Страна, которую придумал я. Или которая придумала меня

Глава 26. На перекрестке времен и традиций

Омск встретил меня ярким солнцем, свежим ветром и особой атмосферой старины, словно весь город – живой учебник истории. Первое, что бросилось в глаза – обилие памятников архитектуры: купеческие особняки, православные храмы, мечети. Казалось, здесь сплелись воедино традиции разных эпох и культур.

– Ну что, приехали в наш славный город! – улыбнулся мой попутчик в поезде, худощавый омич лет пятидесяти. – Николай, – представился он, протягивая руку. – Историк, работаю в краеведческом музее. Буду рад показать вам наши достопримечательности, погрузить в омскую старину.

Я охотно согласился. И мы отправились бродить по городу. Николай оказался превосходным рассказчиком. Он так увлекательно повествовал о прошлом Омска, что история буквально оживала перед глазами.

– Представляете, первое русское поселение появилось здесь еще в начале 18 века, – говорил он, когда мы любовались на великолепный Успенский кафедральный собор. – Омск вырос из крепости, основанной в 1716 году отрядом казаков под командованием Ивана Бухольца. Место тогда было дикое, неосвоенное – бескрайняя степь да редкие юрты кочевников. Но стратегическое положение на слиянии двух рек сделало свое дело. Постепенно вокруг крепости разрослись слободы, появился гостиный двор, развернулась торговля. Со временем Омск превратился в крупный административный и экономический центр Западной Сибири.

По словам Николая, через Омск проходил знаменитый Московско-Сибирский тракт – главная транспортная артерия, соединявшая европейскую часть России с Сибирью и Китаем. Город стал перевалочным пунктом для купеческих караванов, ярмарочным средоточием. А еще – местом политической ссылки.

– Среди невольных омских жителей в разные годы были и Федор Достоевский, и жена декабриста Мария Волконская, – делился Николай, когда мы проходили мимо старинных особняков. – Представляете, какие люди здесь отбывали наказание! Интеллигенция, вольнодумцы, борцы за свободу. Уверен, омская земля многое им дала – и горький опыт, и пищу для ума.

Он рассказал, как Достоевский, сосланный в Омск на каторжные работы, описал свои впечатления от города в "Записках из Мертвого дома". Суровый быт острога, колоритные типажи арестантов, унижения и страдания – все это легло в основу величайшего романа о силе человеческого духа. По сути, именно здесь, в Омске, Достоевский перековался из юного вольнодумца в великого писателя-гуманиста.

– А вот в этом здании когда-то располагалось Сибирское кадетское училище, – указал Николай на скромный двухэтажный дом. – Здесь учились будущие герои Белого движения – Владимир Каппель и будущий адмирал Колчак. Отсюда они ушли в свой трагический путь, сражаясь за идеалы, в которые верили. Поразительно, сколько судеб связано с нашим городом! Сколько страстей и споров кипело в этом неприметном здании.

Я живо представил юных кадетов в серых шинелях, с горящими взорами и благородными лицами. Как они спорили о судьбах Отечества, готовились отдать за него жизнь. Белые офицеры, соль земли русской – такими их увековечил Бунин в "Окаянных днях". И такими они навсегда остались в истории – непримиримыми борцами, обреченными романтиками.

Мы свернули на Любинский проспект – центральную улицу старого Омска. Среди современных витрин и рекламных вывесок то тут, то там мелькали дореволюционные здания – с лепниной, колоннами, коваными балконами. Я словно перенесся на столетие назад – в эпоху расцвета сибирского купечества.

– Полюбуйтесь на этот особняк, – Николай указал на роскошное здание с фигурными наличниками. – Бывший дом купца Батюшкова, торговавшего чаем и пушниной. Говорят, у него гостил сам Чехов, когда ехал на Сахалин. Представляете, какие люди ступали по этим ступеням! А вон там, напротив – магазин купцов Овсянниковых-Ганшиных, первый в Омске магазин-склад швейных машин "Зингер". Весь город завидовал их коммерческой хватке!

