Разведенка

Как странно начался этот год – закрутил, завертел вьюгой, – и будто бы и не было его первого месяца вовсе. Уже тридцать первое января… Тридцать первое, уютный чуть морозный вечер, ласково глядящий на город желтыми глазами фонарей. Последней вечер ее свободы – легкой, привольной жизни. А что дальше? Люба не знала.

Она задумчиво шагала по мягкому снегу школьного двора, немного вороша и подкидывая его вверх мысками сапог, и думала о завтрашнем дне, послезавтрашнем, послепослезавтрашнем. Богданчик делал уже, наверное, десятый круг на лыжах, его раскрасневшаяся мордашка улыбалась, глаза задорно блестели. Любе нравилось вот так выходить с ним в вечернюю зимнюю тишь, наблюдая, как сын падает и снова встает на лыжи, как катится с горки, смеется. Когда теперь смогут они вот так вместе погулять?.. Но долги окружали тесным кольцом, мешая дышать, работа с удобным графиком и домашними днями, но невысокой зарплатой не спасала, помочь было по сути некому, и все ближе подкрадывалось отчаяние, своей темной тенью закрывавшее дорогу вперед и пронизывающее зябким холодком день настоящий. И вот тогда позвонил Пашка.

Пашка… Люба очень хорошо помнила три заветные мечты своих пятнадцати лет – больше всего на свете ей хотелось, чтобы у нее были мотоцикл, лошадь и старший брат. О последнем желании она грезила с горькой усмешкой – она не могла мечтать даже о младших брате или сестре, отец умер, когда она была еще ребенком, матери было непросто и с ней одной – послеперестроечные времена были сложные и безденежные – какие уж тут еще дети. Вот и думалось Любе с грустью – мотоцикл и лошадь можно будет, накопив денег, при желании купить потом, а вот старшего брата у нее не будет никогда. Да разве можем мы, люди, судить о планах насмешницы-судьбы? Сейчас у нее, тридцатилетней, но в душе все той же романтичной девчонки-мечтательницы, не было ни лошади, ни мотоцикла, зато появился старший брат, даже три. Но постоянно они общались с одним.

Ту ссору взрослых Люба помнила смутно – еще бы, ей тогда было около трех лет – где-то в глубине обрывчато всплывали смутные образы – крики, шум, кто-то держит ее на руках, кто-то толкает. Ей, крохе, тогда было просто страшно и, конечно, она не могла понять, что так взрослые, родные друг другу люди делили дачу, оставшуюся от родителей сыну и трем дочерям – ее отцу и теткам. Маму, державшую ее маленькую на руках, толкали с крыльца. Лишь много лет спустя Люба узнала, что отец, не желая участвовать в семейных распрях, лишь только они начались, усадил в машину и умчал подальше от подмосковного поселка жену и дочь, чтобы больше туда не вернуться. Жизнь шла своим чередом, но связь с тетками была порвана, казалось, навсегда. Отец – человек принципиальный и справедливый и слышать не желал о сестрах. И лишь одна из них – младшая, Нина, в первый раз появилась в Любиной жизни на похоронах отца. Но – как тогда, в раннем детстве, она исчезла насовсем, так, и вернулась – навсегда. Люба знала, что у нее есть тетя – одна, две другие не хотели знать ее, да и они Любе не были нужны. А тетя Нина звонила, интересовалась их с матерью жизнью, изредка они по возможности встречались. Ее бойкий торопливый говорок всегда звучал по праздникам в телефонной трубке. Потом она стала спрашивать и о появившемся внуке – Любином сыне Богданчике. А потом она стала чувствовать себя хуже и, словно ощущая груз навалившихся болезней, тяжесть оставленных позади лет и неизвестную грусть впереди, вдруг, загоревшись своей мыслью, решила устроить встречу – новое знакомство людей, бывших когда-то родными.

