Диверсанты

© Ковалев В., 2020

© ИК «Крылов», 2020

Предисловие

В основу этой повести положены неопубликованные мемуары вице-адмирала Михаила Андреевича Усатова, переданные автору его близким товарищем, экс-начальником 6 отдела 3 управления КГБ СССР контр-адмиралом Владимиром Ивановичем Батраковым.

Михаил Андреевич прожил насыщенную и яркую жизнь, оставив заметный след в истории органов государственной безопасности.

Родившись в 1919 году в поселке Котюбок Кустанайской области и закончив техникум, в 1939 году он был призван на Краснознаменный Балтийский флот, где служил старшиной группы турбинистов на линкоре «Октябрьская революция».

В 1940-м старшина 1-ой статьи Усатов – боевой пловец морского диверсионного отряда, проходившего подготовку на Балтике, а затем в парашютно-десантном батальоне 214-й воздушно-десантной бригады РККА в поселке Марьина горка близ Минска. С началом Великой Отечественной войны (в августе и ноябре 41-го) Михаил Усатов – участник двух первых десантов в тыл врага.

Впоследствии в составе той же части он воевал на Курской дуге, форсировал Днепр, защищал Сталинград и освобождал Польшу.

После окончания войны, Михаил Андреевич продолжил службу на флоте, закончил Военно-политическую академию имени В. И. Ленина, после которой, пройдя спецкурсы, в 1955-м году был направлен в органы государственной безопасности. Там занимал должности начальников Особых отделов КГБ Восточно-Балтийской флотилии и Краснознаменного Северного флота, осуществив ряд блестящих оперативных разработок, приведших к выявлению вражеских агентов и ликвидации резидентуры западногерманской разведки.

В 1968 году контр-адмирал Усатов был переведен в центральный аппарат, где поочередно возглавлял отдел морской контрразведки, а затем (в должности первого заместителя) Первое Главное управление КГБ СССР, осуществлявшее внешнюю разведку. Под его руководством были проведены еще ряд успешных операций за рубежом, достойно оцененных советским правительством и лично Ю. В. Андроповым. Занимаясь наставничеством, воспитал целую плеяду чекистов, достойно продолжающих его дело. В 1986 году Михаил Андреевич вышел в отставку.

Награжден орденами Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды и еще шестью отечественными, а также четырьмя иностранными. Не считая медалей.

Ушел из жизни в 1995 году. Светлая ему память.

Глава 1

Отряд специального назначения

Наступил 1940 год. В Западной Европе закончилась «странная война». Весенне-летнее наступление немецкой армии привело к захвату Дании, Норвегии, Бельгии, Голландии и, наконец, к падению Франции. Гитлер еще грозит Англии высадить свои войска на Британские острова, а сам на совещании в ставке 22 июля уже говорит: «Русская проблема будет разрешена наступлением. Следует продумать план предстоящей операции».

Так зарождается замысел, который после оформится в пресловутый план «Барбаросса».

Над Минной гаванью Кронштадта занимался летний рассвет. Он окрасил в пурпурные тона далекий, в тумане горизонт, высветлив край неба на востоке, а затем, прогнав мелкую рябь по свинцовой воде, коснулся черных тел стоящих у берега субмарин.

Чуть позже со стороны входного КПП, с черно-белым шлагбаумом, на пирсах материализовались темные строи, остановившиеся каждый против своей лодки. А на их рубках и в носу, держа в руках шкерты, застыли вахтенные.

– Бум-бум-бум! – размеренно нарушил утреннюю тишину метроном, сорвав с поверхности стылой воды облачко спящих чаек.

– На фла-аг и гюйс, смир-рна! – с последним ударом метронома металлически прокатилась над гаванью команда. – Фла-аг и гюйс поднять!

Над мостиками рубок и острыми форштевнями кораблей вверх, на легком ветерке плеснуло сине-белым и красным.

– Вольно! – унеслось в пространство.

Задраив за собой входной люк первого отсека, вахтенный торпедист Юрка Легостаев привычно скользнул по стеблям трапа вниз, уселся на брезентовую разножку[1] под пультом ВВД[2] и стал ждать спускающихся вниз сослуживцев.