Слушая Николая, я будто воочию видел, как по этим улицам проходили бородатые купцы в сюртуках и енотовых шапках. Как в лавках звенели медные колокольчики, зазывая покупателей. Как скрипели телеги, доверху груженные мукой и кедровым орехом. Омск тех лет представал купеческой столицей Сибири – деловой, хваткой, не лишенной размаха и куража.

Во время нашей прогулки Николай обмолвился, что в свободное время любит покопаться в архивах, отыскать любопытные факты из омской истории. Вот и сейчас, работая над книгой об истории города, он наткнулся на любопытные документы.

– Представляете, нашел в архивах переписку начала 20 века между омским губернатором и столичными чиновниками. Там речь шла о грандиозном проекте – строительстве в Омске собственного университета! Губернатор писал, что городу позарез нужен университет – для подъема культуры, развития науки, воспитания местной интеллигенции. А ему из Петербурга отвечали: мол, не время сейчас, надо думать о войне с Японией. Вот так бюрократы зарубили на корню передовую идею! А ведь могли бы еще тогда заложить фундамент омского образования и просвещения.

Николай горячился, размахивал руками. Видно было, что эта тема его по-настоящему волнует. Да и меня зацепила – надо же, еще сто лет назад омичи понимали ценность знаний, тянулись к свету науки! Выходит, стремление к культуре, интеллектуальный поиск – это тоже неотъемлемая часть омской ментальности, наряду с деловой хваткой и удалью.

– А вот еще один любопытный документ попался, – продолжал Николай. – Письмо омского художника Кондратия Белова, написанное в 1919 году, незадолго до прихода красных. Он там описывает атмосферу в городе при Колчаке – растерянность обывателей, интриги политиков, безумные вечеринки в особняках. И рассуждает о судьбах России, о трагическом расколе нации. Такое проникновенное, острое письмо! Сразу видно – человек искусства, тонко чувствующий время. Вот я и думаю: может, издать его как исторический документ эпохи? Пусть люди знают, чем жил Омск в переломные годы.

Меня впечатлила дотошность Николая, его стремление по крупицам восстановить живую ткань истории. Распутать узелки людских судеб, вплести их в полотно городской летописи. Так и складывается ведь наша память – из осколков быта, из обрывков писем, из случайно сохранившихся реликвий.

Постепенно наш разговор перетек на современность. Я спросил Николая, как живут омичи сегодня, что для них по-настоящему ценно и дорого.

– Ох, непростой вопрос! – улыбнулся он, поправляя очки. – Омск ведь, как и вся Россия – он очень разный. Тут вам и купеческая основательность, и интеллигентская тяга к культуре, и рабочая солидарность. Но есть, пожалуй, то, что нас всех объединяет. Любовь к родному краю, гордость за его историю и традиции. Будь ты профессор или сталевар – ты все равно часть этого города, неотрывная его частица.

Николай рассказал,что многие омичи бережно хранят память о своих предках – первопоселенцах, купцах, казаках. В семьях из поколения в поколение передаются старинные реликвии, документы, фотографии. Устраиваются семейные чтения, молодежь изучает родословную.

– Для нас важно не растерять эту связь времен, – подчеркнул он. – В суете современной жизни очень легко забыть, кто ты и откуда. А корни – они ведь как якорь, не дают от ветра болтаться. Вот мы и стараемся их беречь, живительные соки традиций хранить. Чтобы дети и внуки наши тоже этим прониклись, этим духом омским напитались.

В подтверждение его слов я вспомнил сценку, подсмотренную в поезде. Древняя старушка в линялом платочке рассказывала внуку-подростку о прадеде-белогвардейце. Мальчишка слушал, раскрыв рот, бережно поглаживал потертый фотоснимок. В глазах его светились неподдельный интерес и гордость. Видно было – прорастает в нем росток памяти, пускает корешки в омскую почву.

Уже в гостинице, разбирая дорожную сумку, я наткнулся на книгу – томик стихов омского поэта Леонида Мартынова. Раскрыл наугад – и взгляд выхватил строки:

«Воздух омский – он особый,

Пропитал его Иртыш,

И пшеничные сугробы,

И березовая тишь…»

Меня словно озарило. Ведь правда – у каждого города свой особый воздух, свой неповторимый дух! Одни лишь чуткие к слову поэты способны его уловить и передать. В случае с Омском – это сплав купеческой деловитости и интеллигентской одухотворенности, казачьей лихости и крестьянской основательности. Тот самый чудесный сплав, который и отличает настоящего сибиряка.

