…Но Буря Придёт

– Сам меня не стращай, дурачина безмозглый! Ты порожняя бочка без разума, куча навоза! Родичем мне называется… тьху!!! – кипятилась вдова Уннира, негодуя – не забыв ухватить со стола ещё крылышко гуся.

– Осторожней, сестрица… – прищурился Брейги, – Всеотец всем даёт по нужде в своё время – и что жаждем мы может исполнить порой… но не так, как нам тщится в надеждах.

Возле старого Когтя воссел благородный Даххаб, потянувшись ладонью к налитому доверху лучшим вином из закатных дейвонских уделов сосуду, сам наполняя свой кубок – но сперва налив первой посудину Сигвара, оказав честь хозяину.

– Как здоровье владетеля Зейда, да охранит его годы ваш бог?

Посланник остался бесстрастным, хоть брови чуть-чуть приподнялись над лбом. Говорил он с хранителем казны и печатей не тем бытовавшим в Арднуре наречием севера, а мало кому тут известным в Дейвоналарде говором южных народов песка.

– Гонитель Врагов доживает отмеренный срок, как то видят иные… Кровохарканье губит его год за годом, увы. Единый не милостив к сыну Тарика, как молвят глупцы – но хуже и то, что помимо ума он лишил и терпения всех его братьев с сынами.

– Ещё Волк не скончался, как все уже делят под ним Аршу́н-су́ли?

– По чести владетели наших уделов и все из мужей благородных домов видеть жаждут грядущим главою Хидджаза и десницей Вершителя младшего Áмра – ибо тот как послушная глина в руках их семейств. Но немало есть тех, кто стремится возвесть на Седалище Твёрдых и Абу Горячего. А дом, расколовшийся надвое, не устоит перед бурей…

– Я наслышан, аль-Хáр не желает того договора меж нами и Зейдом?

– Насчёт серебра и поживы Абу побежал бы первее иных тебе руку пожать в лобызаньях, почтенный… – насмешливо фыркнул Даххаб, – и добычей обоз набивать. И тем негодует, что звона того в кошеле не услышит он сам, как не дал ему брат повести те загоны на север. Аль-Хáр первым желал бы свой зад усадить на подушки в чертоге владетелей, и за ним стоят многие. Много разных стремлений в домах первородных Арднура. А к тому же ещё есть соседи…

Он умолк, хмурясь в долгих раздумьях.

– Да – соседи… – согласно кивнул ему Сигвар, – уж так повелось, что они есть вокруг от любого владения. И редко соседство то мирным бывает в веках.

– Всё так… – гость вздохнул, соглашаясь с хозяином.

– Достойный Даххаб – в каких дальних уделах теперь волю Зейда вещает почтенный Хажджар из Кабиров, твой предшественник в Винге?

Посланник Арднура скривился, вздохнув.

– В желудках лисиц – среди тех, кто попал туда после немилости Зейда. Гонитель Врагов разузнал, что крикливый дурак имел глупость связаться с людьми из семейства Асвад, получая от них серебро за молчание, будучи Зейда десницею в западных наших уделах, где те вы́блюдки лезут как змеи в жару, подминая владетелей, сея измену. А за это в Хиджазе не вешают так, как в Высоком Чертоге – а берут толстый кол и вгоняют предателям в…

– Знаю… – Сигвар вскинул ладонь, прерывая почтенного гостя, – за столом уж не стоит о том нам, почтенный. Лучше попробуй вон те языки – что в меду и приправах востока. Свой порой проглотить можно так, это блюдо вкушая.

Посланник Арднура учтиво кивнул, подчиняясь совету хозяина – и протянул вилец к блюду, наткнув на него кусок яства.

– Ммм… Вправду смак недурной.

– Говорю же – язык проглотить можно запросто.

– Лучше уж проглотить – чем его же лишиться…

Сигвар на миг хохотнул.

– Отменная шутка, достойный Даххаб. Запишу себе даже, чтоб помнить.

Гость оглядел все столы по соседству, внимательно глядя на блюда.

– Славный пир… Всё со вкусом – но просто. При владетеле Къёхваре были в Хатхалле столы как у наших господ – языки воробьёв, зад павлинов в меду, разве птиц молока не видал на столах я тут прежде, – посланник взял кубок, опять насладившись вином.

– Роскошь ту его братья любили. Упокойный наш ёрл любил власть… – Сигвар опять потянулся за блюдом с колбасами, что дымились парком средь тушёной капусты, – мне же та мишура ни к чему. А тем больше в час распри…

Посланец Мутахи́д-аль-Аэ́ды взглянул на почтенного хранителя казны и печатей – на добротный, лишённый украс и шитья небогатый наряд, крючковатые пальцы без золота перстней, что уверенно сжали точёную кость его посоха – и учтиво кивнул головой.

