Приятели ночи

И почему-то не все свойства мира и человека были доступны для изучения. Проще всего сказать, что мешали государство и церковь, но не будет ли это упрощением? Хотя, возможно, всё происходило так: давным-давно кто-то, имеющий власть, страшась непонятного, взял да и не поддержал того, кто мог и хотел познать загадочное, а помог другому – допустим, Архимеду или Декарту, – и те бодро пошли по упрощённому пути познания, не оставляя за собой сомнений. А теперь, через тысячи лет, наш ум просто не способен познавать нематериальное, как, например, рыбы не могут плодотворно изучать свойства газов.

В дверь просунулась Аделаида Николаевна:

– Игорь Петрович, вам что-нибудь нужно?

Прожогин рассеянно посмотрел на секретаршу – он всё никак не мог привыкнуть к её существованию.

– Да, – как бы очнувшись, произнёс он. – Принесите мне, пожалуйста, Библию, Талмуд и книги по каббале.

Аделаида Николаевна пошевелила губами, повторяя названия, и скрылась.

«Нет, – подумал Прожогин, глядя на закрывшуюся за ней дверь, – не стоит спешить с открытиями. Отыщу-ка лучше ту точку в истории человечества, когда кто-то погнал людей по встречной полосе познания – по дороге сухой математики».

Аделаида Николаевна шла по коридору в отдел технической информации и радовалась тому, что в донесении о Прожогине наконец-то появятся подозрительные данные.

9. Гамбург

На Эльбе было тесно. По воде цвета грибного супа скользили десятки судов. Казалось, что все, от громадных, готовых крякнуть с натуги контейнеровозов и длинных, чуть выступающих над поверхностью наливных барж до порывистых яхт и чумазых коротышек-буксиров, сорвались с насиженных мест и подались куда глаза глядят. Совсем как я.

«Генриетта Вторая» пристала у шестнадцатого дока. Фрицу и его невидимой команде предстояло плыть вверх по течению Эльбы вглубь города, но высадили меня здесь, при самом въезде. Не успел я коснуться тверди земной, как сейнер отчалил, буравя винтом грязно-коричневую, маслянистую воду. Тут-то мне с голодухи и пришёл на ум грибной суп с перловкой. Деньги пока были. За выпивку Фриц взял по-божески, чаевые я ему прибавил умеренные. На приличный обед ещё хватит, но шагать до него предстояло километров шесть-восемь – приземлили меня в самом дальнем углу порта. Казалось, здесь не ступала нога человека. Бывалые морские волки и просоленные шкипера с проплывающих кораблей смотрели на меня из-под бровей как на жителя необитаемого острова. Шаткой походкой моряка я тронулся в путь.

Несмотря на восемь с лишним веков истории, в городе совсем не ощущалось старческой хрупкости. Гамбург показался мне элегантным господином средних лет с моложавым лицом и лёгкой сединой. Современные здания здесь обретали солидность, а старинные постройки молодели. Никакой игривости, несерьёзности и чудачества. Строго, но не педантично. Сурово, но без аскетизма. С таким парнем, подумал я, можно и крупное дельце обтяпать, и гульнуть на славу.

На озёрах и каналах не без ущерба для каждой из сторон конфликтовали дети, лебеди и чайки. И хотя требовательные чайки и самоуверенные лебеди были давно и непоколебимо убеждены именно в своём первоочерёдном праве на сытное питание хлебобулочными изделиями из прибрежных кондитерских, дети всякий раз устанавливали собственные порядки. Они выделяли в птичьих стаях фаворитов, наделяли их привилегиями и строили новую иерархию при раздаче угощений, тем самым внося сумятицу в пернатые сообщества и ставя самих себя в неловкое положение. Доходило до того, что особо решительные из чаек, стараясь глубоким взглядом «глаза в глаза» пробудить в детях совесть, с криком подлетали к самым лицам детей и крыльями сбивали с них шапки. Лебеди же, орудуя длинными шеями, выхватывали выпечку у нерасторопных, но почему-то получивших предпочтение «гадких утят», чем вызывали гнев у детей. Местные, блёклых тонов утки ещё пытались ввязаться в процесс распределения пищи, а вот голуби – уже нет. Голубей здесь за людей не считали. Справедливость тут, как, впрочем, и везде, каждый понимал по-своему. Взрослые люди в разборки не вмешивались.

На Рипербан я добрался уже в сумерках. Место было выбрано не случайно. Гамбург – портовый город, ему ничто не чуждо. Есть в нём и Рипербан. Место из тех, что называют «скользкими дорожками», – как Пратунам в Бангкоке или площадь Пигаль в Париже. Здесь за деньги утоляли самые низменные страсти. Но не все, а лишь те, что связаны с мочеполовой системой. Страсть к наживе или, скажем, к лицедейству здесь не утоляли. То же, что брались утолять, утоляли небрежно, на скорую руку, подгоняя и понукая, как жеребцов и беря деньги вперёд.