Я вдруг почувствовал, насколько глубоко пустила корни эта земля в сердца своих обитателей. Как властно держит она их в своих объятиях – будь то писатель или рабочий, учитель или домохозяйка. Все они – ветви одного могучего древа, все напоены соками омской истории и культуры.

Наверное, в этом и есть главный культурный код Омска – в неразрывной связи человека и места, личности и социума. В уважении к прошлому и открытости будущему. В сохранении традиций и дерзновенном поиске нового.

Именно это удивительное сочетание и делает Омск неповторимым, непохожим на другие города. Древним и современным одновременно, многоликим и цельным в своей сути.

Таким он и останется в моей памяти – город на слиянии Иртыша и Оми, город-перекресток времен и судеб. Город, хранящий верность своим корням и вечно устремленный вперед.

Глава 27. Котел судеб

После неспешного, купеческого Омска Новосибирск ошарашил меня своими масштабами и темпом жизни. Впрочем, мне ли удивляться – ведь я не раз уже бывал здесь, и всегда поражался этому городу-космополиту, городу-труженику.

Помню мой первый визит – морозным декабрьским вечером, когда столбик термометра замер на отметке минус сорок. Я вышел из вагона на перрон, и воздух обжег легкие холодом, будто ударил наотмашь. Люди спешили по своим делам, окутанные клубами пара – дыхание тут же превращалось в густой белый туман. И весь Новосибирск будто дымился, будто выпускал из своего нутра могучее дыхание – дыхание города-гиганта, города-трудяги.

С тех пор я полюбил этот морозный, живительный воздух. Для меня он стал символом несгибаемости, упорства новосибирцев – тех, кто больше ста лет назад приехал сюда строить мост через Обь. Тех, кто превратил безвестное село Кривощеково в столицу Сибири.

– Новосибирск – он особенный, не чета другим городам, – рассказывал мне попутчик в поезде, худощавый профессор из Академгородка. – Он ведь, по сути, вырос на пересечении человеческих судеб, на стыке эпох и культур. Сюда, на строительство моста, съехались инженеры и рабочие со всей империи. Русские, украинцы, поляки, татары – все внесли свою лепту, свой характер в облик будущего мегаполиса. С тех пор Новосибирск и повелось быть городом-космополитом, городом-тружеником.

Я расспрашивал профессора о прошлом Новосибирска, о его пути от безвестного поселка до индустриального гиганта. И перед моим мысленным взором вставали картины былого – яркие, красочные, будто это было вчера.

Вот первые новосибирские купцы – мелкие торговцы, рискнувшие вложиться в будущее. Вот они сколачивают капиталы на поставках для строителей моста, берут кредиты, основывают заводы. И всего за пару десятилетий превращают провинциальный Ново-Николаевск в торгово-промышленный центр Сибири.

Вот итальянский инженер Лука Пачоли – автор проекта железнодорожного моста. Представляю, как он впервые приехал сюда, в эту морозную глушь – утонченный европеец, знаток чертежей и смет. И как полюбил здешнюю суровую красоту, безмерные просторы, размах стройки. Говорят, он даже женился на дочери рабочего и прожил в Новосибирске до конца своих дней. Вот она, сибирская любовь – крепкая, спаянная общим делом!

А дальше – водоворот истории, смена эпох и потрясений. Вот революция – и Ново-Николаевск становится прибежищем для тысяч беженцев со всей страны. Дворяне и интеллигенты, военные и чиновники – все ищут здесь спасения от хаоса и террора. Многие потом уезжают, но некоторые пускают корни – врачи, учителя, инженеры. Они так нужны молодой Советской власти, они помогают превратить город в индустриальный центр.