– Знаю, достойный. Ты сам из той редкой породы людей, кто владетелем будучи любит не власть, а порядок…

Юная Гудрун сидела среди родичей, внимая речам отца с дядей, говоривших с гостями из Утир и Морк, когда мать вдруг послала её к восседавшему подле их скригги прорицателю воли Горящего – старому Свейну Айна́уга, старшему сыну сестры упокойного Хъярульва. Тот молчаливо застыл на скамье, воззирая на пир и веселье собравшихся нынче гостей, словно будучи сам далеко-далеко от Хатхалле.

– Отнеси-ка почтеннейшему этого угря – а то Свейн за весь вечер без крохи во рту, восседает угрюмый как туча в грозу. Знаю, рыбу он любит… Да посиди, заведи с ним хоть речь! Старику одиноко – даже скригга, и то весь в делах, с ним никак не обмолвился словом.

Дочерь конюшего встала, оправив одежды, и взяв в руки блюдо направилась к Свейну. Тот, незряще взирая вокруг, обратил взор к явившейся девушке, оглядев её пристальным взглядом.

– Сядь, моя милая… Сядь. Знаю – не волей своей подошла. С дряхлым древом нечасто шумят разговором берёзки. Но есть что-то в тебе, что желает узнать, напрозрить через мглу…

Гудрун взволнованно вздрогнула, чуть не разжав побелевшие пальцы, державшие кромку горячего блюда с угрём.

– Вправду люди твердят, что вы думы прозрить даже в силах!

– Врут – или льстят… Силу зрить даже я не способен нести так как жёны, чей Праматери дар многократно сильнее – страшней. Но и я могу видеть иное, что грядёт нам из мглы.

– Что грядёт нам, почтеннейший? – взволнованно молвила Гудрун, обратив взор в глаза старика, – я вдруг чую какую-то тень, что лежит тут средь нас, прямо здесь. Чую что-то… что будет или нет. Словно ветер какой-то в безмолвии шепчет лишь тихо, колыша макушки дубов – прежде чем придёт буря… Ужели в войне мы потерпим от Эйрэ своё поражение? Или…

Прорицатель внимательно зрил в глаза девушки, чьё сиявшее золото радужек было подобно огню.

– Есть в тебе что-то, дочь Гисли… что я сам неспособен прозрить в твоей нити. Есть та огромная сила, кою постичь неспособна пока ты. И храни тебя боги, чтобы так и осталось…

– Почему?

– Потому что всё в жизни имеет свою за то плату. Слово. Молчание… Жизнь. Смерть… Прощение. Месть… Любовь. Ненависть… Мир и война… В силах ли мы уплатить эту цену, кою взыщет с нас рок?

Гудрун молчала, внимая словам прорицателя. Тот вскоре смолк, озирая чертог и гостей, что наполнили гамом речей своды древнего зала. Девушка тоже застыла на месте, усевшись по левую руку от родича, оглядая людей торопливым и пристальным взором.

– Так что же грядёт всем, почтеннейший?

– Грядущее… – мрачно вдруг хмыкнул старик, – я видел грядущее, милая – это лишь бойня. Уж лучше зрить плахи и петли, Помежные Распри и засуху с мором… Так сказал я владетелю Къёхвару в тот день Большого Совета, где железо мечей взяло верх над словами.

Я видел грядущее – это лишь кровь. Задуют железные ветры, неся с собой смерть. Взрастёт страшный лес, чьи стволы багряны́; распа́хнутся двери… придёт сама тьма. Божий ветер сметёт вековечные древы, сломит поросль и сучья дубов. Почернеет их зелень листвы вокруг золота славы. Имена обратятся на пепел… Ляжет лезвие прях на все нити суде́б.

Старик смолк, тяжело дыша грудью, взволнованно глядя сквозь зал и столы над головами, точно сквозь них, в пустоту. Глаза его были пусты, точно Свейн Одноокий и серым, и белым от хвори бельма оком зрил через мглу.

– Но среди мёртвых древ сохранится их семя, хоть малый росток… Унесёт его вихрь далеко-далеко, порассеяв по свету – где быть может взойдёт оно новыми всходами к солнцу. Ибо было так, есть – и так будет…

– А что скажешь ты мне о грядущем, почтеннейший? Что меня ждёт?

Свейн Одноокий взглянул на внимавшую девушку.

– Не прозрить мне его, дочерь Гисли… нет там имени Гудрун. Позабудут его средь живых.