Здесь кривлялась и выкаблучивалась похоть. Плясала на подиуме вокруг столбов, мелькала на экранах мониторов и просто зазывала в провалы дверей. Престарелые сутенёры предлагали лежалый товар ценителям глубокой старины. Щеголеватые, с тонкими усиками, сутенёры помоложе выставляли цветных и экзотических особей пижонам разных мастей. Но в основном находил спрос по-немецки добротный, задастый товар из Средней Европы. Сюда стекались и прыщавые юнцы, и солдаты срочной службы, и отцы семейств, и облезлые отвергнутые сердцееды. Приходили и матросы с кораблей дальнего плаванья, и просто потерпевшие крушение – такие, как я. Здесь никто не обратит внимания на одинокого мужчину в мятой одежде с трёхдневной щетиной на щеках. Никого не удивит, что к оплате он предъявит пару фунтов стерлингов вместо положенных евро. К тому же, камеры видеонаблюдения здесь не приветствуются – отпугивают посетителей.

До встречи с Николашей оставалось ещё больше часа. «Генриетта Вторая», несмотря на неказистый вид, резвостью обладала изрядной. Не торпедный, конечно, катер, но с поездом «Москва – Воронеж» могла бы посоревноваться. Теперь предстояло где-то скоротать время. Я решил укрыться от посторонних глаз и зорких видеокамер за неприметной дверцей магазинчика для тех взрослых, которые, запрещая детям ковыряться в носу, сами себе кое в чём втихаря не отказывают. Думал, поброжу среди невостребованного товара под ослепшими, в паутине камерами да растворюсь в полумраке, как тень папаши Гамлета, оставаясь никем не примеченным. Но я жестоко просчитался. Внутри открылся залитой пронзительным, почти бенгальским светом гигантский секс-шопище с ярусами, балконами и двухместными примерочными. Этакий ГУМ с озорным ассортиментом. Отделы подробной детализации оттенков чувственности, как птенцы из гнезда порока, требовали покупателя к себе. «Попробуй так!», «возьми меня!», «тебе понравится!» – вопили они, перекрикивая друг друга.

Шарахаясь от особо назойливых, я устремился в секцию спецодежды, где намеревался найти выбор масок и головных уборов для ценителей бесчеловечного садо-мазо. Успокоился я, только натянув до подбородка кроваво-красный колпак палача с узкими даже для китайца смотровыми прорезями. Надо отметить без ложной скромности: колпак мне шёл. Непреложная истина – красавцу всё к лицу! Я уже собрался было оплатить покупку – в таком колпаке мне никакие камеры не страшны, да и цена оказалась разумной, – как вдруг притормозил, поняв, что живые городовые моего выбора не одобрят. Не снимая колпака, я нахватал ворох специфической одежды и укрылся в примерочной, оставив щель в занавеске для обзора торгового зала.

Посетители без стеснения и зазрения совести – ещё бы знать, что это такое? – рылись в товаре, прикладывали его к себе, вертелись с ним перед зеркалами, вчитывались в инструкции и советовались с продавцами. Те не отказывали и толково объясняли, как ловчее и разумнее использовать предлагаемые предметы, их преимущества и особенности. Дело шло бойко, кризиса не ощущалось. Да и – что там душой кривить – товар был представлен отменный, на самый привередливый вкус и по привлекательной цене.

Особенно меня порадовали три фрау поры «бабушка внука дошкольного возраста». Таких уместней встретить в бакалейном или в отделе рукоделия, но эти затеяли другой шопинг. Одна, одетая передовее остальных, явно лидировала. Решительно отстранив продавцов и консультантов, она сама исполняла их работу. Знания её были необъятны, подробны и конкретны. Эта дама снабжала своих подруг развёрнутыми комментариями из собственного опыта. Демократично не навязывая своего мнения, она щедро делилась им, сопровождая звуковыми и двигательными ремарками.

Товаром были вибраторы. «Чух-чух-чух», – пыхтела, как паровоз, фрау-лидер, крепко держа в руках стилизованный под начало двадцатого века, будто и впрямь на паровом двигателе, тяжеловесный, словно заскорузлый ретровибратор. Остальные дамы вняли с интересом, но не одобрили, предпочитая прогресс. Фрау-знаток предложила другой – румяный, приличного размера, имеющий в своём облике что-то неуловимо средиземноморское, яркое, солнечное, отпускное. Этот вибратор словно улыбался белозубой улыбкой беззаботного итальянца. Он был как приключение без последствий. Хороший товар, да, к тому же, звучал при включении фокстротом в тёплую звёздную ночь.