Люба, вспомнив тот такой же пушистый, запорошенный снегом зимний вечер, улыбнулась. В квартире было много людей. Тетя Нина – единственный знакомый для нее человек, невысокая, упитанная, но шустрая, с короткими темными волосами и в очках с толстыми стеклами, суетилась по хозяйству, попутно знакомя племянницу и ее тогда еще пятилетнего сынишку с многочисленной родней. Немного смущаясь от количества обступивших и с долей любопытства разглядывавших ее родственников, Люба незаметно отозвала тетку в другую комнату и проговорила с долей неловкости:

– Теть Нин, я понимаю, наверное, немного нелепый вопрос – там, в комнате, две женщины, одна в красной блузке, другая – в черной. Я так понимаю, одна из них – тетя Валя – ваша с папой родная сестра. Тети Тамары, ну, из-за которой все началось, ну, дележка вся эта… – Люба замялась, подбирая слова.

– Тети Тамары здесь нет, – как обычно быстро заговорила Нина, – Ее даже приглашать не стали. Да и ей это не нужно. Здесь тетя Валя, твоя родная тетка, и двоюродная наша сестра тетя Лариса.

– А кто из них кто? Кто в какой блузке? – спросила Люба, желая определиться.

– Тетя Валя – в красной, тетя Лариса – в черной. – Торопливо пробормотала Нина, – Да, ты не переживай – сейчас все познакомитесь. Ладно, побежала я на кухню. – Дружелюбно кивнула она племяннице и скрылась в проеме двери.

Люба вернулась в большую комнату. Ей было странно и неуютно на этом вечере встречи бывшей родни, но все же она шла сюда специально – с намерением превратить ее из бывшей в настоящую и будущую. Она всем сердцем поддерживала искреннее желание Нины восстановить семью, убрать этот двадцатипятилетний пробел в их общении, протянуть, пусть тонкую, но крепкую нить из прошлого в настоящее через много лет пустоты – ради тети, ради сына и ради своей детской мечты. Ведь здесь были двое из троих ее старших братьев (хоть и двоюродных, да, какое это могло иметь значение), и они пришли ради того, чтобы познакомиться с ней.

Женщина в черной блузке подошла вплотную – она была невысокая, светловолосая, с проседью, а глаза – голубые-голубые. «Как похожа на папину маму!» – подумалось Любе и вспомнились фотографии бабушки, умершей задолго до ее рождения. «В черном – тетя Лариса, двоюродная…», – повторила она про себя, – «надо же – двоюродная, а такое сходство…».

– Ты совсем-совсем меня не помнишь? – взгляд женщины был проникновенно грустным, она с надеждой смотрела на девушку снизу вверх.

– Конечно, – вконец растерявшись от этого взгляда, простодушно ответила Люба. – Я даже тетю Валю не помню.

Женщина посмотрела на нее ошарашенно и, отшатнувшись, как от удара, отошла. Лишь уже за столом, прислушиваясь к оживленному разговору хорошо знакомых между собой людей, Люба заметила, что эту женщину все называют Валей, а другую – высокую, крепкую, задорную в красной блузке – Ларисой. Она тихонько шепнула об этом тете Нине.

– Ну, и что! – Рассмеялась та, – Ну, перепутала, бывает. А им с тобой чаще встречаться надо было, чтобы ты знала, как тетки выглядят. А то – раз в двадцать пять лет, и еще надо, чтобы ты их в лицо знала!

Люба успокоено рассмеялась в ответ.

Так она познакомилась с двумя братьями: Пашкой – младшим сыном тети Нины и Ромкой – тети Валиным сыном. Они оба были на восемь лет старше ее – ровесники, каждому по тридцать пять. Но какие разные! Ромка, которого она помнила по общим детским фотографиям мальчишкой-красавцем, хоть и сохранил черты юношеской симпатичности, был худощав, взъерошен, словно воробей, говорил серьезно, чуть морщась, торопливо и редко. Пашка – светловолосый, упитанный, спокойный, ровно и уверенно шутил, улыбался. Его жена – Марина села на диван рядом с Любой, о чем-то расспрашивала, рассказывала, смеялась, ямочки весело прыгали на ее чуть округленных щеках. Они с Любой оказались одногодками, темы для разговоров нашлись сами собой. И казалось – воссоединилась потерянная семья, проложена дорога от дома к дому. Все на прощание обещали встречаться, общаться… Вернувшись домой, Люба сказала домашним:

– Познакомились, все замечательно, но постоянно общаться конечно же не будем.