Старик смолк на мгновение, глядя на девушку, на чьём лике печатью лёг резкий испуг.

– Лишь быть может одно из сердец его будет хранить до скончания века… Нет там имени Гудрун на нити суде́б, коя спрядена алым – и прочна как железо, долга. Нет на ней того имени, милая…

Гудрун в волнении так и молчала, даже когда старый Свейн задремал или впал в полудрёму, смежив веки и как-то осев, опустив голову ниц, лишь негромко дыша. Дочерь Гисли вгляделась в сидевших вокруг за столами людей – видя скриггу их дома с двумя сыновьями, семейство Прямого с его рыжекосой женой, главу Дейнблодбереар с родичами, его молодую племянницу, главу дома Утир, в чьих двухцветных глазах сплелись тучи и небо просторов Закатного моря, гостивших в Хатхалле арднурцев. Все их лики мелькали пред девичьим взором, теряясь в толпе средь десятков собравшихся тут на пиру. Чуялся кто-то ещё – сильный, страшный, опасный – кто был сам не здесь.

Точно неким наитием – не постигнув того, но едва ощущая неслышимым шелестом уст из незримого, Гудрун теперь ощутила тревогу, волнение, страх, с коим осталась наедине – как предвестье неясного, скрытого, грозного – что сплеталось теперь тугим прочным утоком суде́б. То был страх не ребёнка, а взрослого человека.

Но боязни в ней не было…

На следующий день Доннар Бурый и те из мужей Дейнова рода и их союзников, кто разом с ним отъезжали на общий сбор воинства, покинули Вингу и отправились к лежавшему в четверти дня пути от ходагéйрда Э́икха́дду, где в одной из обителей союзных им Къеттиров уже готовились к выправе на юг несколько тысяч людей – пеших и конных, осадных умельцев, копейщиков и стрелков. И уже проезжая через ведущие с южной дороги Большие Ворота, дядя нежданно спросил у следовавшей подле верхом на кобыле племянницы:

– Сегодня ко мне поутру вдруг явился сын Рагни Костолома из Ибаргейрда – перед тем как сам тронется в путь с донесением к Храфнварру Одноокому, который защищает от подступающих а́рвейрнов твердь на Трёхзубой. Так он отчего-то настойчиво у меня твою руку просил – раз, мол, в тот год перед началом войны не успел сыграть свадьбу. Не слыхал я о том ничего – а сейчас эта весть будет мне ещё трижды нежданее…

Дядя пристально взглянул на безмолвствовавшую братову дочерь.

– Или вчера ты согласие дала ему, и самый час мне теперь ждать сватов с юга?

– Своё решение я ещё в Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн сказала тебе, дядя… – ответила ему Майри, – и его не сменю, если только не будет на то твоей воли. Но неужели ты вправду в мужья мне желаешь его, этого сокола в перьях куриных?

– Нет разумеется, моя милая, – пожал скригга плечами, – сам всё гадаю, с чего у него такая поспешность с настойчивостью? Может ты растолкуешь?

– Нечего о том толковать, дядя. Не по сердцу мне этот свердсман, хоть и некогда сватался.

– Ну и славно! А то я полдня уже голову занимаю, с чего это всё… – успокоенно выдохнул Доннар, – и лучшего мужа тебе я найду, моя девочка, чем этот побегун на поручениях у Когтя – клянусь кровью нашего рода!

– Дядя, – внезапно спросила его дочерь Конута, – правда ли, будто ты меня выдать решаешь за нашего скудоумного ёрла, как в Хатхáлле по тёмным углам уж иные рты молвят?

Скригга посуровевшим взором обернулся к племяннице.

– И думать о таком я не стану! Кто же только сказать тебе это посмел?

И помолчав миг, добавил:

– От худого отца и всё семя худое бывает… Нет, чтобы я тебя – единственную братову дочерь – и в супруги этому скудоумному чаду Къёхвара отдал, и ты бы мне внуков таких тоже слабых телом и некрепких рассудком как он нарожала от этого мальчишки за Столом Ёрлов… Не бывать тому! – скригга Дейнблодбéреар в гневе рванул вдруг поводья коня, и заржавший скакун резко дёрнулся, когда стальные удила глубоко впились в рот.

– А иному кому? – вновь настойчиво вопросила родича Майри.

– Не время о том говорить сейчас… С чего ты вдруг так взволновалась об этом? – удивился её словам дядя, пристально глянув на братову дочерь.

– Разное люди сейчас говорят… – ответила она уклончиво, но встревоженно.

– Но не всех годно слушать, – твёрдо пресёк её сомнения дядя, подстегнув скакуна и устремляя его, а следом и всех выправлявшихся с ними попутчиков к повороту мощёного камнем большака на юг к далёкому отсюда Э́икха́дду.

