…Но Буря Придёт

– Ты ещё не велел мне писать и последний твой свиток, почтенный… – дочь конюшего вновь оторвала глаза от послания, посмотрев на умолкшего скриггу.

– И какой же? – тот пытливо и пристально глянул на девушку.

– Для Дейнова дома.

– Наблюдательна ты, моя милая. Даже Ульф всё на память не счёл, когда письма готовил.

Клонсэ смолк на мгновение, глядя на Гудрун.

– Да – и им будет свиток сейчас… Дай докончить лишь этот. Пиши.

Сигвар хрустнул затёкшею шеей, усевшись удобней на стуле с резною высокою спинкой, и рука скриги сжала кость посоха, водя его жалом по глади цветных половиц.

– Пусть сюда всем семейством он явится – стоит глянуть на дочерь его и племянниц. Ибо дел у нас с ним теперь много – и ратных, и прочих – в чём он явно желает взять верх.

– А за что был он прозван так – Твёрдым Коленом? – спросила вдруг Гудрун, подняв взгляд на их скриггу и отвёв от готового свитка перо с набрякавшей на ости чернильною каплей.

– Расскажу тебе позже, моя дорогая. Пиши. Жду я Ройга в Хатхалле – занять место брата в Совете.

Когда свиток послания был завершён, и мельчайший калёный песок впитал лишнюю жидкость чернил с листа тонкой телячьей убеленной кожи, пальцы девушки ловко свернули ту в трубку. На стык скрутки густевшими каплями стёк разогретый напёрсток зелёного воска, и рука юной Гудрун поставила поданный скриггою оттиск печати семейства владетелей.

Пчёлка рвала траву под копытами, набивая живот свежим мятликом с клевером. Кобыла была хоть не лучшей породы из северных дальних уделов, но ход могла выдержать точно не хуже других скакунов – хоть порой насмехались над нею иные из свердсманов, видя мохнатую шкуру его скакуницы и ноги пониже иных жеребцов. Впрочем, Бундин на всякие шутки не отзывался – а может быть просто умел сделать вид, что плевать ему с кручи на всё это – как велось уж с рождения сына двоих неизвестных отцов. Кобылица хорошая, жаль расставаться – но раз уж покрыли её по весне, скоро надо избавиться, дать ей уход и хорошее стойло с кормёжкой, а себе взять другого коня. Пусть жеребится в покое, не в поле в пути. Жаль – привык он к Литбё как к товарищу… как к последнему знаку из дома, где жил сам когда-то и рос. Но вся жизнь такова, что нельзя без потерь – нельзя брать не отдав – так сказал как-то дядя…

Бундин задумался, лёжа на тёплой земле луговины у самой излучины речища Бы́стрицы. Мысли, что исподволь резали душу от самых Помежий с той встречи со зрящей, опять возвратились в мгновения отдыха точно незримые жала иголок, впиваясь под сердце. Быть может имей он надёжного друга, доверься ему, попроси дать совет или выслушать – было бы меньше сомнений и мер, что пытался возвесить и выбрать Ничейный – как быть. Но с рождения так повелось, что единственный сын Иннигейрд был один – ведь порою так легче.

– Гицур – чего там из дома слыхать? – он негромко окликнул товарища, кто спал подле, улёгшись башкой на седло, пока скакуны отдыхали, скубая траву.

– Да я чего знаю… Последним видал Бъярни Тощего из Ви́лльтурсто́ры, – пробубнил тот сквозь дрёму, зевая.

– И чего за известия? Что у нас в Волчьей Чаще творится?

– Будто они там в их Диком Раздоле до нас каждый день выбираются…

– Что про Гильду есть? Хоть возвратилась?

– А пёс… а-а-а… её знает, – Гицур зевнул, потянувшись, – вроде как нет, так и шляется где-то при воинстве Бычьей Башки.

– А про Грени Сырого? – осторожно спросил он – как будто боясь, что товарищ в вопросе уже угадает ту тайну, что в потоке разлива весной уплыла с телом родича к западу в ночь.