И я представляю этих людей – вырванных из привычного круга, брошенных в топку истории. Как они сходят на перрон, кутаясь в потрепанные шубы. Как за дыханием прячут страх и растерянность. Но постепенно оттаивают, вливаются в бурную жизнь Новосибирска – города равных возможностей. Кто-то преподает музыку в школе, кто-то чертит план электростанции. А кто-то, как Вера Волошина, и вовсе идет добровольцем на фронт – защищать мир, ради которого оставил прежнюю жизнь.

В памяти всплывает другой морозный день – 7 ноября, годовщина Революции. Демонстрация на главной площади, алые флаги полощутся на ветру. Люди идут плотной колонной – строители и инженеры, учителя и врачи. У всех разные лица, говор, одежда – но в глазах горит одно: вера в светлое будущее, в завтрашний день. И эта вера, пожалуй, греет сильнее меховых воротников и шапок-ушанок.

А впереди – война, страшная, испепеляющая. И Новосибирск принимает сотни эвакуированных заводов, тысячи беженцев. Целые семьи добираются сюда в теплушках – полуголодные, обмороженные, потерявшие кров. Но они сразу же включаются в работу – разворачивают станки в промерзших цехах, стоят у прессов и верстаков сутками напролет. Каждый патрон, каждый танк – как удар по врагу, как весточка родным на фронт.

Помню рассказ ветерана – как они с отцом приехали сюда из Харькова в 41-м. Как разгружали оборудование на лютом морозе, жгли костры из досок, чтобы отогреть руки. Как спали на стружке в углу цеха – и видели один сон: скорей бы победа, скорей бы домой! Но дом был далеко, а работы – непочатый край. И они вкалывали, не щадя себя – чтобы однажды проснуться знойным майским утром 45-го. И услышать по радио: guerre finie! Война кончилась! Ценой невероятных усилий – кончилась.

Это ли не культурный код Новосибирска? Готовность впрячься в общее дело, стиснуть зубы и работать на пределе. Но и умение не терять надежду, видеть будущее сквозь пелену метели. Меньше чем за полвека обычный человек здесь прошел путь от беглого поселенца до стахановца-орденоносца. И все потому, что город давал шанс каждому – раскрыть себя, проявить свой дар.

В пятидесятые годы этот дар заблистал новыми гранями – научными, творческими. Я смотрю на старые фото, и меня завораживают лица тех лет. Фронтовики в гимнастерках – склоняются над учебниками в университетской аудитории. Их жены и дочери – в простых ситцевых платьях, с одухотворенными лицами – осваивают педагогику и медицину. А где-то на задворках города, среди сосен и елей, уже поднимаются светлые корпуса будущего Академгородка.

– Это было волшебное время, – улыбается профессор, поправляя очки. – Представьте: посреди тайги как грибы растут институты, лаборатории, жилые кварталы. Сюда приезжают лучшие умы со всего Союза – и днюют-ночуют в научных спорах, в экспериментах. А вечером – квартирники бардов, поэтические чтения, походы в тайгу. Жизнь бурлила ключом – казалось, здесь и сейчас куется счастливое будущее всей страны!

Он вспоминает свою юность в Академгородке – бессонные ночи в лабораториях, жаркие дискуссии в курилках. Стройные ряды девушек в белых халатах – будущих биологов и химиков. Задорные физики в свитерах и очках, гоняющие в футбол между лекциями. И над всем этим – аура дерзости, жажды познания. Неудивительно, что многие лидеры перестройки вышли именно из-под сени новосибирских сосен!

Слушая профессора, я снова будто вдыхаю морозный, искристый воздух своей юности. Воздух надежд, устремлений, вызова привычному укладу. Это ли не главная примета Академгородка – вечный поиск, вечное горение? Где еще провинциальные мальчишки могли запросто поспорить с академиком, а идеи ценились выше чинов и регалий?

– Конечно, всякое бывало, – вздыхает он. – И косность бюрократов, и разгромные статьи в прессе, и подковерные игры. Но знаете, даже в самые глухие годы здесь сохранялся дух науки – бескорыстной, дерзновенной. Может, потому что людей с самого начала объединяло не происхождение и статус, а любовь к познанию? Стремление дойти до сути, невзирая на запреты и рогатки?