Они, и правда, встретились – сначала через год на похоронах дяди Толи, мужа тети Нины, где присутствовал и старший брат Паши, Михаил, не сумевший прийти на ту встречу воссоединения семьи, а потом, еще через два года, и на похоронах самой тети Нины. С похорон тетки Люба вернулась домой потерянная – тетя Валя умерла год назад, и вот ушла тетя Нина. Общих родственников больше не было. Хоронить было некого. Встречаться причин больше не осталось. Ниточка порвалась. Призрачное подобие так и не состоявшейся семьи исчезло. Братья потеряны навсегда. Да и что скрывать – кому нужна сестра, объявившаяся, когда у всех уже свои дела, проблемы, работа, семьи, дети. Может, и не помешала бы, да только просто – дела, суета, некогда…

Это был конец ноября. А в январе – сразу после праздников – неожиданно позвонил Пашка. Люба обрадовалась и опешила одновременно.

– Ты, кажется, говорила, что у тебя проблемы с деньгами и ты хотела подработать? – Начал брат сразу после поздравлений. – Ты хочешь именно работу поменять или заработок дополнительный?

– Да, мне кредиты надо погасить, из долгов вылезти. – Начала Люба. – Сам знаешь – развелась, помочь некому, мама не густо зарабатывает, да и я ей помогать должна, а не она мне. Я уже взрослая девочка.

– Если хочешь, могу тебя устроить в ресторан, где работаю. Выбирай – либо кассиром, либо официанткой. Лучше, наверное, кассиром.

– Паш, – засмеялась в ответ Люба, – Ну, какой из меня кассир?! Я несобранная и с деньгами работать не умею. Я уж лучше с людьми. И, если можно, – на пару дней в неделю, лучше на выходные.

– Ну, тебе виднее. – Ответил брат. – Как знаешь. Значит, я узнаю, есть ли у них вакансии официанта и по поводу графика. Если что узнаю – сразу отзвонюсь.

– Хорошо. – Рассмеялась Люба. – Спасибо. От Пашиного звонка сразу потеплело на душе. Нет, брат у нее все-таки есть!

Паша перезвонил довольно скоро – вакансия нашлась. Сразу решили не озвучивать сотрудникам свое родство, так как эта информация будет лишней и никому не нужной, а только может помешать Любе строить отношения в новом коллективе.

Собеседование с менеджером – удивительно приятным, легким и обаятельным молодым человеком Александром прошло скорее формально – просто поговорили. Опыта работы у Любы, конечно же, не было, но договорились, что она постарается как можно быстрее научиться. По поводу графика сошлись на трех днях в неделю – это был минимум, разрешенный управляющим. Смены же, благо ресторан был круглосуточный, она выбрала ночные в выходные дни, чтобы не мешать основной работе. С легким сердцем Люба шла домой – для нее открывалась новая, еще неведомая, но наверняка неожиданная и забавная страница жизни. Еще недавно ей и подумать не моглось, что она вдруг станет официанткой в латинском ресторане.

Готовой формы не было – ее шили на заказ, снимая мерки с конкретного человека, который уже сдал своеобразный экзамен по выученному наизусть перечню блюд, напитков, их ингредиентов и готов стать полноценным работником, и поэтому в ожидании завтрашнего дня в пакете уже лежали белая блузка, черная юбка и балетки – одежда для ученика на первое время. Главное – научиться, приработаться, запомнить меню на двух языках – русском и испанском, а форму сошьют – это проще всего.