– Из ваших который, из Къеттиров?

– Он.

– Не слыхал. Где он сам – хоть у ветра пытай. Во что знаю – та дочь кузнеца Снорры Левого замуж к зиме собирается – Эдна которая. Обскакал тебя вашего мельника сын! – он шутливо ударил Ничейного в бок кулаком, хохотнув, – будет её теперь драть вместо круп на муку своим жёрновом ночью, раз уж ты прозевал эту девку, дурила!

– Я же ей клятв не давал – и она мне… – Бундин махнул безразлично рукой, хоть на сердце вдруг стало ещё холоднее и горче. Не давал – дал их Хугилю верно служить и сражаться.

Он привстал, оперевшись рукой о седло отдыхающей пасшейся Пчёлки, и взглянул на течение Быстрицы. В памяти всплыли вдруг шёпотом уст умирающей зрящей слова её… Трижды Предатель.

Он давно всё пытался решить. С того самого мига, как пальцы её начертали багровым на дереве старых ворот его рок, предрекая стать тенью Ульфстюра, прокля́того всеми – и что в Ормхал лежит его путь, в темноту. Порывался вернуться домой, позабыв про зароки и жажду воительной славы, что гнела его сердце той тихою завистью к свердсманам разных домов. Разве хуже он прочих, что станет сидеть у печи, когда все их семейства и родичи дяди из Къеттиров дружно взялись за мечи в этот час? «Даже может получше иных» – так сказал как-то Мейнар в тот их разговор. И он сам это знает. Даже Брейги Три Жала – и тот постепенно умолк, не стремясь больше вылезть с ним в сшибку, не раз получив и упав как изрубленный, всё пытаясь сразить его палкой в кругу – даже будучи там не один. Так чего же сидеть ему дома подобно калеке иль бабе, зачем?

День назад у ворот тверди Дейна на Круче Бундин встретил в толпе сына Бурого, Айнира. Жаль, не вышло у них и обмолвиться словом на сей раз – лишь кратко кивнуть головами друг другу в приветствие. У него бы он точно по-братски спросил там совета, поделился бы теми сомненьями, что как гвоздь в подошве́ рвали сердце – как быть? А быть может и стоило – встать там в воротах, Литбё навязать и остаться а хоть и до вечера, наплевав на приказ Брейги ехать с десятком товарищей к западу, закупить скакунов и овса в здешних селищах. А быть может и вовсе остаться бы с ним, пойти по́д руку Айнира прямо в Железную Стену… Но клятву он дал уже Хугилю.

«…и предашь и опять, преломи́шь все присяги… лишь всё хуже и хуже, кровавей… страшней» – снова всплыли слова её в памяти божьим пророчеством.

Если некуда вовсе бежать, если тем лишь приблизит своё он проклятие, уже дважды предав, изменив слову клятвы – так пусть вьётся как сплетено… может так лучше. Может будучи подле Копыта среди северян он сумеет избегнуть того, сдержав данную Хугилю осенью клятву?

– Пора, – окликая товарищей Бундин поднялся с травы, подозвал к себе Пчёлку и быстро её оседлал. Товарищи скоро уселись верхом на своих скакунов, и загон их помчался к востоку обратно до Кручи, где у Хугиля было какое-то дело с призвавшей его аж с Помежий роднёй. Комки грязи взвили́сь из примятой железом десятков подков луговины, когда токот копыт зазвучал над простором.

Но в ушах парня едким смешком из уст зрящей стоял её хриплый, уже затихающий голос, звучавший как будто из темени Ормхал:

«И беги, не беги – суждено тебе трижды предать, платя кровью. Видно рок твой таков… так судьба твоя сплетена свыше. А быть может ты сам… за всё будешь в ответе»

«За что это мне?» – снова спросил он себя.

