ведь девичьих сил не хватало. Слава богу, подруга очнулась –  бросилась на помощь и вдвоём они смогли открыть ход:

– Быстрее! – кивнула Боянка княжне. Любава проворно юркнула в проём. Терпеливо дождалась, пока спустится подруга, которая усердно дёргала следом Марфу. И только они оказались на земле, аккуратно сокрыли лаз.

Выползать из-под телеги сейчас – в пик, когда народу тьма – нельзя. Надобно схорониться, чуть обождать, и как только ног поменьше мельтешить будет – можно и дёру дать. Прокрасться, по земле постелиться, а там…

Любава села… обхватила колени руками и испуганно таращилась в никуда, вздрагивая от каждого стука, крика и жутких угроз. Вокруг мельтешили ноги, раздавался звон оружия, отборная ругань, сопение, охи, предсмертные хрипы и стоны.

Но всхлипнуть себе позволила лишь, когда под колёса телеги рухнул разбойник. Тошнотворная картина… Расширенные от ужаса и боли холодные глаза мужика, до сих пор сжимающего топор в руке, медленно стекленели. Из рассечённого от груди до живота тела буйно вытекала кровь, быстро впитываясь в землю. Ошмётки одежды промокли от тёмной жижи… а от вида кишок, робко показавшихся из глубокой раны… хотелось блевануть.

Любава безотчётно прикрыла рукой рот, сглатывая рвотный позыв.

Покидающим сознанием разбойник цеплялся за жизнь, а поймав взглядом княжну, натужно не то захрипел, не то замычал. Говорить уже не мог – изо рта булькала и пенилась кровь, просачиваясь через бурую, куцую бородёнку.

– Чего уселась? – зашипела Боянка, ощутимо толкая нерасторопную княжну в бок.

– Ой, – пискнула княжна, стукнувшись макушкой о низ повозки и тотчас пригибаясь к земле.

– А, вот ты где? – прохрипел басовито незнакомый голос, прогнав по телу волну безотчётного страха. – Ого, да вас тут трое?! – и в следующий миг Любаву дёрнули за щиколотку. Княжна шмякнулась лицом в землю, а пока отплёвывалась, её потянули резко и настойчиво. Она рьяно брыкалась, в ужасе цепляясь за кочки и землю буравя пальцами, но мужик, словно не замечая  сопротивления, выволок жертву на свет божий.

Позади истошно визжала Боянка, ей высоко подвывала Марфа.

Грудь яро вздымалась, дыхание заходилось. Сердце лихорадочно скакало в животе, отдаваясь гулким эхом в голове. Любава извернулась и прытко лягнула разбойника, что есть сил, пытаясь освободиться от железной хватки. Но когда встретилась с глазами мужика, остро поняла, что влипла.

Оставаясь в хлипкой рубахе с задранным подолом, растрепанная и напуганная, она представляла собой – то ещё зрелище, и что самое ужасное, оно пришлось по вкусу разбойнику. Несмотря на окровавленную рожу и множественные раны, он похабненько ухмылялся и похотливо пожирал её взглядом. Жадно сглотнул, облизал пересохшие губы.

– Какая кобылка молодая да спелая! – хрипло прошептал, нагло ущипнув до боли ягодицу княжны. – Люблю таких объезжать!

Любава взвизгнула и вновь дёрнулась, свободной ногой заехав в мягкий живот разбойника. Очередная попытка освободиться провалилась, и даже хват не ослабила. Княжна отчаянно зажмурилась, понимая, что заскуливший от боли мужик, выходки не простит.

– Ах ты, су*! – над Любавой склонилась перекошенная от злобы свирепая мужская рожа, а в следующую секунду его огромный кулак прилетел в нежное лицо. Разноцветные искры полетели из глаз, мир окрасился чёрным. Никто никогда не смел притронуться к княжне и пальцем, так что неземные ощущения она испытывала впервые, а они в свою очередь, принесли небывалое чувство безмятежной свободы в нигде…

Глава 1

22 года назад

История Твердомира

Род Радомира Минского: жена Зорица, сын Твердомир

Матушка Твердомира умерла, не выдержав десятых родов, начавшихся прежде времени. Ни Домовой, ни священный Огонь очага в этот раз не пришли к ней на помощь. Рождение, как и смерть, открывало невидимую границу между миром мёртвых и миром живых. И Зорице там оказалось куда спокойней, вот она и решила не возвращаться, оставив на руках безутешного князя ещё одного сына.

Княжич родился хилым, мелким, с тонкой, синеватой кожей. Дышал на ладан, так и не издав звука, приветствуя свой новый мир. Повитуха устало скривилась. Отошла, брезгливо вытирая ладони о подол выпачканного кровью передника, всем видом показывая, что младший княжич – не жилец.

В этот раз не поднялась у князя рука на слабого младенца. Плюнул в сердцах, перерезал пуповину на топорище, и передал сына в руки главного своего телохранителя. Кто в трудный час не оставлял своего князя наедине с горем.

Возможно именно страшное оружие и мощь воина-наставника дало младшему княжичу силу жизни. А может судьба уже писала в книге судеб очередную историю СИЛЬНОГО человека.

«Каков князь, таковы и воины!» – рассуждали крестьяне. Радомир норовом был строг, но справедлив. Правда, лишний раз за советом или за помощью к нему обращаться не спешили, стараясь с мелкими проблемами справляться сами. Сыновей князь воспитывал в строгости, вот только мальца видеть не желал. Своим видом он напоминал любимую жену, расковыривая рану в сердце и душе.

Теперь вот не только доверил сыновей, а вообще отдал заморыша, предпочитая забыть тупую боль от потери жены. Предпочитая не видеть знакомых серых глаз, смотревших с лица сына. Как передал мальца Богдану, так с горя и забыл о Твердомире на несколько лет, перепоручив воспитание другу.

Богдан – был мужик неразговорчивый, на ласку скупой, на доброе слово и того хуже. Нерусь одним словом. Да и внешность под стать – как у Велеса – чёрного бога, владыки смерти. Тёмные глаза смотрели холодно, будто мишень выискивая, кого забрать с собой в подземное царство. Смоляные волосы всегда были туго затянуты в хвост, подтягивая и без того узкие глаза к вискам, выбритым до гладкости кожи. Тонкий нос с хищными ноздрями, плотно сжатые губы, жёлтая кожа, темнеющая летом и слегка светлеющая зимой. Невысокий, гибкий, да обманчиво хрупкий.