…Но Буря Придёт

ГОД ТРЕТИЙ "…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…" Нить 3

Едва синие сумерки небокрая стали разгораться огнём Вечерницы, Áррэйнэ вновь пожаловал к Коммоху в гости, не желая обидеть отца, которого столько уж лет не видал, чтобы неучтиво теперь не явиться к нему – пусть хоть его и звали едва ли не в каждый десяток в их укрепи. Со стуком о притолоку он растворил рукой дверь.

В жилище горел огонь печи, и трепетали на крышке ларя две разожжённые смоляные светильни. Коммох убрал по полкам горшки настоек и мазей, поставив во главе стола высокий жбан со свежим пивом. Тут же уже стояли кружки и деревянные миски с тушеным с репою мясом и одни скáйт-ши зрили с чем ещё таким вкусным, что он жадно втянул запахи через ноздри… и вновь встал на месте, завидев как от очага неприметно отошла в сторону дейвóнка, сняв с крюка котелок с булькавшим там ещё одним яством, и направилась прямо к нему – или к столу, у которого он застыл точно вкопанный, поймав её пристальный, слегка насмешливый взгляд.

– Ну что же ты стал, сын? – обратился к нему Коммох, усмехнувшись от того, что Áррэйнэ не сразу услышал его, – садись за стол! Сегодня у меня, старика, праздник. Ты вернулся, наш Львёнок!

Он крепко обнял парня, и похлопывая по плечу дал знать, чтобы тот не стоял точно столб. Áррэйнэ сел, сняв с пояса ремень с ножнами и прислонил их к скамье, напряжённо перестукивая по доске пальцами – хмуро насупясь и стараясь не замечать сновавшей рядом с ним девичьей стати, пока Майри ставила на стол из очага горячие горшки, отирая тряпицей их стенки от налипших в печи сажи с копотью.

– А кто бы ещё мне помог такой пир тут накрыть, как не Майри? – лукаво подмигнул Коммох, садясь подле сына и притягивая к себе жбан с пивом, – иначе жевали бы мы солонину с одной только кашей – как помнишь, каков из меня прежде стряпник был в Килэйд-а-мор. И уж прости, что не испробуешь старой Круаху ты пива – тут иная хозяйка не менее в этом искусна.

Зажурчала из жбана струя, наполняя две кружки. Затем хлынула в третью.

– Садись, девочка, хватит тебе хлопотать, – обратился он к Майри, указав ей свободное место за столом, куда выдвинул лишнюю кружку, – будь и ты моей гостьей сегодня.

– Дурно, отец, если один гость не по нраву другому, – она улыбнулась, спокойно вытирая руки о тряпку, и отчего-то не спешила сесть на скамью, – не буду я Льва принуждать на меня смотреть косо весь вечер, чтобы ему кусок в горло не лез. Ещё подавится вдруг… – добавила она чуть тише, улыбнувшись лукаво.

Áррэйнэ не нашёл что и сказать той в ответ, поперхнувшись на миг свежим пивом. Ну, Коммох – ведь нашёл чем поддеть его, что теперь самому хоть беги из гостей, чтобы не прослыть неучтивым. Словно нарочно, чтобы сын сидел рядом с ней – и место же для дейвóнки он указал прямо подле него.

– Что вы уж из меня зверя хищного делаете? Раз Майри твоя гостья, отец – так я не стану противиться – дурных людей ты в свой дом за стол прежде не звал. А мне после зимних выправ с голодухи и старый сапог в горло влезет, если б тот был так же сварен, – он жадно потянул носом, давая понять, что не хочет тут свар за столом, когда еда так сама и рот манит.

– Я тебе глаз не намозолю, Лев, не беспокойся, – она, словно оправдываясь, тихо произнесла это, легко садясь рядом с ним на скамью, и положила руки на доски столешницы.

Áррэйнэ искоса глянул на них, и Майри поймав его взгляд одёрнула руки к себе. Он заметил, что на её коже внутри ладоней бурели полосками шрамы, которые та попыталась сокрыть от его глаз. Он вдруг сильно взял пальцами её левую руку, притянув ближе к себе, и повернул к глазам, пристально глядя на раны.

Майри молчала и словно хотела одёрнуть руку назад, чтобы он не смотрел на эти неприметные, но всё равно уродовавшие кожу порезы – которые могли напомнить Убийце Ёрлов о том, как и когда она их получила.

– Это тебя тогда? – тихо спросил он, всё ещё крепко держа её за руку и не отводя своих глаз от багровых полосок рубцов, – в девичьих?

– От копий, – негромко ответила та, говорить не желая об этом, и с силою вырвала из его пальцев свою вспотевшую руку.