Потом они обсудили следующий: с виду робкий, несмелый, как первая любовь… Лица дам стали задумчивы и чуть взволнованны. Потом ещё, и ещё… В каждом находились приятные черты и неожиданные стороны. Они никуда не торопились, были основательны и вдумчивы. Время текло продуктивно. И тут одна из женщин, пуще других похожая на бабушку, чуть не подскочила и вцепилась в товар обеими руками.

– Беру! Этот беру! – без колебаний воскликнула она. Обе её подруги, и в первую очередь лидер, вопросительно уставились на её выбор.

– Он так похож на моего покойного Генриха! – с умилением прижимая вибратор к груди, проговорила фрау.

Приглядевшись, подруги тут же признали, что её Генрих был прехорошеньким.

Два вибратора спустя приняла решение и вторая покупательница. Её выбор пал на ясный, как приказ, и чёткий, как команда, аппарат – прямой и несгибаемый, будто сам решавший: когда, как и с кем. Фрау-лидер покупки не сделала – видать, её спрос уже был надёжно удовлетворён. Что ж, за этих женщин я теперь спокоен. Пора направляться к выходу, оставив колпак палача одиноко висеть в примерочной. На тёмной улице я в который раз подумал о Бетти.

В ресторане «Папаша Джо» нашлось местечко в самой глубине. Я заказал кусок мяса, картошку и, считая теперь себя немножко рыбаком, салат с тунцом.

Николаша прибыл минута в минуту. Прошёлся пару раз, проверяясь, перед витринами и шагнул внутрь. Я поднялся ему навстречу. Обнялись. На этой улице никого не удивишь объятьями зрелых мужчин. Да что там – даже поцелуями зрелых мужчин с язычком здесь никого не удивишь. Но мы с Николашей целоваться не стали, ни с язычком, ни без.

– Как родители? – спросил я, решив для начала соблюсти приличия. Не виделись мы, наверное, года два.

– Спасибо, неплохо, – ответил Николаша. – Получил недавно от них письмо, пишут: на даче в Бегичеве уникальный урожай яблок. Будешь в наших краях – съезди. Они тебя любят.

– Непременно, – кивнул я. – Как раз хотел с тобой о Москве поговорить. Меня позавчера провалили, чудом ушёл почти в чём мать родила…

– Понятно…

– Я с лицом, засвеченным в английской контрразведке, без денег и без понятия, что́ произошло.

– А что с тобой… – Николаша замялся, выбирая, каким именем меня назвать.

– Называй меня Куком. Привык, понимаешь, к этому имени. Кстати, тут всё на двоих заказано.

– Кук так Кук. Что с тобой случилось-то?

Мне пришлось помолчать, пока официант выставлял перед нами салат.

– Всю мою резидентуру взяли в одно время, с точностью до минут. Где-то утечка прошла. Я никому туда не докладывал – некогда было. Хочу своим ходом до Центра добраться. Ты денег привёз?

– Привёз, сколько было под рукой. – Николаша жестом заказал пива. – Около полутора тысяч евро. Хватит?

– Должно хватить. Я паромом до Хельсинки – они из Ростока каждый день отходят. Потом маршруткой до границы, а там нашим сдамся.

Подошёл официант и поставил пиво.

– За полтора дня обернёшься, – Николаша с наслаждением ополовинил кружку.

– Только в открытую на паром проходить опасно – везде камеры, вдруг сканируют…

Салат пошёл на ура, но мясо превзошло все ожидания. Сочный край молодого бычка-лентяя. Видать, при жизни лишнего шага боялся сделать, мышцами совсем не пользовался.

– А ты позвони нашим – может, кого навстречу вышлют. А пока здесь, в Гамбурге, кайфанёшь, оттянешься. И денежки мои целее будут. – По физиономии Николаши расплылась сытая улыбка.

Я с интересом посмотрел на него:

– А как же последняя рубашка другу?

– Зачем англичанину моя французская рубашонка, если Родина-мать ему на днях новый мундир с погонами выдаст? Короче, звони, послушай, что скажут, а потом и с деньгами решим. Вот тебе телефонная карточка – только что купил, перед парижской подругой извинялся, что не приду сегодня. Звони, а я выйду покурю. Здесь нельзя.

Николаша поднялся, вынимая пачку «Голуаза». Телефон-автомат висел возле барной стойки.

Я, разумеется, знал заветный номерок, по которому следовало звонить в экстренном случае. А вот стоило ли звонить – уверен не был. В затеянной игре, участником которой я давно стал, играют не на поцелуи и даже не на бабки, тут играют на всё, что у тебя есть. А у меня и так почти ничего не осталось. Кто возьмёт трубку – неизвестно, кому он доложит – непонятно, и кто ещё услышит его доклад – тоже неясно. А чем мне тут, в Гамбурге, сразу могут помочь? Советом? Ценно… Прислать хорошего сотрудника? Так самый лучший для меня уже здесь. Зачем же тогда звонить? Единственный человек, с которым я мог бы без опаски говорить, – это высокий куратор, по сути автор операции – Сергей Сергеевич. А звонить ему напрямую я как раз-таки и не мог.