Оттрубил Юрка на Балтфлоте три года (еще оставалось два) и всерьез подумывал о сверхсрочной. Родителей он потерял в Гражданскую, воспитывался в трудовой колонии под Харьковом, так что после службы парня никто не ждал. А флот пришелся ему по нраву. Своими порядком и дисциплиной, морскими походами, а также настоящей мужской дружбой. Здесь Легостаев вступил в комсомол, стал отличником ВМФ, а потом старшиной команды. Помимо основной, освоил специальность лодочного комендора, метко стреляя из сорокапятки. Еще увлекся гиревым спортом, был кандидатом в мастера и регулярно выступал на первенство Ленинградской военно-морской базы. Внешне Юрка выглядел тоже ничего. Рослый, косая сажень в плечах, волевое жесткое лицо с косой челкой и карие, всегда прищуренные глаза. Говорящие о твердости характера. Его он выработал в детстве, когда был беспризорником, а затем в колонии имени Горького, которую считал родным домом.

Через несколько минут в конце отсека металлически звякнул клинкет, в переборке отворилась узкая дверь, внутрь, согнувшись, поочередно вошли три человека. На первом была щегольская мичманка с позеленевшим «крабом» и черный глухой китель с двумя золотыми шевронами на рукавах, на остальных – выцветшие матросские робы и пилотки с алыми звездочками.

Юрка встал с разножки, сделал по пайолам[3] несколько шагов вперед, а затем бросил руку к виску.

– Товарищ лейтенант, за время несения вахты происшествий не случилось! Матчасть исправна! Вахтенный торпедист, старшина команды Легостаев!

– Вольно, – пожал ему руку офицер, а пришедшие с ним, кивнув старшине, молча проследовали к своему заведованию у четырех торпедных аппаратов, на выпуклых крышках которых алели пятиконечные звезды.

– Здесь такое дело – отведя Юрку чуть в сторону, сказал лейтенант. – Тебя вызывает командир. Ты случайно ничего не отчебучил?

– Да вроде нет, – пожал плечами старшина. – У меня все нормально.

– Ну, тогда вперед, – кивнул мичманкой офицер. – Потом мне доложишь.

– Есть, – ответил Легостаев, думая, зачем понадобился командиру. Грехов он за собой не знал, служил, в основном, исправно. Правда, неделю назад, когда лодка вернулась с отработки в Ботническом заливе, с Юркой беседовал особист[4], время от времени появлявшийся в бригаде[5]. Он пригласил Легостаева в свой неприметный, с глухой дверью кабинет, расположенный в одном из зданий экипажа, где, усадив напротив, под включенную настольную лампу, стал дотошно расспрашивать о прошлой жизни.

Старшина рассказал о себе все, что знал, без утайки.

– Так выходит, родных и близких у тебя нет? – поинтересовался капитан-лейтенант, когда тот закончил.

– Получается, что нет, – вздохнув, ответил Легостаев.

– А когда беспризорничал, воровал?

– Не без того, товарищ капитан-лейтенант. Случалось.

– Что думаешь делать после службы?

– Наверное, останусь на флоте. Здесь мне нравится.

– Похвально, – ответил особист, чиркнув авторучкой в лежавшем перед ним пухлом, в коленкоровой обложке, блокноте.

На этом разговор закончился, капитан-лейтенант собеседника отпустил, посоветовав о разговоре не распространяться.

– Вас понял, – ответил Легостаев и вышел из кабинета.

К чекистам старшина относился ровно. Те опекали колонию, в которой он жил, часто навещали воспитанников, играли с ними в футбол и привозили подарки.

Поправив на голове пилотку и одернув робу, Юрка прошагал мимо стеллажных торпед к переборке, отдраил глухую стальную дверь и ступил за высокий комингс[6]. Миновав второй отсек, где под пайолой возился электрик, прошел в центральный пост (там находился командир со штурманом) и, вытянувшись, доложился.

– Значит так, Легостаев, – поглядел на него снизу вверх, сидевший на разножке у перископа капитан 3-го ранга с орденом «Красной Звезды» на кителе. – Ровно в десять тебе быть в штабе базы, у флагмана[7]. Сейчас зайдешь в каюту помощника, получишь тревожный пропуск[8] на выход в город. Форма одежды «три»[9]. Все понял?

– Точно так, товарищ командир, понял, – ответил старшина. – Разрешите выполнять?