– Крепко тебе за меня там досталось, – словно с сочувствием покачал головой он, и вгляделся в её прикрытый прядью волос поверх раны висок, – хоть лицо ещё целым осталось…

– За тебя долг вернули – до смерти на память мне будет… – ответила она быстро, торопливо закинув упавшую прядь на висок, и перевела свой взор на сидевшего напротив Коммоха.

– Кушай, отец. Как ты любишь сготовила – чтоб жевать было мягче – и подлива там заячья…

– Спасибо, девочка. Лучше налей-ка нам пива сначала. Скверно будет не выпить за возвращение нашего Льва – правда, сынок?

Дейвóнка поднялась на ноги, разливая из жбана по кружкам отца с сыном пиво. Áррэйнэ всё ещё был оторопевшим – и оттого, что она спокойно сидит подле него на скамье, долгими распущенными волосами касаясь его руки; и что старый Коммох и вправду относится к ней точно к дочери – да и она к нему так же, называя отцом. Молча он выпил в один миг всю кружку, глядя как неторопливо глотает ту хмельную горечь на восковице отец, всё смакуя напиток. А сама Майри, усмехаясь, запросто допила кружку до дна, поставив пустой перед ним.

– Твоё здоровье, Лев! – с усмешкой сказала дейвонка.

Больше и сказать было нечего, и Áррэйнэ лишь махнул рукой в мыслях, что подле него сидит именно она.

– Что же у вас за столом ни ножа нет? – спросил он шутливо, и вынул из ножен на поясе свой, с размаху воткнув его прямо в парящее мясо в горшке – так что подлива из зайца брызнула в стороны, – от меня их попрятали что ли?

Майри, не удержавшись, прыснула задорным смехом, торопливо разрезая на куски растушившееся мягкое мясо, и даже Коммох усмехнулся в седые усы. Он был рад, что за столом меж гостями настал мир…

Вечер стал тёплой ночью, стёршей алое зарево севшего солнца, и лишь ветер гудел в ветвях чащ чернолесья. В приречных лугах в оросевшей траве затрещали сверчки. Вдали за пределами кáдарнле гулко заухали совы. Ярко разгорались звёзды в чёрной глуби небосвода над укрепью, где лишь дозорные мерно вышагивали вокруг частокола по валу и топтались на вежах, вслушиваясь в тишину – да слышалось фырканье скакунов в тесных стойлах. А в доме старого лекаря продолжался неторопливый их разговор за уже опустевшим столом – да и пива в жбане осталось на самом лишь дне, приведя Коммоха в сокрушение, что так мало его было сварено…

И то заводя разговор со своим сыном, то с юной дейвóнкой, он подтягивал к речам и кого-то второго из них, доселе молчавшего – а потом вдруг смолкал, смакуя пиво и оставляя их двоих говорить меж собой.

– Не думал вот даже, что ты отважишься тут в а́рвейрнской укрепи дейвóнским именем называться, – Áррэйнэ отставил от себя пустую кружку, задумчиво вертя её в пальцах, – повитуха тебя уронила, чтобы с огнём так играть?

– Я и не помню уже, как так вышло, – Майри пожала плечами, – хотела сначала по глупости Гвервил назваться или Гвендолен – так это имена для восточных кийнов. На меня глядя всякий раскусит, что лгу я в открытую.

– Ты, девочка, была больна – чудом меня отыскать тут смогла и назваться для стражи, от кого и с чем прибыла, – вмешался старый лекарь, – а там видно сама в бреду имя своё помянула. Это я тебя верно при всех называть стал так.

– Не стоило это, отец, – нахмурился Áррэйнэ.

– Как считают меня все тут родом с Помежий, из краёв Дэир-гли́нн-крох, то и имена там такие не редкость у а́рвейрнов, – ответила Майри, – только называют на здешний лад, по-другому слегка произносят – Маáри, или скорее Маáйрин. Отец говорит, что есть среди женщин такое нечастое имя, хоть его не слыхала я прежде.

– Есть, верно… – Áррэйнэ налил себе хмелем ещё одну кружку до верха и потянулся за колбасой, – только больше в ходу за горами средь тамошних кийнов – Габ, Гулгадд, Кинир и прочих. А на Помежьях подле дейвóнов оно редкость большая. По западу скорее на дейвóнский уж лад тут встречается, как твоё – да и то не везде.

– Знаток ты в именах девичьих, – усмехнулась Майри, найдя чем его уколоть.

– И в этом науку прошли… – Лев усмехнулся в ответ, не дав ей себя подловить.

– Это верно! – поддакнул старик, ухмыляясь, – а знала бы ты, девочка, как танцевать он умеет! Легче ног не бывало на празднествах в Килэйд-а-мор!

– Да что ты придумал, отец! – округлил глаза Лев, – скажешь ещё… Как медведь на колоде скорее уж.

– Значит всё же умеешь? – усмехнулась дейвонка, и в глазах у неё заблестели вдруг искры.

– Кому что – а всем девкам так танцы… – махнул рукой Аррэйнэ, и потянулся за сыром, – ну умею… Не до танцев теперь в это время.

Нож в его пальцах как будто топор разрубил подусохшую за зиму сырную голову.

– А Маáйрин – так ещё у а́рвейев звали древнюю богиню-мать, Хозяйку Во́роньей Тьмы и Владычицу Распрей, что прежде всех прочих богов дала жизнь всему сущему, всему роду людскому – и её же и отнимала, – добавил он с тихим почтением в голосе, нарезая подсоленный сыр на куски и протягивая их остальным.

– И у нас она есть – пусть и позабыта мужами уже, чьим богом стал Всеотец, останавливающий взором сердца, – Майри удивлённо слушала его слова, поразившись подобию древних имён, – правда, отчего меня таким именем отец с матерью нарекли, и не знаю я даже. И у дейвóнов нечасто даётся оно дочерям. Помню, как мать ещё была жива, по-иному порой меня звала.

– И как? – спросил Áррэйнэ с любопытством, отложив на столешницу нож и подняв взор на дейвонку, – неужели козой скороногой?

– Ульглейн – Пташечкой, – не ответив ничем на его остроту улыбнулась Майри. Но внезапно она умолкла, видно вспомнив при этом умершую мать – и прежняя её улыбка погасла, а губы плотно сжались в две нити.

Со двора в низкую дверь вдруг забрякала чья-то рука.

– Почтенный – тут ты гостишь не иначе? Хуг тебя вызывает – от горы только что прискакал гонец с вестями от áрвеннида!

– Иду! – Áррэйнэ стремительно подскочил со скамьи, отирая ладонями рот с подбородком от крошек. Оправив пояс с ножнами, толком даже не попрощавшись он торопливо выбежал во двор к ожидавшему его с горящим смоляком в руке вестнику.

– И в ночи нет покоя с делами для сына… – вздохнул Коммох, до краёв наливая из жбанаостатки хмельного, – а я было уж думал, что как и вчера обещал, расскажу тебе, девочка, ещё одно наше сказание о стародавнем герое-воителе, славном Маэне Остроглазом…

– Так расскажи, отец, раз обещал, – подала голос Майри, опёршись подбородком на две свои ладони и почтительно внимая словам старика, – да и Аррэйнэ, думаю, скоро вернётся – и тоже услышит.

– Уж кто-кто – а Áррэйнэ от меня это предание не один раз ребёнком ещё услыхал у нас в Килэйд-á-мóр… – старик отхлебнул из кружки большой глоток пива, долго смакуя то, – …о том, как умел Маэн сын Килина Дваждысвирепого сбить на лету одним камнем быстрокрылого сокола, дедо́вским мечом мог снести сразу три вражьих жёлудя с плеч, и в ночи́ перекидывался в серое волчье обличье – жестоко мстя всем своим недругам, что посягнули на земли их кийна и истребили родню. И досель его имя почитают семейства все в Эйрэ, передавая то сказание о Фи́нниог-ун-лли́гаде детям своим из колена в колено.

Коммох сделал ещё один долгий глоток хмельной горечи, потирая седые усы и пристально глядя на внемлюще слушавшую его, точно зачарованную речами старика гостью.

– Нет, девочка – я тебе другое предание славное расскажу, кое ты от меня ещё верно не слышала – об Аэ́дане и Аврен.

– Не слыхала и впрямь я, отец, – удобнее усевшись на широкой скамье Майри внимательно взглянула на старого лекаря, готовая слушать его слова, как не раз вечерами рассказывал ей он подобные сказания и легенды из Эйрэ, прежде ей неизвестные.

– Не рассказывали его мне соседки по девичьим там у горы. Расскажи, чем те люди прославились, что даже предание после о них изложили потомки?

– Случилась история эта давно – в те времена, что у наших соседей с заката ещё правил в землях его Дейнов род… – негромко начал речь старый марв-сьарад, отставив от себя кружку и пристально взирая на внимавшую его словам молодую дейвóнку.

– В часи́ны, когда не родились ещё и ни деды всех ныне живущих, и ни мы сами тем больше. Но и поныне, спустя столько веков вопрошаем мы: почему так должно было произойти? Можно ли было избежать того чёрного рока, что обринулся гаром несчастий на людские сердца? Спрашиваем мы это у вольного ветра, чья песнь нам приносит в ночи́ позабытое воспоминание об Аэ́дане и Аврен – и не находим ответа на то.

Случилось всё это веков все уж шесть до того – в том краю Эйрэ, где и поныне живёт наш род Килэйд, бывший свидетелем тех позабытых деяний – хоть и не в самом Килэйд-á-мóр у Клох-клóиган это событие некогда произошло. В ту пору в уделе, именовавшемся Гвéрддглинн-ди́рведд – Земля у Зелёной лощины – издревле жили два могучих и древних семейства, берущих начало в часи́ны великого Бейлхэ. Живший на западе этих угодий кийн прозван был Гверн, а поселившийся на востоке – Ду́ах. Оба семейства слыли в почёте и уважении у соседей и земляков, и даже дорожившие их верностью áрвенниды были частыми гостями в домах тех владетелей.

Прежние до произошедших событий столетия не знали сурового голоса стали между соседями из Дуах и Гверн. Но так сталось однажды, что главы обоих семейств не поделили что-то между собой. Быть может речь шла между ними о тучной родящей земле или богатых травой и водой летних пастбищах, о каких-то случайных обидах и тяжбах меж родичами, или об их славе воителей, что гремела тогда при дворе дома Бейлхэ, не раз обласкавших и принявших лучших из них в древнем Ратном Чертоге… кто знает? Всякая распря начинается из пустого, что можно решить мудрым словом – но из подобных обид и нелепостей на многие годы не знают потом ни покоя, ни мира людские сердца от опалившего их гнева с ненавистью.

Завязавшаяся меж двумя кийнами непримиримая склока переросла вскоре в долгую и кровопролитную распрю – когда вместо того, чтобы миром решить все свои несогласия, или на худой конец положиться на волю богов их дарованным жребием или обычаем поединка один на один «да-слеана», главы обоих семейств взняли родичей, и впервые с оружием в дланях сошлись на меже двух владений в неистовой битве.

Много погибших и умерших было в тот страшный день рока в обоих домах – но унять и единожды пролитый алый сок жизней уже нелегко, а порой невозможно – когда столько сердец разом вспыхнули жаждою мести и ненависти, чей слепящий голодный огонь не потушит порой даже мудрое слово, пока смерть не возьмёт их с собой своим мрачным укосом. И так вот на многие годы с тех пор протянулся суровый безжалостный рок непримирения меж двумя кийнами прежде добрых соседей.

Пятнадцать зим кряду кипела кровавая распря между соседями в Гвéрддглинн-ди́рведд, как бы ни пытались примирить их все прочие кийны срединных земель и сам áрвеннид Эйрэ. За тот час состарились и ушли к праотцам многие из видевших её зачинание – и ещё больше там сгинуло тех, кто с обоих сторон восстал сталью сосед на соседа, презрев прежние согласие с дружбой. И выросли бывшие малыми дети, чтобы по року своей судьбы и из мести за павших отцов также взяться за меч и копьё – сами уже не памятуя о том, что тогда послужило причиною распри меж фе́йнагами двух семейств – но слепо следуя их непримиримой вражде.

Глава семейства Дуах звался Карнах Мор-Тéах – Большой Дом – прозванный так за то, что Бури Несущий с Праматерью даровали ему и супруге великое множество славных детей. И был вправе родитель гордиться потомством: сыновья его выросли храбрыми и не чуравшимися тяжкого труда для блага своего рода мужами-воителями, а прекрасные дочери славились не только девичьей красотой, но и искусным мастерством своих рук, чьё сотканное и вышитое многоцветием нитей приданое ценилось порою дороже тучного скота в дар за самих невест. Слыл Мор-Тéах человеком бесстрашным и храбрым – но сердце его было суровое и гордое, и не желало искать примирения с недругом.

В пору тянувшейся между домами соседей войны взрослые сыновья Карнаха поручь с отцом так же храбро сражались в полях против недругов из дома Гверн и были ему самой главной опорой средь воинства Дуах. Много побед принесли они дому – пусть и не все из потомков Мор-Те́аха дожили в долгом раздоре до самой поры, в кою случилась вот эта история. Дочери же Карнаха выросли и покинули отчий дом, став жёнами фе́йнагов и прославленных в Эйрэвоителей. Оставалась не сватанной самая младшая из сестёр, родившаяся последней в потомстве владетеля Дуах – зачатая незадолго до начала раздора семейств. Нарекли её Аврен.