«Но иной раз таков сам их рок… что порою предательство будет единственно верным… судьбой…» – донеслось ему тихим и грозным ответом из памяти, – «Может… нужно так…»

Долог был путь до родного порога…

Почти две седмины он занял у Майри, и нелёгок был даже мужам – не то уж, что женским плечам. Первые шесть дней она проплутала по чащам лесов и болотам вдоль самых восточных отрогов Каменных Ворот, с трудом находя путь по дикому бездорожью через замшелые буреломы и глухие урочища. Ночами во мраке там рыскали то ли свирепые звери, то ли призрачные тени самих одедрáугров, своим рыком и воем во тьме холодя её сердце. Но ни бродячие стаи волков, ни медведи, ни горные львы отчего-то не тронули стремившуюся в родные края на закат усталую и оголодавших без окончившихся припасов с овсом всадницу с рыжей кобылой. И всю следующую седмину их путь лежал к югу в направлении к Винге, где недалеко иуже было то место, куда сходились пути всех людей орна Дейна – их древняя родовая укрепь на Круче Закатного Ветра.

Восьмину за восьминой Майри оставляла позадилежавшие на её пути всё более часто лежавшие тут гейрды и селища, правя усталую и давно не видевшую овса Тиннэ к родному порогу. Пыльные вытоптанные дороги и лесные тропы, русла пересекаемых вброд рек и ручьёв, сумеречные чащи и светлые боры с перелесками, возделанные поля и луга – всё это как вихрь проносилось перед её глазами, в которых высохли слёзы первого дня обретённой свободы и уже светилась радость от возвращения домой.

И когда на тринадцатый день странствия она увидела над небокраем приметную издали вершину лесистой горы Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн, у подножия которой уже много веков стояла укрепь их орна, Майри расплакалась навзрыд, глядя на снова узретые родные края. Совсем рядом был дом её предков, где жила ближайшая родня по отцу – брат, дядя Доннар, и сам скригга Эрха – глава Дейнблодбереар, старейший в их орне. Тут же некогда появилась на свет и она, перед тем как Конут Стерке перевёз жену с едва рождённым ребёнком в Глухое селище ещё дальше на север, спасаясь от неправого гнева их мстительного владетеля Къёхвара.

Подгоняя Тиннэ ударами ног по её отощавшим бокам, Майри пустила кобылу рысью по узкой тропе, нырнув в поросший рябинами и орешником глубокий распадок. Когда рыжая вынесла всадницу на другой бок ложбины, до горы оставалось уже немного.

Сосновый лес закончился, распахнув перед взорами Майри с её жеребицей широкий зелёный луг-пастбище, тянувшийся вдаль и переходящий в возделанные поля, которые окружали со многих сторон твердь на Круче, окружённую тёмными пятнами древних дубрав. Раскачивавший медностволые сосны песчаной гряды и росшие по солнечным гривам заросли ольхи с березняком ветер запел над свободным простором. Издали почуяв человеческое жильё Тиннэ застригла ушами и радостно заржала.

– Спокойно, моя хорошая! Мы дома… – Майри потрепала усталую кобылицу за холку, правя её в сторону видневшейся вдалеке проезжей дороги, что вела прямиком к тверди предков. Едва животное перескочило канаву и приземлилось копытами на накатанный колёсами перекатов большак, как тут же оно дважды ускорило бег, задрав хвост и оглашая простор громким ржанием.

На всём скаку Майри приблизилась к первому ряду укреплённых внизу толстой каменной юбкой стен укрепи, где через опущенный над сухим рвом мост сквозь широко растворённые главные ворота в этот миг проезжал тянимый волами высокий воз с сеном. Гикнув, она подстегнула Тиннэ поводьями и как вихрь ворвалась во внешний двор тверди, пронесясь точно молния в узком проёме вдоль воза так быстро, что шедшие пешими возницы дружно шарахнулись в стороны от испуга, а проспавший её появление немолодой уже стражник подскочил на ноги, хватаясь за прислонённую к стене пику.

– Эй, стой! – заорал он ей в спину, размахивая оружием и дёргая за верёвку тревожного била, – клянусь Всеотцом – железа отведаешь в спину, сношай тебя волки! Люди, к воротам!