– Свободен.

«Да, дела, – размышлял Юрка, подходя спустя пятнадцать минут к флотскому, за высокой оградой экипажу[10], где в числе других обитала команда их «Щуки». – Оказывается, я нужен самому флагману».

Его старшина видел пару разу – когда был курсантом школы подводного плавания, во время принятия присяги, а потом, спустя год, на гарнизонном параде. Воинский начальник во главе штаба принимал парад, стоя на обитой кумачом трибуне у Морского собора, а личный состав в строю и с карабинами на плечах печатал шаг напротив, по гранитной брусчатке.

В красно-кирпичной, прошлого века казарме экипажа, в эти утренние часы было пустынно, только у тумбочки при входе скучал дневальный из молодых, с висящим на поясе штыком, да еще двое из наряда шаркали влажными машками[11] по серому бетону пола. Миновав обширный кубрик с двуярусными, аккуратно заправленными койками, Легостаев ступил в длинный сводчатый коридор с выходившими туда несколькими дверьми и потянул на себя крайнюю. За ней была с высоким потолком каптерка с чисто вымытым в торце окном, по бокам которой на трепмелях висела матросская парадно-выходная форма. Ниже тянулись крашеные деревянные рундуки с личными вещами. Пахло в каптерке одеколоном и немного папиросами.

Спустя несколько минут Юрка вышел оттуда в фасонистой мичманке с рубиновой звездочкой на околыше, приталенной форменке с бледно-синим воротником и широких, отутюженных клешах, под которыми блестели хромовые ботинки.

– В увольнение? – поинтересовался на выходе дневальный.

– Типа того, – последовал ответ. – Бывай, парень.

Дробно процокав подковками каблуков по бетонному маршу лестницы, старшина вышел из казармы и перекурил у обреза[12] на скамейке. Далее пересек пустынный широкий плац со старыми липами у ограды, а потом, предъявив вахтенному пропуск, снова вышел через КПП в город.

Лето преобразило Кронштадт. Из серого и неуютного зимой, продуваемого колючими ветрами Финского залива, теперь, в лучах утреннего солнца, он выглядел ярким и зеленым. В Петровском парке буйно цвели липы и сирень, по его серого гранита дорожкам прогуливались мамаши с колясками.

Откуда-то издалека донесло песню.

– выводил чистый молодой голос. Потом из-за угла прошлого века дома, на булыжник улицы вывернул флотский строй и дружно грянул:

– Да, хорошо поют, бродяги, – довольно хмыкнул старшина, остановившись в тени акации на тротуаре.

Парни, судя по виду, были курсантами учебного отряда: в синих необмятых робах, тяжелых яловых ботинках, именуемых «гадами», и бескозырках без ленточек. Их они получат, как только примут присягу.

Обдав старшину запахом табака, кожи и гуталина, строй монолитно прошел мимо, а Юрка, проводив его глазами, направился в сторону штаба базы. Тот находился неподалеку от Якорной площади с высящимся над ней памятником адмиралу Макарову, в четырехэтажном, дореволюционных времени особняке, рядом с которым стояли, блестя лаком, две черных «эмки», военный грузовик и защитного цвета мотоцикл с коляской.

Взглянув на свои «Кировские» (подарок командования за первое место в базовых соревнованиях), Юрка отметил, что до десяти осталось семнадцать минут, после чего направился к массивным дверям входа. Поднявшись по ступеням на широкое крыльцо, по бокам которого стояли два гранитных льва с грустными мордами, он потянул на себя надраенную бронзовую поперечину и оказался в высоком прохладном холле с уходящей к лестничному пролету, бордового цвета ковровой дорожкой. Справа, на невысокой платформе, у отделанной серым мрамором стены белело в штативе военно-морское Знамя базы, у которого застыл с винтовкой у ноги часовой, а слева, у противоположной, за стеклянной перегородкой с окошком восседал дежурный офицер с нарукавной повязкой «РЦЫ». Преисполненный собственного достоинства.

– Ты к кому? – поинтересовался он, когда Юрка подошел к перегородке.

– Мне назначено на десять, – ответил моряк, чувствую холодок волнения в груди. – К командиру базы.

– Фамилия? – поинтересовался дежурный.

– Легостаев. Старшина команды торпедистов со «Щ-317».