– Мам, ну, пойдем уже? – Богдан теребил ее за руку, а Любе не хотелось уходить от этого ласкового вечера, она словно бы прощалась с ним, не зная, когда будет в ее жизни следующий вечер, когда она сможет вот так просто выйти на прогулку с ребенком.

В какой-то суете, полной ожидания и беспокойства, пролетело утро перед работой – первые два дня Александр посоветовал выйти днем – осмотреться, вникнуть, потому что ночные смены полны суматохи, беготни и для новичка тяжеловаты – словно с цветущего берега нырнуть в бурлящий водопад. Сегодня она ехала к двум часам дня.

Падал снег, влажный ветер прохладой задувал в капюшон куртки – Люба, уже уверенно зная дорогу, шла к ресторану и прогоняла назойливые мысли о том, что ждет ее впереди, надолго ли эта перемена в ее жизни, как примут ее люди. Люди… почему-то – то ли воспитанная доброй, вежливой, внимательной наверное к каждому человеку прабабушкой, то ли вынесшая это беспокойство из одинокого, тянущегося к общению и человеческому теплу детства – Люба принимала эмоции, слова, отношение каждого человека слишком близко к сердцу, обдумывала по много раз как что-то действительно важное в ее жизни, будь то сплетни еле знакомой соседки, чей-то взгляд, жест, невзначай брошенное слово коллеги по работе… Словно хотелось быть никого не обидеть, не причинить вреда даже случайно, по недоразумению. Сколько ей было – два, три года?.. – когда бабушка, выходя с ней во двор, говорила, кивая на сидящих на лавочке соседок: «Поздоровкайся». А те отвечали на ее приветствия: «Какая хорошая девочка!» Вежливыми, добрыми учат быть многих детей, но Люба так и пыталась быть «хорошей» для всех настолько, что не оставляла себе права быть собой – права на слабость, на ошибку, на личное пространство или время, права быть настоящей и принимать себя такой. Кому-то и почему-то нужно было, чтобы уже давно выросшая девочка была удобной, и Люба не позволяла себе таковой не являться. И в этом стремлении делать добро ей крайне важно было ответное отношение людей к ней самой. А люди, как ни странно ей было от этого, принимали ее отношение в лучшем случае – как должное, чаще же считали ее мягкой, слабохарактерной, посмеивались над ней иногда по-доброму, а чаще – зло. И поэтому, всю жизнь стремясь к общению, она все же стеснялась, а подчас и побаивалась новых знакомств, общительная и милая снаружи, она оставалась диким зверьком в душе, словно из тесной привычной клетки, где каждый угол нелюбим, но знаком, ее иногда выпускали на волю, к собратьям, с которыми она попросту не знала, как общаться, изо всех сил пытаясь стать своей, но не умея ей быть. По большому же счету – она придавала слишком важное значение тем, кто в ее жизни ничего не значил, и это мешало ей воспринимать людей запросто и общаться с ними легко.

И вот – впереди за поворотом дороги – ресторан с высокими матовыми окнами и огромной вывеской «ПРЕКРАСНАЯ КУБА» над входной дверью, где десятки новых, незнакомых глаз будут ее разглядывать, задавать вопросы, проверять на прочность. А, ну и ладно! Люба рассмеялась сама себе. Она терпеливая, она сможет, или это будет не она!

Улыбчивый Саша-менеджер – тот же симпатичный парень с нежными, смягченно мужскими чертами лица, крупными серыми глазами, обрамленными по-детски пушистыми ресницами, и весело вздернутым курносым носом, который собеседовал ее, стоял на пороге ресторана.

– Здравствуй, дорогая! – Он звучно чмокнул Любу в раскрасневшуюся щеку. – Форму принесла? За-ме-чательно! Но только тебе уже с главного входа заходить нельзя – ты же – работник, ра-бот-ница то есть теперь. Значит так, обогнешь здание с левой стороны – увидишь ворота, войдешь, там с обратной стороны этого же дома дверь с кодом, наберешь 2011. Запомнила? Ну, как этот год, – он рассмеялся, – чтобы не забыть. Я тебя там встречу. Ждю! – И он вошел в высокую дубовую дверь.