И я понимаю, что в этом весь Новосибирск. В этом особом сплаве упорства и интеллекта, трудолюбия и творческого порыва. Где еще встретишь такое разнообразие культур, судеб, характеров? Крестьяне и ученые, купцы и передовики – все они слились в единый народ, в живой сплав под названием "новосибирцы".

Недаром герб города – могучий серебряный лев на красном щите. Лев неуемной энергии, лев трудового энтузиазма – вот кто более ста лет правит этим городом! И даже в самые крутые морозы он не смыкает огненных очей – будто чует впереди новые свершения, новые повороты истории.

…Поезд замедляет ход, подплывает к перрону. Вот и знакомая суета, гомон встречающих, едкий дымок привокзальных шашлычных. Я подхватываю чемодан, одергиваю куртку – и шагаю навстречу городу. Тому самому Новосибирску, который не устает меня удивлять – и приветливостью людей, и размахом дел, и несгибаемой волей к жизни.

Я вдыхаю полной грудью – и чудится, будто в этом стылом, колючем воздухе разлит особый запах. Запах мечты, запах общего дела. Он щекочет ноздри, лезет под шапку – и вдруг осеняет: так пахнет будущее! Трудное, непредсказуемое – но непременно лучшее, чем настоящее.

Ведь Новосибирск не зря слывет городом молодости – здесь у нее особенные права, особенная власть над сердцами. Бросить вызов стихии, превратить болота в проспекты, грезы – в былую явь. И упрямо, невзирая на лютые морозы, идти к намеченной цели. Таков он, мой Новосибирск – неугомонный подросток, вечный искатель.

И я снова здесь – чтобы отогреться у его негасимого огня, напитаться его дерзостью и верой. Как и сотни других – строителей, инженеров, учителей. Всех тех, кто каждый день совершает подвиг – растит детей, спасает жизни, двигает вперед науку и производство.

Всех тех, кто и сегодня куется в этом городе-плавильне. Чтобы однажды разъехаться по стране – и сделать ее лучше, добрее, человечнее. В этом и состоит извечная миссия Новосибирска – воспитывать людей, устремленных в грядущее. Мечтателей, тружеников, борцов.

Настоящих сибиряков – крепких, как здешние морозы.

Глава 28. Кофе для одной

В Новосибирск я прилетел по делам – заключить пару контрактов, прощупать новых партнеров. Обычная рутина московского бизнесмена средней руки. Днем – переговоры, ночью – отчеты и презентации. Ни продохнуть, ни по сторонам глянуть.

Но в один из вечеров мне вдруг позвонила Мария – бывшая коллега, а ныне начальница филиала нашей компании. Предложила встретиться, обсудить текущие вопросы за чашкой кофе. Я и сам хотел с ней увидеться – не только по делу, но и по-дружески.

Сидим, значит, в кафешке – я свой двойной эспрессо потягиваю, Маша в смартфон уткнулась. Что-то быстро печатает, хмурит точеные брови. На лице – ни кровинки, только упрямая складка у губ и лихорадочный блеск в глазах. Вся как натянутая струна – то ли порвется, то ли лопнет.

И тут меня будто осенило. Ведь я же знаю Машину историю, причем с самого начала! Как она когда-то, лет десять назад, пришла к нам в компанию зеленой выпускницей. Робкая, застенчивая – но с горящими глазами и неуемной жаждой успеха. Как быстро освоилась, выбилась в передовики. И как meteora взлетела по карьерной лестнице – только держись!

Помню, мы тогда недоумевали – и чего ей неймется? Молодая, красивая, с мужем-красавцем – живи да радуйся! Дом – полная чаша, любовь – хоть ковшом черпай. Но нет, Машке всё было мало. Всё неслась куда-то сломя голову, всё карабкалась выше и выше.

А семья, личная жизнь – отошли на второй план, стали досадной помехой. Некогда ей стало борщи варить да мужнины рубашки гладить. Засиживалась в офисе до ночи, брала работу на дом. В постоянном аврале, на пределе сил и нервов.

Макс, муж ее, поначалу понимал, поддерживал. Сам ведь тоже карьерист, весь в делах да разъездах. Детей не хотел, все откладывал на потом. Мол, сначала на ноги встанем, жилье купим. А уж потом и о наследниках подумаем.