Бундин взглянул со стены Малой Северной укрепи на лежащее снизу под ним море крыш ходагейрда. Вот уж седмину как после Большого Совета в Хатхалле он вместе с людьми их загона остался в Срединных уделах – и видно надолго, коль верить Копыту. Тот, волей старшего родича Бурого взяв этот чин и возглавив один из защитных стерквеггов тут в Винге, поначалу был хмур и угрюм, скрежеща челюстями при виде трепещущих стягов семейства владетелей Скъервиров – но потом после пира в Высоком Чертоге утих, пообтух и как будто смирился, с желчной ухмылкой взирая на крыши Хатхалле. И велел оставаться тут с ними и Бундину.

– Надолго? – спросил он тогда у их вершнего.

– Как время придёт… – кратко молвил в ответ ему Хугиль.

Конечно, он больше с охотой остался бы в воинстве, где за все эти месяцы смог добыть славы в боях против вражьих загонов из Эйрэ. Уж на копьях был славно обучен сражаться в строю, да и меч научили держать не как палку. Где-то там был его дядя Мейнар и прочие родичи матери. Был и тот сын почтенного Бруннэ, с кем успел он сдружиться тогда на пути в ходагейрд ко двору ёрла Къёхвара. Где теперь он, куда устремил свои силы Железной Стены в этот раз? Две седмины тому увидал его там во дворе их стерквегга на Круче, когда отошёл к праотцам старый скригга Дейнблодбереар. Жаль, даже обмолвиться словом не вышло у них и теперь…

Бундин порой задавался вопросом – для чего он пошёл вместе с Брейги и их земляками из Дьярви и прочих семейств северян под знамёна Гальтхафура. Вроде был он и вправду тут свой, и платил Хугиль честно и щедро, и жизнь в ходагейрде была то что надо. Потратить монету есть где тут в избытке – одеться как свердсман, купить себе добрые меч и броню, пировать, играть в кости с шарами на деньги иль так – или даже тишком от своих посмотреть на каких лицедеев и их представления. А уж девок тут было не счесть – и таких… И за ними растаял из памяти образ той дочери их кузнеца, что как хрупкая нитка держал его некогда дома. Но какое-то чувство твердило Ничейному, что быть должен он с дядей средь Къеттиров, а не тут, где иные из новых товарищей и земляков шепотком поминали в спину его кровь от Харлаусэ семени. Ну и пусть… Он свою клятву дал – и её не изменит.

Бундин отпрял от шершавых камней зубца стенки, возвращаясь назад в оружейни стерквегга. Порой часто казалось ему, что не той стороной изловил он монетку в питейне… Но зачем тогда сын Иннигейрд среди них, северян и остатков родни, кто по че́сти своим его так и не видит – ответов на то он не знал. Лишь наитием неким он чувствовал – так быть должно́, что так нужно… как там у ворот предрекла ему зрящая. Но зачем – его сердце не знало.

Ведомое новым скриггой орна Дейна войско дейвóнов выступало на юг, покидая Дубовый Холм. Остались позади прощания близких и прошёптанные-проговорённые вслед уходившим братьям, мужам, сыновьям и отцам заговоры-обереги от всякой погибели и беды. Затих не прекращавшийся шум кузниц и плотницких снастей, опустели конюшни стерквéгга и исчезли уходящими вдаль тенями те, кто теперь ехал конно во главе своих скиров, херв и кóгуров – все, кто держал меч и копьё. Созванные их вершним ратоводцем соратники Бурого догоняли его воинство, стекаясь подобно живым ручьям загонов в одну закованную в сталь и кожу чешуйниц реку, ощетинившуюся пиками копий и секир-шипниц, блестевших ярче тысяч самых ярких из девичьих глаз – то сама Матерь Костей улыбалась отблесками граней на хищном металле.

Фыркали тысячи скакунов, выбивая подковами тяжких копыт комья грязи из утоптанных дорог Дейвóналáрды, покидая её сердце и устремляя наездников в сторону юга. Там теперь прочно стояли вражеские твердыни, когда минувшей зимою Стремительные Рати под предводительством Убийцы Ёрлов одним скорым ударом лишили дом Скъервиров и их союзников их власти над этими обильными землями, в зимнюю пору разгромив большую часть воинств в городах и стерквéггах, перерезав пути и прочно осев на них обнесёнными частоколами и валами гнёздами, грозя разорительными набегами ещё остававшимся под рукой ёрлов владениям.

Большаками дорог и речными путями на снаряжённых тяжёлых судах дейвóнское войско двигалось к югу.