Люба без труда нашла черный ход, зашла, спустилась по ступенькам вниз, справа была мойка, налево и направо вверх вели узкие лестницы, впереди вниз направлялась еще одна – широкая, у ее подножия стоял Саша.

– Молодец. Не потерялась! – Пошутил он. – Теперь поднимайся по узкой лестнице налево, – не подумай плохого… – он подмигнул, – переодевайся и спускайся вниз ко мне. Я буду в баре – где мы с тобой сидели разговаривали в прошлый раз. Все поняла?

Люба с готовностью кивнула.

– Ну, отлично, жду.

Наверху была маленькая в несколько шагов шириной женская раздевалка, по одной стороне которой на перекладине висели коричневые и синие мешки для одежды, одинаковая форма, разноцветные наряды, а по другой – на прикрепленных к стене вешалках с крючками громоздились куртки, шубы, теплые свитера, целлофановые пакеты. В ящике для обуви и под ногами стояли и валялись вперемежку пары женской обуви. На свободной стене, как раз за дверью висело большое зеркало. Пахло чем-то особенным – смесью духов, талька, дезодорантов, лаков для волос – ненавязчивым и легким женским присутствием.

Люба нехотя натянула блузку – купленная второпях, она скорее походила на неудачно скроенную рубашку, и, так как она была найдена на ближайшей распродаже, из каждого шва торчали и топорщились обрывки ниток. Рубашка-блузка с трудом застегнулась на груди. Юбка оказалась более удачной, только длинноватой – по колено, при Любиной теперешней, пополневшей после праздников и месячного отказа от курения, фигуре это была самая неудобная длина. Тем более в «балетках»! Хотя они и красиво обхватывали ногу, словно пуанты, они все же были без каблуков. Глянув в зеркало, Люба только пожала плечами – оттуда на нее с долей испуга смотрела круглыми темно-карими глазами слегка взъерошенная толстушка, с трудом засунутая в узкую, топорщившуюся со всех сторон рубашку. Люба провела рукой по челке, махнула рукой и вышла из раздевалки. Спустившись по лестнице вниз, провожаемая множеством любопытных взглядов, она прошла в бар. Саша сидел у окна за столом на кожаном диване, увидев Любу, он театрально раскинул руки и подошел к ней:

– Приветствуем-приветствуем! Давай познакомлю тебя со всеми: это Алексей, – кивнул он на подошедшего невысокого официанта в белой рубашке с разноцветной косынкой на шее с длинной светло-русой косой челкой, – сегодня он будет тебя учить. Слушайся его во всем! – В Сашиных серых глазах пробежали искорки смеха. – Дальше, – он подвел Любу к барной стойке, – Артем – бармен, очень хороший парень! Артем приветливо кивнул, его мягко-карие глаза потеплели.

– Ладно, побудь пока здесь, Леша тебе все расскажет-покажет по сути работы, а потом познакомишься с остальными. Это сейчас для тебя не главное. Нам, и тебе – в первую очередь, нужно, чтобы ты как можно быстрее стала полноценным официантом, а пока будешь помощником. Так что – учись шустрее, хватай все на лету! – Саша подмигнул. – Да, если будут вопросы – подходи, не стесняйся.

Люба улыбнулась в ответ:

– Хорошо, спасибо. – Все было приятно и мило и, для начала, кажется, ее неплохо приняли. Ей уже начинало тут нравиться.

– Извини, я на секунду, – подойду к гостям. – Леша кивнул на присевшую за столиком парочку и направился к ним уверенной летящей походкой.

Люба осталась у барной стойки, она с любопытством и восхищением разглядывала зал – столы из настоящего дерева, налакированные до блеска, располагались вдоль матовых окон с витиеватыми рисунками. Рядом стояли диваны. От столов к центру зала спускался навес – словно плетеная крыша латиноамериканской веранды. В центре зала у входа в нише стены располагались крупные скульптуры – целая лепная композиция на религиозную тему: высокая красивая женщина в короне, негритянка с младенцем на руках, лодка, изможденный старец с собакой. Они выглядели, как живые. А внизу горели зажженные свечи.

– Потрясающе! – Не смогла скрыть восхищения Люба.

– Да, красиво. – Артем, стоящий за барной стойкой, усмехнулся. – Хотя, мы уже привыкли, наверное, не замечаем. – Он помолчал, затем продолжил тише. – Думаю, ты уже догадалась, кто я?

– Паша сказал, что здесь есть свой человек, который за мной присмотрит…

– Да, я брат Пашиной жены, Марины. Он очень просил проследить, чтобы тебя не обидели. Люди тут разные! На всякий случай…

– Спасибо ему за заботу. Значит, еще раз будем знакомы и еще раз очень приятно. – Люба улыбнулась, ее тронуло беспокойство брата.

– Взаимно. – Кивнул Артем.

Леша, приняв заказ, вернулся через минуту – деловой, серьезный с видом строгого, но внимательного и добродушного учителя:

– Пока на кухне готовят блюда, пойдем я тебе все покажу.

И он повел ее по коридорам, скрытым от глаз посетителей:

– Вот это, слева, – холодный цех, отсюда забираешь салаты, холодные закуски и десерты, справа – горячий цех. Здесь готовятся все горячие блюда и гарнир. Все блюда ты посмотришь в меню. Его, кстати, надо как можно быстрее выучить!

– Да, я уже поняла, что здесь все нужно как можно быстрее. – Рассмеялась Люба.

Леша посмотрел серьезно:

– Ты же хочешь работать полноценно? Или предпочитаешь получать ежедневно по пятьсот рублей как помощник официанта и ни копейки чаевых? Ты сюда за пятьсот рублей в ночь работать пришла?

– Я пришла учиться и работать как можно быстрее. – Тоже посерьезнев, в тон ему отрапортовала Люба.

– Так-то! – Леша привычным жестом откинул с глаз густую челку. – Значит, впитывай все в себя – как губка. Ничего сложного нет, но информации много, а навыки должны быть отработаны до автоматизма.

– Понятно. – Спокойно ответила Люба. – Буду стараться.

– Наверху, вверх по лестнице, – мойка. Туда мы относим гарбич – так называется грязная посуда, оттуда же берем чистую. Там же мы, ресторанные официанты, натираем бокалы. Чуть позже мы с тобой этим займемся. Ты, кстати, в курсе, что у нас два зала – ресторан и бар?

– Слышала.

– В каждом – свои официанты, – продолжал Алексей, не слыша ее ответа, – а в дневную смену ресторан не работает, он открывается в 6 вечера, а закрывается в 12 ночи и после – только бар, в баре днем иногда чередуемся, иногда постоянная девочка работает. Просто она тоже, сама понимаешь, не может без выходных. Вот, подменяем ее – кто из бара, кто из ресторана, у кого получается, в общем. Хотя тебе это не нужно, ты же днем не можешь.

– Не могу, я днем на другой работе. – Проговорила Люба задумчиво.

– Тяжко – на двух… А где? Кем?

– В одной государственной организации. Редактором.

– Редактором? Редактор и официантка одновременно – это забавно! – Леша усмехнулся. – Платят мало?

– Да, мало, и я одна с ребенком, с мужем развелась. Ну, и долги, кредиты – как снежный ком – все больше и больше. Нужно как-то сейчас из этого вылезать, а то, боюсь, потом еще налепится. – Люба невесело улыбнулась.

– Понимаю… – Сочувственно пожал плечами Леша. – Ладно, хватит болтать, мне вон блюдо поставили. Сейчас вернусь – отнесу гостям – и покажу тебе ресторан. Следующее блюдо только через пять минут будет готово.