– Есть такой, – лейтенант пробежал глазами лежавший перед ним, рядом с телефоном список, вслед за чем нажал темневшую на крышке кнопку.

Из двери за его спиной тут же возник конопатый матрос, изобразив строевую стойку.

– Проводи старшину в ленкомнату, – бросил ему офицер, после чего взял трубку зазуммерившего телефона.

Следуя за матросом, Легостаев поднялся на второй этаж, и оба пошагали по обшитому темными панелями, широкому коридору. В него выходил десяток с медными номерками вверху дверей, конопатый остановился у последней.

– Тебе, браток, сюда, – ткнул в нее пальцем, вслед зачем поспешил обратно.

Юрка нажал на медную тугую рукоятку, переступил порог и оказался в небольшом зале. Из трех широких окон в него лился солнечный свет, а за двумя рядами полированных столов, в окружении висящей не стенах наглядной агитации, сидели полтора десятка старшин и краснофлотцев. Впереди них, под портретами вождей, за таким же, только длиннее, столом, на возвышении расположился уже знакомый особист, перед которым лежала открытая папка. Капитан-лейтенант, держа в пальцах остро заточенный карандаш, просматривал в ней какие-то бумаги, а аудитория молча взирала на это.

– Так, это у нас кто? – поднял он на вошедшего глаза.

– Старшина Легостаев! – козырнул Юрка. – Из экипажа капитана третьего ранга Иванова.

– Проходи, старшина, – сделал отметку в бумагах особист. – Присаживайся.

Юрка снял мичманку с головы, шагнул к ближайшему пустому месту и опустился на один из стульев. Потом оглядел лица соседей. И узнал их! С этими ребятами в мае, по указанию командования, он проходил медкомиссию в Ленинградском военно-морском госпитале. На нее были представлены двадцать моряков срочной службы. С кораблей, подводных лодок и береговых объектов. Все без исключения спортсмены.

Одного парня Юрка хорошо знал. Как-то познакомились в увольнении, а потом не раз встречались. Его звали Михаил Усатов, он был старшиной группы турбинистов с линкора «Октябрьская революция», стоявшего на кронштадтском рейде.

Кроме всего прочего, у обследуемых тогда проверяли объем легких, помещали в барокамеру и до одурения вертели на центрифуге.

– Не иначе направят для поступления в летные училища, – высказывали предположение некоторые.

– Да ладно вам, – возражали другие. – Туда поступают только по личному желанию.

Врачи же причин комиссии не объясняли. Говорили, так надо.

После Легостаева в ленкомнате добавились еще пять вызванных, а когда до назначенного времени осталось пять минут, капитан-лейтенант, взглянув на свои часы, закрыл папку, встал и сообщил, что с моряками будет беседовать флагман 1 ранга Ралль.

– А поскольку разговор с вами будет секретным, – обвел взглядом присутствующих, – никаких записей не делать, лишних вопросов не задавать. Всем всё ясно?

– Точно так, ясно, – вразнобой ответили краснофлотцы.

– Ну, тогда следуйте за мной, – прихватив папку, спустился вниз особист и проскрипел хромовыми ботинками по паркету к двери.

Выйдя из ленкомнаты, группа поднялась по лестнице на третий этаж и прошла в приемную командира базы. Там чекист оставил всех на попечение адъютанта, чем-то напоминавшего известного артиста Жарова, после чего исчез, а адъютант, испросив разрешение по телефону, сопроводил военморов в кабинет.

В просторном, с портретом Сталина на стене помещении, оказались целых два флагмана. Один (в нем Юрка опознал командира базы), сидел в кресле под портретом за двутумбовым, с зеленым сукном на крышке, массивным столом, увенчанным чернильным прибором, а второй – за приставным, сбоку.

– Проходите, товарищи, садитесь, – сделал приглашающий жест рукой командир базы в сторону длинного ряда стульев.

Несколько оробевшие моряки бесшумно разошлись вдоль ряда и присели, держа в руках головные уборы.