Вид появившегося тут незнакомого всадника в запыленных дорожных одеждах переполошил всех, кто был в тот час во внешнем дворе стерквéгга. Заслышав бренчание била и зычные крики стражника из окон построек выглядывали встревоженные, не узнававшие её земляки и родные. По сходам со стен уже мчалась копейная стража.

Майри резко остановила Огненную у конюшни и торопливо соскочила с седла наземь, скинув на плечи прикрывавший лицо наголовник.

– А ну стой, волчий ум… – подскочивший к ней с пикой наперевес стражник в лёгкой чешуйнице замер на месте от удивления, поперхнувшись на полуслове – пусть и не сразу, но узнав её, выросшую и повзрослевшую за прошедшие годы.

– Тиу́рра? – робко произнёс он, опуская вскинутую для удара пику жалом к земле, – ты?

– Я! Я дома, Бер! – она бросилась ему на шею и крепко стиснула стражника в объятиях.

– Айнир рассказал нам, что ты два года назад поехала с его людьми на восток вдогонку за воинством Уннира – и сгинула там в бою с рыжими…

У стражника навернулись на глаза слёзы. Он – и сам родом из младшей ветви Дейнова рода, всю жизнь служивший Доннару Бурому – хорошо знал с сáмого детства единственную дочь его упокойного брата, и был несказанно обрадован, вновь увидав её спустя столько лет здесь в родных стенах – живой и невредимой.

– Да – два года была я в неволе, прежде чем смогла вырваться прочь. Снова дома, хвала Всеотцу! – заплакавшая от радости Майри не могла насмотреться на родные ей стены, крутясь на месте словно волчок и жадным взором ощупывая твердыню своих предков.

– Скажи, Бер – а как давно появлялись тут дяди? Или хотя бы кто иной из старших из родичей? Здесь же наш скригга, так?

Стражник отчего-то потупил взор, не проронив ей ни слова в ответ.

– Бер, отчего ты молчишь? – Майри резко обтухла, ощущая тревогу.

– Они все тут, тиу́рра – и твой дядя Доннар, и Айнир, и все ближние из нашего орна, кто только смог в этот ратный час сюда выбраться.

– Даже Копыто приехал от самых Помежий… – поддакнул один из подростков, что бдили охрану по стенам за стражу.

– Верно. Все тут… И сам скригга уже как два года находится в укрепи, и с тех пор Кручу не покидает. Он стал очень плох – особенно нынче, когда мы потерпели столько поражений за зиму, – Бер опёрся на пику, почесав подошвою обувки колено, – Доннар делает всё возможное, чтобы спасти его – нопохоже, что час нашего Эрхи уже истекает…

– Быть не может! – вскрикнула Майри, вздрагивая от самой мысли, что их орн лишится своего скригги в такой опасный для их земли час, – он ведь был так крепок! Отчего же теперьему хуже?

Бер пожал плечами, сурово вздохнув в поседевшую бороду. Подле него в молчании застыли и выбежавшие во двор земляки.

– Неужелине догадываешься, тиу́рра? Сперва вражье нашествие в самое сердце страны, а затем весть о гибели стольких родичей – да и молва о твоей тоже кончине – для него это было сильнейшим ударом. Наш Эрха слёг в одночасье как срубленный дуб.

– Всё так! – закивала одна из служанок, жена главного конюшего, – как только услышал об Огненной Ночи, что рассказал ему вестник о гибели ёрла и иных наших бедствиях, кои принёс этот Лев их из Эйрэ – прямо тут во дворе пал как скошенный! А ещё…

– Помолчи, Гильда, сам всё расскажу! – оборвал её стражник, – и не удар Эрху вовсе разбил – а всё равно телом он слаб как немощный, и не в силах с тех пор даже встать с ложа на ноги. Он вроде бы ясен умом – и как прежде наш скригга и защитник Дейвóналáрды в отсутствие законного полнолетнего ёрла, как и раньше возглавляет войска и ведёт ратные приготовления. Только… – Бер запнулся, умолкнув.

– Только что? – пристально взглянула в его глаза Майри, ожидая ответа.

– Негневайся за сказанное, тиу́рра… но даже почтенный Доннар считает – не говоря уж про прочих тут родичей – что наш Эрха от тяжкой болезни уже повредился рассудком. Его дух ослаб, он в страшной тоске и терзаниях, постоянно твердит что-то непостижимое нам…

– Эй, Бер, старина – кто там приехал? – раздался вдруг чей-то знакомый дочери Конута молодой голос с ведущей на верхние ярусы стерквéгга каменной лестницы, – от дяди Мейнара что-ли гонец?

Майри вскинула туда взор и увидела неторопливо спускавшихся к ним трёх парней. Тот из них посередине, кто и окликнул Бера, был с короткой ещё светлой бородой, в ком дочерь Конута не без труда, но сразу признала своего брата – без столь привычных его обличью оружия и брони, одетого по-домашнему в долгие свободные поножи, подпоясанную расшитую рубаху и тиснёную выжженными в коже узорами лёгкую верховни́цу без рукавов, поверх которой привычно уже свисал с шеи на истёртом шелковом шнурке знак трёх огненных стрел Горящего. Там же подле него с удивлением взирали на гостью ещё двое их родичей, повзрослевшие сыновьявершнего стерквéггом в Э́икдáленгéйрде однорукого Турсы Медвежьего – молодые Эвар и Къеттир.

– Айнир! – вскрикнула она радостно, махнув рукой.

– Вотин… Неужели это…– поминая Всеотца, негромко выдохнул узнавший её издали брат, словно застыв на месте в оторопи. И через миг распахнув в приветствии руки бросился по лестнице вниз, перескакивая через пять ступеней разом.

– Сношай меня волки! Майри! Майри, это ты!

Он обхватил дочерь Конута в крепкие объятия и обрадованно закружил над землёй.

– Майри, сестрёнка – ты жива! Это и вправду ты! Эй, парни, гляньте вы только – это же наша Майри вернулась сюда! Ульф, где ты там, сношай тебя волки! Глянь кто тут есть! – заорал он во двор.

– Да, Айнир, я вернулась! – она не могла налюбоваться на так повзрослевшего брата, обрадованно зацеловав его словно малого ребёнка и сквозь брызнувшие из глаз слёзы радости погладила по голове.

– Как ты возмужал! О тебе уже слава гремит первее иных ратоводцев; где бы я не проехала – лишь о Книжнике все говорят. Тогда был ещё юноша, а теперь настоящий муж, вершний Ярнвегг… – она ещё раз обняла Айнира, с радостью глядя в его обветренное лицо с незаметною ниткою светлого шрама на левой щеке – знак ветров и ненастий, встречаемых им на полях всех бессчётных выправ и сражений. Знак войны, что остался отметиной брату…

– Лапка, зараза, лягается – не даёт себя крыть Корчу, чтоб её волки сно… – вышедший с коновязей со случной шлеёю в руках Ульф Твейрокси на миг онемел.

– Майри! Здравствуй, сестрица! – повзрослевший и ставший шире в плечах младший племянник Бородача придя в себя радостно обнял повисшую у него на шее дочь Конута, обрадовавшуюся встрече с ещё одним близким родичем и другом детства из Хейрнабюгде.

– Майри, я всё не верю глазам, что ты тут! Отец! Эй, отец! Выйди глянь, кто к нам прибыл! – Айнир загорланил в бок затворённых дверей, из которых сам прежде явился на двор.

Из их сводчатого проёма показалась стать Бурого. За прошедшие два года дядя не изменился – ни согнулся, ни располнел, как иные в том возрасте. Лишь новые морщины избороздили лоб, ина висках добавились нитки седины – знаки тяжёлых испытаний и невзгод. Но ни статью, ни глазами он не постарел и не осунулся, оставаясь первым из военачальников Дейвóналáрды, искуснейшим после старого Эрхи воителем и истым Несущим Кровь Дейна – вторым по старшинству и воинской славе в их орне.

– Отец! Только посмотри, кто здесь!

– Майри! Девочка моя! – Доннар вздрогнул в волнении, торопливо спускаясь по лестнице. Спустя несколько мгновений очутившись внизуон крепко обнял племянницу, прижав к себе что было силы.

– Я уже оплакал тебя – и страшился появиться перед братом в чертогах у Вотина с вестью, что не уберёг его кровь, – прошептал он сквозь слёзы, не выпуская Майри из объятий, – но верно сам Всеотец охранил тебя все эти годы… Где ты была? Что с тобою случилось?

– Дядя, я…

– Погоди – ты верно в пути не один уже день, и голодна – а я тебя держу у родного порога с расспросами? – Бурый заметил её высохшие, потрескавшиеся от жажды и ветра губы и исхудавшее заострившееся лицо – и подозвал к себе стражника..

– Бер, ступай скорее в стряпную – пусть всё тащат из печи немедля! Пойдём, моя девочка, поешь, отдохни. Ты теперь дома, хватит долгих дорог!

– Айнир, – обратился он к сыну, – поставь её рыжую в стойло, пусть ту почистят, накормят – и скорей иди с нами! Икликни всех остальных, кто есть тут – обоих Сверрсонов, Сигвара, Въёрна с сынами – скажи им, что сегодня дочерь Конута возвратилась домой!

– Да, отец! – парень повёл упиравшуюся, не дававшуюся его руке фыркавшую рыжую за повод в конюшни, где снял с кобылы тяжёлый куль с вещами сестры и с лёгкостью потащил его на плече, последовав за отцом – лишь мельком кинув взор на торчавший из ножен клинок с чисто выбитым в твёрдом металле знаком кузнечных искусников Вейнтрисведде, в сомнении хмурясь в каких-то раздумьях. Бурый же вместе с сынами Турсы Бере уже торопливо повёл Майри во внутренние ворота стерквéгга, в покои их родового чертога. Тем временем двое подозванных Айниром мальчишек-конюших сразу принялись рассёдлывать и чистить от пота и грязи уставшую кобылицу, налив ей в поилку несколько вёдер тёплой воды, чтобы та утолила жажду после долгой скачки сюда.

Снаружи стерквéгг был мурован из камня, обстроен за прошедшие годы с веками твёрдыми валунами гранита и полевого камня, но внутри всё было по-прежнему словно в самые давние времена. Само нутро чертога было срублено из дерева, чьи потемневшие брёвнаы венцов свидетельствовали о давности этой обители. Сюда в светлую просторную горницу над внутренним двором Доннар и привёл дочерь брата. Всё ей было знакомо здесь с детства – вывешенные по белым, мазаным извёсткой раскрашенных узорами и очертями стенам тканые, вышитые и набитые полотнища с искусными рисунками; истоптанный ногами десятков поколений тех в чьих жилах текла кровь их прародителя Дейна дощатый пол; тяжёлые дубовые столы и резные высокие стулья с дивно украшенными спинками; большие лари из бука и ясеня, печи и очаги вокруг покоя у стен; высокие стрельчатые окна из тончайшей слюды и цветного варёного камня; свисавшие с потолка из-под круговой лестницы вокруг чертога огромные кованные светильники в натёках застывшего воска.

– Садись, Майри, присядь же с дороги. Как мы долго тебя дожидались тут, девочка… Где ты была эти два года, как уцелела тогда? – спросил у племянницы Доннар – глядя, как торопливо та ела принесённую на белоглиняном блюде горячую снедь, хватая её руками, от волнения давясь и обжигаясь.

Айнир сел рядом с отцом на скамью, и весь во внимании смотрел на сестру, ожидая рассказа. Подле них в нетерпении внять её речи уселись и юные Эвар с Къеттиром из Дубовой Долины, и двое братьев Сверрсонов, сынов упокойного Лаггэ – и все прочие явившиеся на зов Бурого старшие родичи их семейства, бывшие в этот день в Вéстрэвéйнтрифъя́ллерн.

– Я потом лишь узнал, что на следующий день весь обоз был разбит, и никто там не выжил – всех смело то воинство Льва. Как ты там уцелела, сестрёнка? – спросил её брат.

– Их конных была только сотня, кто вышел на нас, но а́рвейрны снесли нас внезапностью точно коса траву – всего лишь десяток прорвался назад, и я была с ними. Надеялась, мы успеем добраться до Греннискъёльд-гéйрда – но враги нас загнали в чащобу и по-одному выбили стрелами как охотники зайцев. Я-то сама почти смогла оторваться, как мой конь сломал ногу на спуске.

– Э-эх! – с горечью выдохнул Айнир, слушая Майри, – вот ведь как жребий упал тебе… А так глядишь – и от врага ты смогла бы уйти.

– Кто знает то, Айнир? Быть может что разом со всеми я в нашем стерквéгге и полегла бы, успей там добраться до городища. Всё одно против тех их загонов та твердь до рассвета не устояла бы. А так мне угораздило брякнуться наземь с коня… – вздохнула она с сожалением.

– И тебя они взяли без чувств, – докончил её слова Бурый.

– Нет, дядя, – дочь Конута несогласно мотнула, – лук-то при мне был, и шестерых я пересчитать там успела!

– Ничего себе, сестрёнка! – у Айнира от удивления подскочили ввысь брови – и сам Доннар, как бы не был тягостен ему рассказ братовой дочери, обрадованно улыбнулся, заслышав такое из уст той.

– Как бы прежде не знал я про твой острый глаз, девочка – так не поверил бы в то ни единожды! – оглаживая долгую бороду восхищенно сказал старый Снорре Свинхофди, прорицатель велений богов в орне Дейна, и с гордостью вопросил у собравшихся родичей, – шестерых сразу – виданно ли такое, почтенные?

– Видишь – не зря тетивою ты мучила руку, как бы там не ворчал старый Хеннир… – обрадованно обратился к дочери Конута Ульф, подбадривая её.

– А дальше что было, сестрёнка? – спросил её Айнир.

– А потом подоспели их лучники – прострелили мне руку и там уж скрутили… – Майри дотронулась до левого предплечья, где под одеждами был скрыт незримый им шрам от стрелы, – тот их сотникспешил следом за воинством арвеннидак Греннискъёльд-гéйрду – и оттого меня там не прикончили, как им хотелось сперва – а вместе с ранеными отправили на расправу к горе.

– Ну а что было дальше, сестрица? – вопросил её молодой Эвар Турссон.

– Через день мы в ардкáтрах приехали, и там у ворот… – Майри запнулась на миг – так свежо ещё было в памяти то увиденное там.

– Там были колья с головами всех павших в той битве вершних… и твоих сыновей тоже, дядя. И вашего отца Сверры, – обратилась она к сурово внимавшим ее словам братьям Ульфу Костолому и Хенниру Лысому, – и брата ёрла с прочими – всех их, кто пал в эту ночь… Все их головы были взяты добычей сразивших их. Немногие уцелели из наших в Ночь Смерти, кто смог отступить к перевалу.

– Одедраугр пожри их! – заслышавший такую весть Айнир в ярости хватил стиснутым кулаком по столу, и посуда со звоном на миг подскочила.

Дядя Доннар на миг прикрыл ладонью глаза, лицо его свело судорогой при упоминании о погибших старших сынах.

– Словно соль в рану такое известие, девочка… Давно я оплакал обоих. В тот день я со Свейром Удальцом переводил наш загон через переправу у Свартэикфъяллерна – и Горящий послал мне дурное знамение… Два ворона ви́лись над кручей у Чёрной Дубравы, вздымаясь всё выше и выше к макушке – как вдруг порыв ветра швырнул их на скалы, и обе те птицы замертво пали с вершины на земли к ногам моего скакуна. Свейр меня успокоил, что нет в этом знаке дурного предвестия нашей выправе по северным большакам – но я вдруг почуял, что не на нашу с ним долю был выброшен Всеотцом этот жребий. И лишь потом, когда в середине лета до меня дошли горькие вести о гибели в Эйрэ всей нашей выправы, я понял – это на моих сыновей пал там вырок Горящего призвать их так рано в чертоги героев…