– Вы даже по времени четко знаете, что сколько времени готовится? – Искренне удивилась Люба.

– Конечно! А как же иначе! Нужно забирать вовремя, не холодное же нести! – Леша аккуратно взял с металлической полки горячего цеха большую красивую тарелку с ароматно пахнущим куском мяса и гарниром и с долей виртуозности, немного показушной и забавной, пошел в зал.

– Вот здесь… – указал он, в перерыве между подачей блюд проводя Любу по узкому зеркальному коридору, завешанному разноцветными костюмами, – вход в ресторан. – Он распахнул правую створку двери. – Кстати, имей в виду, что проходить нужно всегда справа, иначе можно столкнуться с кем-нибудь. Смотри, как красиво!

Ресторан в отличие от бара, напоминавшего латинскую веранду, поражал чистотой и великолепием дворца – белые с красным скатерти на столах, бархатные бордовые стулья, аккуратно расставленные тарелки тоже с бордово-золотистой каймой, белоснежные салфетки. Любе показалось, что она попала в сказку.

– Эта машина, – привычный к этой красоте Леша, продолжал свою лекцию, – для выжимания сока, – у противоположных дверей ресторана, с правой стороны, находился непонятный агрегат, – свежевыжатого сока из стебля гуарапо, тропической пальмы. Кстати, помогает мужчинам продлить их молодость. Вместо всяких таблеток. – Леша подмигнул и улыбнулся. – Кладешь стебель между шестернями, крутишь колесо, и сок бежит вот сюда, в емкость. Думаю, при случае, тебе покажут это в процессе, а может, я и сам успею. Но это только, если закажут. Сейчас не могу – сок на вес золота, стебли лишь по чеку выдают. Думаю, блюдо уже готово, вынесу его гостям и пойдем – я научу тебя крутить салфетки.

Леша скрылся в тех дверях ресторана, откуда они вошли. Люба с боязливым любопытством тронула другую – ближайшую дверь и неожиданно оказалась на входе в ресторан. Как забавно! Все располагалось по кругу. Она сделала еще три-четыре шага мимо столика встречающей гостей и вошла в бар. Ей здесь определенно нравилось! Мило, красиво, продумано до мелочей и удивительно уютно. Как дома.

Спустя пять минут Леша уже учил ее крутить салфетки, раскладывать приборы, следя за ее руками, указывая на оплошности.

– Тебе здесь нравится? – Вдруг, неожиданно даже для самой себя, спросила Люба.

Леша взглянул на нее быстро из-под челки и опустил глаза:

– Да, конечно. Здесь хорошо. Приятный коллектив, уютно, мило. Только… – он поднял взгляд, – только я всю жизнь мечтал стать музыкантом, а работаю официантом. И мне двадцать семь лет. Время летит. Многое поздно. И мечты уходят, становятся все дальше и несбыточнее… – он вздохнул и отвернулся.

Люба задумалась – ей исполнилось тридцать, светлая любовь, которая обещала свернуть горы, рухнула ей на голову, остались долги, кредиты, ребенок, школа. Образование, которое идеально подходило к ее основной работе, было скорее для «корочки». В институт после школы привела мама: «Поступишь? Давай, поступай». Отучилась, было интересно, но не то. В двадцать она была одаренной девочкой, которую постоянно дергали за крылья вниз. Мечты…

– А я хотела стать писателем или художником, а лучше – и тем, и тем вместе… – с долей грусти ответила она, – с детства сочиняю стихи, рассказы, сказки, а еще от папы остался этюдник со старыми масляными красками, на даче лежит, и иногда, когда есть время, я выношу его на улицу и рисую-рисую. Художники говорят «пишу», но я же не художник… И никогда им не буду… Так, что мы с тобой родственные души по несбывшимся мечтам! – Люба похлопала погрустневшего Алексея по плечу, от чего он воспрянул и улыбнулся.