Второй флагман, откинувшись в кресле, все это время оценивающе рассматривал краснофлотцев, неспешно поворачивая голову с ровным пробором слева направо. По годам он был значительно старше первого, с жесткой щеточкой усов на обветренном лице и двумя орденами Красного Знамени на габардине кителя. Юрий Федорович Ралль начинал службу еще на царском флоте. Участник Первой мировой, а потом Гражданской войны, он поочередно командовал эсминцами «Подвижный», «Капитан Изыльметьев» и линкором «Марат», возглавлял высшее военно-морское училище имени Фрунзе, а ко времени описываемых событий являлся начальником управления боевой подготовки Рабоче-Крестьянского Красного флота.

– Группа перед вами, товарищ флагман первого ранга, – сказал в возникшей тишине хозяин кабинета.

Вслед за этим Ралль встал и сообщил, что приказом наркома ВМФ Кузнецова все присутствующие зачислены в Отряд особого назначения. Главной задачей которого будет совершение подводных диверсий в отношении кораблей противника и его береговых объектов в военное время.

Несколько ребят переглянулись, а остальные напряглись. Известие явилось неожиданным.

– В ближайшее время вы поступите в распоряжение командования сухопутных войск, – продолжил флагман, – где будете переодеты в форму десантников и на базе бригады ВДВ обучитесь прыжкам с парашютом на землю, воду и лес. В дневное, а также ночное время. А перед этим освоите навыки подводной диверсионной деятельности, – далее он выдержал паузу и завершил: – На ваших кораблях никто не должен знать, куда вы отправляетесь. По прибытию на место свою принадлежность к флоту не раскрывать. У меня все. Вопросы?

После этого сел, выжидательно глядя на краснофлотцев.

В кабинете возникла звенящая тишина, нарушаемая мерным ходом стоящих сбоку от входа напольных часов в футляре.

– Разрешите? – поднял руку один из старшин.

Со значком «Ворошиловский стрелок» на форменке.

– Слушаю, – кивнул флагман.

– После учебы нас снова вернут на флот? – встал тот со своего места.

– Обязательно, – последовал ответ. – Для него и готовим. Еще вопросы?

Таких больше не оказалось.

– Ну, если вопросов больше нет, завтра в восемь ноль-ноль всем быть в фойе у дежурного, – сказал все это время молчавший, командир базы. – Все свободны.

Моряки встали со своих мест и один за другим вышли из кабинета. На улице они расстались (каждый осмысливал услышанное) и отправились на свои корабли, стоявшие в гаванях и на внешнем рейде.

– Привет, Юра, – послышалось сзади. Легостаев обернулся, перед ним стоял Усатов. Такой же рослый, как и он, с открытым и доброжелательным взглядом.

– Здорово, Михаил, – протянул старшина руку. – Получается, будем вместе служить?

– Получается так, – тряхнул руку Усатов. – В новом качестве. Хотя, честно сказать, я такого не ожидал.

– И я тоже.

– Ну, тогда до завтра, – сказал Михаил, после чего, хлопнув друг друга по плечам, они расстались.

Проводив взглядом шагавшего враскачку Усатова, Юрка на свою лодку не пошел, к чему имелась веская причина. Уже почти год он встречался с девушкой, причем серьезно. Познакомились они прошлой осенью, при не совсем обычных обстоятельствах.

Сентябрь, а это было в первых его числах, выдался солнечным и без дождей, что было редкостью для туманного Кронштадта. Его парки со скверами зажелтели листвой, небо поднялось выше, в чистом воздухе плавали серебряные нити паутины. Одним таким воскресеньем Юрка вместе с акустиком Сашкой Иванцом и рулевым-сигнальщиком Ваней Кругловым отправился на берег в увольнение. Для начала они сходили в кино, где посмотрели новую картину «Суворов», затем перекусили в пельменной, выпив там по кружке «Жигулевского». Затем Сашка с Ваней отправились в базовый матросский клуб на танцы, а Юрка, испытывая лирическое настроение, решил прогуляться вдоль Обводного канала.

Ему нравились подобные места, тихие и безлюдные. Здесь можно было побыть с собой наедине – старшина не любил шум и колготню, как многие, кто служил в подплаве. На «судах потаенных» ведь как? Все делается тихо и бесшумно. Согласно их предназначению.

Неспешно пройдя одной из улиц, по которой изредка проезжали автомобили, Легостаев вышел к Итальянскому пруду с плававшими по нему утками, откуда начинался в гранитных берегах канал, и вскоре шагал по его пустынной набережной. Там он и набрел на двух гражданских парней, пристававших к девушке у белой с округлым куполом ротонды. Девушка молча отбивалась ридикюлем, наглецы же, довольно гогоча, толкали жертву друг на друга.