Только вот Маша-то всей душой к материнству рвалась! Она ведь из многодетной семьи, с малых лет в няньках ходила. Все мечтала своих детишек понянчить, дочек-сыночков. А тут – облом, не до того супругу. Он в своих бизнес-процессах по уши, ему бы квартальный план выполнить да премию сорвать.

Года три Мария терпела, себя уговаривала. Что, мол, Макс прав, не время еще. Сама с головой в работу уходила, карьеру строила. Думала – вот добьюсь успеха, тогда видно будет. Но чем выше поднималась, тем дальше отодвигалась мечта. Ребенок стал казаться непозволительной роскошью, обузой на пути к вершинам.

А потом вдруг как обухом по голове – мама у Маши заболела, слегла. И Маша будто очнулась, на секунду остановилась. Поняла вдруг со всей ясностью – жизнь-то конечна! Не успеешь глазом моргнуть – а уже старость на пороге. И спросят тогда – а что ты после себя оставила? Какой след, какую память?

Приехала она из больницы, села напротив мужа. Глаза – как плошки, руки дрожат. Говорит – так мол и так, хочу ребенка. Хватит уже тянуть, пора о вечном подумать. О продолжении рода, о смысле жизни.

А Макс и бровью не повел. Усмехнулся только криво да плечами пожал. Какие, мол, дети – у нас ипотека, бизнес-план на пять лет вперед! Рожать – это ж всю карьеру похерить, все, что нажито непосильным трудом. Нет уж, дорогая, давай лучше на Мальдивы слетаем. Развеемся, силы восстановим.

Маша сидит, глазами хлопает. Будто не узнает своего благоверного, будто подменили его. А внутри – обида клокочет, душит за горло. Это что ж, думает, я для него – не жена, не подруга? Так, бизнес-партнер, расходный материал? Сегодня нужна – завтра в утиль, без сожалений и печали? Где же любовь наша, клятвы у алтаря? Куда все подевалось, испарилось?

И созрело у нее решение – страшное, бесповоротное. Села, написала заявление об уходе. Собрала вещички – и была такова. Квартиру, машину, счета – все оставила Максу. На прощание – только записку на подушке: прости, мол, не могу так больше. Не по пути нам, не сошлись характерами. Будь счастлив – но без меня.

И ушла в ночь – лёгкая, невесомая. Будто гора с плеч, будто из клетки на волю. Сама не зная, куда и зачем. Просто потому, что сердце велело, потому что сил не было притворяться.

…Смотрю на нее сейчас – и сердце кровью обливается. Ну как же так-то, Маша? Зачем ты с собой это сотворила? Была же живая, настоящая – с румянцем во всю щеку, с озорными смешинками в глазах. А превратилась в бледную моль, в бездушный механизм. И ради чего? Ради циферок в отчетах, ради галочки в трудовой? Так ведь это все мишура, дым! Сегодня есть, завтра сдуло ветром – поминай как звали.

– Слушай, Маш, – не выдерживаю я. – А может, хватит уже себя насиловать? Остановись, оглянись вокруг! Жизнь-то мимо проходит. Самое главное упускаешь – любовь, семью, детишек. Это ведь на всю жизнь, это ценности непреходящие! А карьера, статус – кому они будут нужны лет через двадцать? Одумайся, пока не поздно!

Мария смотрит на меня растерянно, будто впервые видит. А в глазах – боль пополам с отчаянием. И прорывается плотина – слезы градом, лицо кривится. Всхлипывает, захлебывается словами:

– Да знаю я, знаю! Сама себе противна стала – ни сна, ни продыха. Все к цели шла, локти грызла. А теперь гляжу – а цель-то фальшивая, ненастоящая. И жизнь прошла стороной, и годы лучшие канули. Не родила, не понянчилась. На алтарь карьеры все положила – здоровье, молодость, мечту о семье. Дура я, ой дура!

Я говорю тихо, но веско:

– Маш, сейчас еще не время. Тебе нужно поменяться самой. И тогда все случится, как задумано. Как ты мечтала, понимаешь?

Она замирает, смотрит недоверчиво. А я продолжаю – спокойно, рассудительно: