…Но Буря Придёт

ГОД ТРЕТИЙ "…ПРОКЛЯТИЕ ТРИЖДЫ ТОБОЮ ЗАСЛУЖЕННОЕ…" Нить 7

Полог намёта внезапно распахнулся как от порыва ветра, и Майри в волнении вздрогнула.

Верно, Лев Арвейрнов тщетно искал её в бурре и по всему кáдарнле – и каким-то чутьём вновь вернулся сюда, где они утром расстались, найдя здесь дейвóнку безмолвно сидящей на краю их лежанки с окровавленными руками, которыми та вытирала лицо – точно от незримых там слёз, не взирая на остававшиеся на щеках алые разводы – и она встрепенулась, подняв на него пустой взгляд.

Аррэйнэ весь был в крови – багровыми натёками она укрывала броню, мельчайшими брызгами измарав сталь шелома и нагрудных щитков, стекая тяжёлыми каплями с так и стиснутого в левой ладони меча. Она была на нём всюду – своя и чужая – темневшая алыми пятнами взятых им жизней на изгибах пластинок полосчатки, словно отблеск горнила свирепого и яростного Небесного Кузнеца, руками Убийцы Ёрлов несущего смерть на врагов своих чад. Казалось, сам хищный зверь, вбитый в металле наличины, шире оскалил разверстую пасть, без меры насытившись в это ужасное утро багряным.

Áррэйнэ замер на месте, глядя на неё – тоже окровавленную и онемевшую – и сорвав с головы шлем швырнул его наземь, а меч вогнал в ножны. Он уже знал, что будет потом – и то было неотвратимо, как он предчувствовал с сáмого первого дня, тщась вытравить это из сердца, пытаясь забыть. Оба они пытались. Но время пришло…

– Собирайся, Майри… – глухо вымолвив это он подошёл к ней, протягивая липкую от крови ладонь и помогая встать на ноги, и швырнул на лежанку её так и оставшийся с той самой ночи уложенным куль для дороги.

– Тебе пора…

Она, так и не произнося ни слова, беспрекословно подчинилась. Áррэйнэ снял с крюка ещё одну полосчатую кольчугу, которую сам подарил прежде дочери Конута, подогнанную ей по размеру – и выскочил из намёта, направляясь к коновязи, где ржала взволнованная Тиннэ, выбивая копытами ямы в земле. Поймав кобылицу, он торопливо её оседлал и повёл назад, на ходу зачерпнув ладонью из ведра-поилки пригоршню колодезной воды и обмыв разгорячённое, забрызганное кровью лицо.

Дейвонка уже успела переодеться из истрёпанного окровавленного платья в дорожную одежду – те же кожаные поножи и простёганную верховни́цу. Он без слов помог Майри надеть сталь брони, затянув все ремни и подпоясав охватом с ножнами. Свою косу, наспех заплетённую за то время, пока Убийца Ёрлов седлал её Тиннэ, уводившая в сторону взгляд Майри убрала за воротник.

Подхватив в левую куль Áррэйнэ крепко взял дейвóнку за руку и быстро повёл за собой из намёта, где их уже дожидались осёдланные скакуны.

Он остановил Ветра у кромки елового леса по ту сторону Чёрной и спешившись подбежал к замершей позади кобылице дейвóнки. С лёгкостью Аррэйнэ снял женщину с седла и на миг прижал к себе, крепко обняв.

– Тебе больше нельзя быть здесь, Майри… – твёрдо проговорил он, в следующий миг отстраняясь от неё и пристально глядя в глаза.

Она, бессильная вымолвить что-либо даже в ответ, лишь немо стояла напротив, покорно ловя его посуровевший и какой-то отстранившийся от неё взор – словно не понимая, о чём Лев сейчас говорит.

– Там, как проедешь всю эту вот чащу, начнутся песчаные гривы под сосняком, по которым по солнцу иди прямо к западу и на полвосьмины небесного круга на юг, не сбочивая. Не иди через топи на севере – там только смерть! Поняла?

Она, так и не произнеся ни единого слова в ответ, лишь безвольно кивнула в согласие.

– Когда ты выберешься из дебрей – а ты выберешься, знаю – то дня через три-четыре встретишь там первые селища вдоль Стейнхаддарфъялерне. И не иди напрямую полуднем вне этих лесов прямо к Твёрдому Камню – там…

Он не договорил, осёкшись на полуслове – но она и без слов поняла́, что там произойдёт в эти дни, что там начнётся – едва туда ступят копыта коней его воинства Р’уáйг Ламн-á-слеáна под белыми стягами взвившихся к западу чёрных убийственных стрел.

Сквозь застилавшие взор её слёзы дочь Конута рассмотрела, как в его на миг исчезнувшей за широким охватом ладони возник уже позабытый самой Майри её прежний девичий оберег на истёртом шнурке, потемневшем от следов пролитой на него в тут страшную предзимнюю ночь крови двоих их – рядом с которым с нити свисал и отцовский знак огненных стрел Всеотца. Нетронутый и сохранившийся за все эти долгие полтора года, он был кем-то снят с неё, полумёртвой и истекающей алым из ран во дворце áрвеннидов у горы – чтобы снова вернуться к ней нынче.

Áррэйнэ быстро надел ремешок оберега на Майри – покорно склонившей перед ним свою голову – когда знак её предков лёг на грудь поверх стали брони, вновь возвращаясь к их дочери и незримо оберегая дейвонку как прежде – словно показывая ей, кто она есть на деле – чужачка, рождённая во враждебной ему земле, и отнюдь не одной из дочерей народа Эйрэ. Свисавший с её шеи шнурок с дарованным Коммохом прежде трёхликим знаком Маáйрин Лев снял, развязав его грубую алую нить одним сильным рывком, и стремительно спрятал в ладони.

В этот краткий миг сквозь рвавшиеся из груди и через силу удерживаемые рыдания Майри наконец поняла, что отныне дороги их вновь лежат порознь – её, дочери Всеотца, и его, несущего в сердце икру пламени Бури Несущего – и возвращённым ей родовым оберегом Аррэйнэ словно ещё раз сказал это, желая спасти и сберечь на пути к долгожданному дому отцов, к их родному порогу прочь от гибельного жара войны… и словно тем самым навсегда обрубая всё то, что прежде нежданно случилось меж ними, меж их сердцами и душами.

– Прощай! – он крепко обнял её ещё раз – чувствуя, как быстро колотится женское сердце под сталью брони и одеждами, точно вырывающаяся из его рук дикая птица.

Майри хотела закричать от отчаяния во весь голос, чтобы он не бросал её тут одну – не гнал прочь от себя как молящую о пощаде хозяина верную собаку, не оставлял её… но вместо этого дочерь Конута также прошептала ему «прощай!» – твёрдо, со всей волей – пусть и душили ей горло бежавшие горькие слёзы, застилавшие глаза на сведённом судорогой отчаяния дрожащем лице.

Áррэйнэ помог ей взобраться в седло, и ещё раз встретившись глазами со взором дейвóнки хлопнул кобылицу ладонью по крупу. Захрустев опавшим сухим лапником под копытами Огненная резко сорвалась с места, и её очерть стала исчезать среди ельника, оставив глубокие метки следов на усыпанном жёлтой иглицею мху. Дейвóнка на скаку ещё раз обернулась к нему – всего на один только крохотный миг повстречавшись глазами с его взором – и исчезла средь скрывших её исплетений колючих ветвей окружавшей ихчащи.

Áррэйнэ резко вскочил в седло Ветра, хватая поводья, и с яростным окриком «Гáот, лейм!» подстегнув жеребца заставил того устремиться в скачковую рысь к уже близкому броду, направляясь назад к воздымавшемуся на небокрае столпу бурры в кáдарнле, затянутому вздымавшимися до самогó неба дымами пожаров начавшейся вновь тут войны…

Далеко позади них осталась поляна, на которой пути его с ней разошлись – точно не просто покинутое место, а словно целая часть её жизни, заживо отсеченная от дейвонки безжалостным лезвием рока. Не разбирая пути Майри наугад правила кобылицу сквозь чащу, не замечая хлеставших ей по лицу ветвей ельника. Тиннэ фыркала, мотая головой и рысила дальше, глубоко погружаясь копытами в белёсый сырой мох-губчатник, обходя попадавшиеся на их пути поваленные стволы мёртвых елей, и несла свою всадницу к северу – прямо в нетра непроглядного топкого леса.

Встревоженная кобылица сама остановилась в урочище посреди глубокой низины за обрывистым северным склоном высокой гряды, где ледяная вода с сохранившимися тут и теперь ещё остатками смёрзшегося талого снега выступала торфяною жижей из-подо белого мха, а закрывающий солнечный свет бурелом в колких копьях отмерших ветвей вокруг них исплетался непроходимой чащобой. Тут Майри не выдержала. Спрыгнув из седла наземь она не глядя привязала Огненную поводом к низко опущенной ветви сухого елового выворотня, и пройдя несколько шагов по опасно зыбавшей под её ногами болотине рухнула на колени в холодную грязь, до боли стиснув пальцами напряжённое, зашедшееся в судороге лицо. Горькие слёзы, доселе сжигавшие ей глаза где-то внутри, теперь потекли по щекам словно паводок на реке.

– Не могу… – прошептала она, едва сдерживая рыдания и тяжело дыша от стиснувшей грудь боли в сердце – боли без ран, жгущей её изнутри словно вогнанный прямо в живую кровоточащую плоть острый нож, – не могу…

Настолько неописуемо тяжело было у неё в этот миг на душе, что все иные слова, всё что хотелось сказать, выкрикнуть во весь голос – чтобы это услышал и он – все они застревали там в горле, удушаемые льющимися из глаз слезами. Лишь плечи дейвонки содрогались от её беззвучного и безудержного плача – что снова, в какой уже раз рок лишал её самых ей близких и дорогих – пусть не смертью, но собственной жизнью теперь разделяя их с Аррэйнэ души. Настолько тяжело, что десница сама, дрогнув, дотронулась пястью до черена. Наощупь она обхватила пальцами деревянную рукоять боевого ножа на поясе, и дрожащей рукой вырвала из ножен его остриё. Сверкнуло серебряным блеском узкое лезвие, которое она даже не могла рассмотреть из-за слёз, и Майри, приподняв голову, прикоснулась его холодной отточенной гранью к своей шее, где под волосами за левым ухом незримою жилкой билась её жизнь – надавив слегка, готовая сделать движение вниз.

– Не могу… не могу больше… – сквозь катившиеся из глаз слёзы вновь прошептала она – точно помрачившаяся рассудком, бессильная что-либо сделать, бессильная исправить что-либо, вернуть всё назад – не знавшая прежде утраты сильнее, болезненнее – и не желавшая более ничего, кроме этого последнего короткого движения ладонью, за которым не будет уже для неё этой страшной и рвущей отчаянно сердце пронзающей боли свершённого выбора, который сегодня ей выкинула своим жребием неумолимая судьба.

В этот миг дейвóнка вдруг ощутила касание чьей-то невидимой, тёплой и лёгкой руки на плече, словно кто-то взложил ей туда свою длань – мягко, но сильно, точно вонзившись незримыми жалами острых когтей сквозь железо брони и одежды. Она вздрогнула, торопливо оборачиваясь, но никого позади себя не увидела.

Урочище погрузилось во мрачные сумерки – более плотные, чем обычно бывает под пологом чащи. Корявые низкорослые ели и мёртвые выворотни с облезавшей как струпья корою казались расплывчатыми, словно затянутые предрассветным туманом. И в ушах зазвучало отчётливо имя, произносимое чьими-то ею незримыми губами – словно кто-то окликал дочерь Конута одновременно тёплым и ласковым, но безжалостным и свирепым голосом – призрачным женским голосом из ниоткуда, называя её то по имени, какое она знала всю свою жизнь, то по-древнему, как звучало оно прежде встарь, посвящённое Той, чьею тенью его было нынешнее.

Сотню раз повторялось оно не единожды, пока два эти слова не слились в созвучие, эхом звучавшее в голове, когда взор Майри резко вдруг померк, словно вместо сиявшего солнца на устрашившее сердце её тем незримым присутствием смерти урочище опустилась крылом птицы тьма, полная жутких голосов и видений, что вспыхнули огненной круговертью перед взором дейвóнки. Словно тысячи образов и событий заполонили её растревоженный разум, стремительно сменяясь одно за другим, не успевая рассудком постичь их и осознать. Словно дочь Конута сама была одновременно среди тысячи мест, узрев свыше весь круг своей жизни, чья истрёпанная тонкая нить трепетала теперь тонкой прядкой под сталью ножа на её окровавленной шее.

Громко звучали в сознании вопли всех тысяч смертей на истоптанных в грязь полях битв, трепетали по ветру старинные стяги десятков домов, чернота к небу взвившихся стрел затмевала свет солнца, а копейные жала сверкали багровым огнём сока собранных жизней. И среди этого водоворота ярче иных зрились ею пронзительные видения перед глазами, понять смысл которых рассудком она не могла – но взволнованным сердцем в груди ощутила тот страх, что несли они ей. Майри видела перед собой мелькавшие и сменявшие друг друга как спицы бегущего колеса образы: тени предметов, людей, разных мест и событий, чередовавшихся одно за другим – и не было ни порядка, ни некоего смысла в их появлении, нельзя было понять никаким предчувствием – зрит ли она то давно как ушедшее в темень минувшее или ещё не рождённое нынче из мрака грядущее всех этих божьих знамений.

Перед взором её полыхала огнём до небес стародавняя укрепь времён праотцов и явления Дейна с далёкого Севера, так разительно походившая на родную ей твердь Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн – а быть может то она и была в уже скором грядущем, когда туда явится с воинством он, исполняя свой долг ратоводца? Сердце дейвóнки в волнении вздрогнуло, слыша смертные вопли и вой погибавших в стена́х и чертогах стерквегга людей, но внезапно перед глазами возник круг приближавшихся к ней теней множества всадников, неумолимо сжимавшийся и не обещавший для дочери Конута никакого добра и пощады – лишь бесчестье и боль.

Как подраненная птица рванулась она прочь от их скакунов, отрезанная от тех растёкшимся алым потоком из крови, остановившим противников на другом берегу – и перед взором явилась из мрака нависшая прямо над женщиной страшная тень. Сама она рухнула ниц, распростёртая её собственной слабою тенью – тенью могущественной женской стати с развеваемыми не земным вовсе ветром неистовой бури долгими, угольно-чёрными окровавленными волосами подобно клубку тысяч сплёвшихся змей, чьи руки были алы от лившегося с них сока по́жатых жизней, и в суеверном страхе перед которой расступались лучшие из воителей, шепча Её имя – но не её, Майри.

Во тьме страшной ночи смертей всепогибели ярко блеснул вдруг пронзающий смертью клинок, пробив хищным клыком сталь прочной брони и разверзнув поток алой крови – и такая же кровь жарким ливнем кропи́ла с жал взнятых ввысь копий, страшным лесом возросших вокруг самой Майри, оплетённой их древками точно цеплявшими руки и ноги дейвонки ветвями чащобы, очутившейся в прекраснейшем из увиденных ею чертогов – теперь полном багрового цвета мучений и гибели.

Две с усилием тянущиеся одна к одной окровавленные руки, чьи пясти до боли подобно змее окрутил точно петлями цепи истрёпанный пояс, исчезли перед иным жутким призрачным виденьем. Страшным по́стуком тысяч секир в уши врезался хруст подсечённого древа, походивший на ломаемые человеческие кости, и в протянутые ладони дейвóнки упал леденящий ей пальцы отщеп из ствола преогромного ясеня, воззрив на дочь Конута белым разрубом – столь мучительно страшным и горьким, что из глаз Майри хлынули слёзы. А затем на замену ему две мужские ладони протянули ей скрученный свиток послания с чуть поднадломленной алой печатью семейства владетелей – предлагая принять его скрытую там в письменах тонких рун неизвестную волю.

Не зная, не находя в себе даже ответа на то, что ей даст этот скруток, какую судьбу – она попыталась его развернуть, осторожно дотрагиваясь пальцами до выделанной писчей кожи. Но вдруг эти руки обернулись морщинистыми ладонями старика, а сам свиток стал высохшим, пожелтевшим и ветхим от времени – и из трещин его на лицо самой Майри багровыми струями брызнула кровь.

В ужасе резко отпрянув назад, она одёрнула обе ладони точно от ядовитой змеи – и вот копейная круговерть вещей мглы поднесла ей ещё одно скилити, болью стиснув от зримого сердце у дочери Конута.

Она узрела себя среди свадьбы, где тысячи шумных гостей в ликовании радостно зрили на молодых, громко их славя и прося у богов даровать им на счастье и долю. Женихом был сам Áррэйнэ, а обличья застывшей спиной к ней невесты в зелёном венке она не рассмотрела, не в силах понять – она ли там это стоит подле него, или иная из дев земель Эйрэ, чей совсем не дейвóнский наряд молодой был надет на той, и чью руку он держит в своей окровавленной длани, улыбаясь его наречённой? В ярости и отчаянии Майри рванулась туда, не способная удержать своё сердце от горя и ревности, что иная из жён заберёт её любимейшего мужчину, и с гневом сорвала невестин венок с головы незнакомки, заставив ту к ней обернуться.

Внезапно свет дня резко померк. Исчезли и Лев, и воззрившая на неё пустотой страшным мертвенным ликом из бездны невеста, и тысячи тех немо ставших средь алых истоптанных трав их гостей – и лишь она одна молча стояла в безлюдной холодной тьме ночи, постаревшая и одинокая, не узревшая на земных путях своей тени. Вместо зелёного невестиного венка на седых волосах дочери Конута лежал почерневший и мёртвый, иссохший в прах ломкий венок горя и неразделённой тоски, уконованной ей от рождения и до узкой могилы… Она пыталась сорвать его прочь с себя, но всё тщетно – непослушные пальцы до крови колола иссохшая жёсткая чернь его мёртвых цветов и ветвей.

И затем всё как Хвёггова пасть поглотила волной непроглядная тьма, какая приходит со смертью…

Череда непонятных, зловещих, полных страха и крови видений внезапно исчезла, словно боги явили пред взором дейвóнки неведомые ей события всех времён, не дав силы постичь их и разъяснить. Майри словно очнулась от узы сильнейшего сна, когда в ушах у неё вместо этого странного голоса-зова из мира иного зазвучало отчаянное ржание Тиннэ. Кобыла неистово рвалась с привязи к своей хозяйке, мотая головой и пытаясь сломать удерживающий её за поводья еловый сук, а копытами выбила глубокие ямы во мху и бурой торфяной каше – всполошив и спугнув с сухих мёртвых ветвей стаю чёрных гонцов Всевеликого, в гулким карканьем взмывших в высь неба.

Нож в руке её всё ещё острою гранью касался шеи, и из-под его лезвия алой струйкой сочился по коже сок жизни, стекая за ворот рубахи на грудь под полосчатку. Встревоженная кобыла продолжала в неистовстве метаться на привязи, чувствуя запах пролившейся крови.

– Что же я! – пришедшая в себя Майри вскочила на ноги. Отняв нож от горла и отшвырнув его наземь точно ядовитую змею она схватила Огненную за узду и прижалась лицом к тёплой морде кобылы.

– Девочка моя… что же я, бестолковая дура, чуть не наделала! Убила бы я себя, а что бы ты тут одна делала дальше на привязи между волков? Прости меня, моя хорошая, прости меня…

Она со слезами целовала четвероногую подругу в её дышащий из ноздрей жаром влажный нос, и успокоившаяся кобыла радостно зафыркала, мотая головой и лаская хозяйку своей рыжей гривой, трепыхавшейся точно кострище. Прислонив лицо к храпе животного дочерь Конута с силой зажмурилась, пытаясь удержать в себе вновь нахлынувшие на глаза слёзы – и через миг распахнув их увидела каплю крови, упавшую из пореза на шее и растёкшуюся под ногами по прожилкам зелёного листа заячьей капусты.

Тонкие алые чёрточки вырисовались в подобие перевёрнутой руны «рáйдэ» – знака, предрекавшего расставание и разлуку. Быть может то были лишь игра лучей света и причудливое хитросплетение листвяных граней – но дейвóнка вдруг вздрогнула, поняв, что это не иначе очередное, на этот раз понятное ей предзнаменование жизнедавцев, их суровою непостижимою волей возлёгшее свыше на горечь событий ужасного утра – и покорно смирившись со жребием поймала в ладонь свободно болтавшиеся поводья кобылы. Значит, такова был их рок – и иного пути у них нет…

Подобрав брошенный наземь окровавленный нож и выведя Огненную под узду из мрачного и холодного точно смерть топкого урочища на твёрдую землю поросшей сосняком песчаной гряды, Майри вновь села верхом и по приметам стала выискивать сухую тропу, что вела бы на запад к ближайшим помежным стерквеггам дейвóнов у Каменных Врат. Путь её был далёк.

Слёзы прошли, высохли точно вода на горячем ветру из песчаных бескра́ев Ардну́ра – и лишь невыносимая тяжесть внезапной разлуки легла ей на сердце как камень. Всего-то и было согревшего душу ей счастья любви – но и оно оказалось коротким, нежданно так прерванным в нынешний день, как та нить резко рвётся хладнящим железом свирепой и неумолимой Кормилицы Воронов, безжалостной и хищной войны.

А может всё это она лишь надумала, вообразила себе в тщетных девичьих грёзах, что сможет его полюбить – своего врага и заклятого противника её орна? Разве могла она, разве имела какое-то право быть подле него – Льва А́рвейрнов – она, дочерь Конута Крепкого и одна из числа Дейнблодбéреар?

Нет, не могла…

Всё то чувство, которому она внезапно поддалась, было немыслимо. Она есть дейвóнка, он а́рвейрн – сутью своей два извечных заклятых врага. Оба их народа, столкнувшиеся уже не первый год в кровопролитнейшей распре, долго не будут ещё в прежнем хрупком и призрачном мире… и Лев выбрал собственный жребий – воина, хранившего присягу владетелю и другу, защищавшего землю и род своих предков. И в этом жестоком безжалостном выборе совсем не было места для неё.

Разве могла она так поступить безрассудно лишь по зову вспыла́вшего сердца, перечеркнув всё минувшее, всю свою прежнюю жизнь? Неужели хватило ей смелости на всё то, во что Майри в порыве как в омут вдруг бросилась с головой – позабыв, что она происходит из тех, в жилах чьих течёт кровь праотца всех дейвóнов – и своей любовью к нему, их врагу, отринув всё то, что прежде связывало с её родом и кровью?

Так беспощадно явила себя перед ней хитросплетением нитей их жизней судьба, что всё обернулось точно вывернутая наизнанку одежда – всё то, что произошло с ней за два этих года неволи в чужой ей земле, к которой она вдруг привыкла… потому что по ней ступал он, дыша этим же воздухом и утоляя жажду водой этих бурных порожистых рек краёв Эйрэ. Она, дочерь Конута Крепкого, праправнучка самогó Эрхи Древнего, несущая в жилах кровь Дейна – забыла о том кто она есть, и словно вознамерилась всю свою жизнь отдать лишь ему одному – Льву А́рвейрнов… свою душу и кровь… всю себя, словно она уже стала ему по чести и закону жена.

А если след его любви уже остался в ней где-то под сердцем – кто же она тогда будет после всего этого? Как она вознамерилась снова вернуться назад к своим кровным, если судьба вдруг да вправду даст ей тот нежданный подарок, как зачатое от семени Áррэйнэ дитя – от злейшего врага её дома? Разве есть таковому прощение? Кто же она тогда будет – женщина, всецело зависящая от воли её старших родичей – отныне решающих, жить ли ей с тем позорным приплодом или умереть за подобное содеянное бесчестье, как велят то законы седых и суровых времён праотцов, что доселе порою сильны среди древних домов северян?

Рука женщины взволнованно дотронулась сквозь одежды до живота, словно пытаясь почувствовать это, узнать и услышать – нет ли там того слабого звука биения новой дарованной жизни, что даёт им Праматерь, продолжая людской род? Но ответа на этот вопрос дочерь Конута так и не знала – равно как и на многие прочие, гнетущие её израненную душу.