– А ну кончайте! – налился злостью старшина, оказавшись рядом.

– Или что? – обернулся один, с золотой фиксой. А второй, в кепке-восьмиклинке, прошипел: – Топай отсюда, пад…

Закончить не успел. Юрка врезал ему кулаком в челюсть (хулиган опрокинулся на спину), а второго сгреб за грудки и, протащив метр, замахом швырнул в канал.

– Шух! – высоко взлетели в воздух брызги.

Когда обернулся, фиксатый мелькал вдали пятками, а девушка, прижав ладошки ко рту, беззвучно хохотала.

– Ты чего? – не понял старшина.

– Здорово ты их, – ответила она, вслед за чем протянула вперед узкую ладошку. – Маша.

– Юра, – растянул губы в улыбке Легостаев.

Девушка ему очень понравилась. Невысокого роста, со стройной фигуркой и золотистыми волосами.

– А у тебя шов на плече лопнул, – сказала, чуть помолчав, Маша.

– Точно, – пощупал в том месте форменку парень.

– Пойдем, зашью, я живу здесь неподалеку, – кивнула девушка в сторону от ротонды.

– Пойдем, – тут же согласился Юрка.

Они спустились с набережной на тропинку между высоких кленов, миновали старинной постройки кирпичные склады и вышли к небольшому домику за ними. Домик был финского типа и стоял в окружении нескольких раскидистых, с рыжими стволами сосен.

– Проходи, – распахнула Маша калитку в невысоком, потемневшем от времени штакетнике. За ним был зеленевший травкой двор с мурованным подвалом в конце и аккуратным сараем.

Вскоре оба сидели в одной из уютных комнат (новая знакомая умело орудовала иголкой) и беседовали. Как оказалось, Маша перешла в десятый класс, ее родители-геологи находились в длительной экспедиции на Дальнем Востоке, дочь жила с дедушкой. Тот в прошлом служил гальванером[13] на броненосце «Цесеревич», а теперь был смотрителем на одном из маяков форта Кроншлот.

Затем они пили чай с медом и антоновскими яблоками на кухне, а когда Маша (фамилия ее была Ремезова) проводила Юрку до калитки, он предложил ей встретиться в следующем увольнении.

– Хорошо, – улыбнулась девушка. – На том же месте.

Встреча состоялась, вскоре перешла в дружбу, а затем Юрка понял, что полюбил Машу. Это случилось с ним впервые. Девушка привлекала его своей добротой и веселым нравом (в детстве Легостаев повидал много грустного), а еще удивляла эрудицией. Грамотных людей Юрка с детства уважал.

Маша отлично знала историю с географией, в которых ее новый знакомый был не особо силен, и много чего другого. Еще она не раз читала по памяти стихи Блока и Есенина. Особенно старшине запали в душу последние. Про старушку, которая ждала своего сына на дороге. А тот все не шел. Под впечатлением, Юрка рассказал Маше о своей прошлой жизни. О которой мало с кем делился. Как скитался со шпаной по вокзалам, ездил в Крым и тырил по карманам, а потом воспитывался в колонии. После которой, до призыва, работал автослесарем в Купянске, а затем шофером на самосвале.

– Ты совсем-совсем не помнишь своих родителей? – растроганно спросила тогда девушка.

– Отца нет, – нахмурился Легостаев. – Его зарубили под Варшавой белополяки, когда я был совсем маленький, а маму помню. Она умерла от тифа в двадцать пятом.

Сошелся Юрка характером и с Машиным дедом, Степаном Аристарховичем. Тот против встреч с внучкой не возражал, как-то пригласил молодых к себе на маяк полюбоваться заливом, а потом они втроем несколько раз ловили пахнущую свежими огурцами корюшку на его ялике. Затем на берегу варили из нее запашистую, на укропе уху в закопченном котелке, под негромкий шум прибоя.

Бывший гальванер любил вспоминать свою службу на броненосце и рассказывал, как в дальних плаваниях приходилось заходить в английский Портленд и французский Брест, а в Первую Мировую сражаться с немцами.