Я сидел и смотрел, как за окном ресторана стоит Николаша, глядит задумчиво вдаль и курит «Голуаз». Интересно, о чём он думает? Незаметно для себя я переходил с английских формулировок на русские. Или… может, вернее «о чём Николаше думалось»? Но как это – само «думалось»? Без Николашиных мозгов, что ли? Пойду-ка спрошу у него.

Николаша покуривал на улице. Мимо вышагивали гуляки, торопились к рабочим местам проститутки, крутились вялые зазывалы. Совсем стемнело. Как он потом рассказывал, события разворачивались следующим образом. Стоял он и думал: не исключено, что когда-нибудь и ему, Николаю Перегудову, придётся спешно покидать страну пребывания. Бросить всё… Буквально, дословно – всё. Женщину, семью, детей, друзей, работу, домашних животных, привычки, хобби… Вот какие невесёлые мысли бродили в голове шпиона Николаши, когда совсем рядом с ним остановилась полицейская машина. Машина как машина, обыкновенный «фольксваген» с зелёной полосой и двумя «мусорами» внутри. Оборудован, конечно, по-современному: мигалками, кричалками, монитором с компьютером. На этот-то монитор полицейские и смотрели. Взглянул на него и Николаша. Взглянул – и обмер. С монитора на полицейских взирал его закадычный дружок Лёшка, полчаса тому назад попросивший называть себя Куком.

Полицейские, оба крепкие, под тридцать, мужички, вышли из машины и направились прямиком к дверям ресторана. На Колю они даже не взглянули.

«Всё, конец», – не успел подумать, как он потом рассказывал, Николаша, как двери отворились, и я шагнул прямо в объятья полицейских. Те несколько опешили и даже чуть приостановились, однако первый всё-таки протянул вперёд левую руку, собираясь опустить её мне на плечо.

– Лёха, вырубай! – крикнул по-русски, не раздумывая над именами и не разбирая языков, Николаша. – Эти за тобой!

Хоть и был я с дороги уставшим, хоть и помотала мне нервы английская контрразведка, но реакция сработала безукоризненно. Не успела левая рука полицейского опуститься на моё плечо, как я перехватил её правой, вздёрнул вверх, перенося весь вес полицейского на его левую ногу, и со всей силы подсёк правой ногой. Полицейский, зарабатывая вывих плеча, полетел на заплёванный асфальт. Но и на земле я не оставил его в покое. Решив, что вырубать так вырубать, я и со всего размаху заехал ногой в его солнечное сплетение. Тот свернулся в компактный свежий бублик. Готово!

А куда же, хотелось бы мне знать, смотрел второй полицейский? В небо! В тёмное немецкое небо. Об этом позаботился Николаша. Не разворачивая полицейского, чтоб тот не запомнил его лица, Коля заехал ему в ухо с правой руки. Таким ударом можно было оглушить не то что сержанта гамбургской дорожной полиции, но и носорога-трёхлетка в открытой саванне. Коля этот удар тренировал специально. Он был его гордостью. Он начинался в его корпусе, переходил в плечо, разворачивался в локте и расцветал в костистом и мозолистом кулаке. Полицейский сперва просто сел на землю, а потом и лёг навзничь. Надёжно и надолго.

– Бежим! – скомандовал Коля, и мы помчались по переулку с сомнительными заведениями. Мы бежали как два вихря, два торнадо, два сокрушительных смерча. Зазывалы, проявляя неожиданную шустрость, бросились врассыпную. На разные голоса завизжали девушки, а местные вышибалы проводили нас уважительными взглядами, как героев.

Сделав два поворота, мы остановились. Погони не было.

– Давай к моей машине, – сказал Коля. – Надо уезжать из города, здесь нас больше не любят.

– Не любят – и не надо. А где машина?

– Возле станции метро «Рипербан», метров триста отсюда. Оставайся здесь, я подгоню. Но сперва переоденемся.

Мы стояли как раз перед дверьми лавчонки, торгующей всякой всячиной. Я выбрал зелёную, стилизованную под армейскую тёплую куртку, поскольку собирался на север, в Финляндию. А Николаша взял дурацкую цветастую вязаную шапку и длинный плащ, сказав, что чем чудней, тем лучше.

Из города мы выбрались без приключений. Путь лежал в Росток. Именно оттуда отправлялся паром до Хельсинки.

10. Паром

Паром на Хельсинки отходил в пять тридцать утра, то есть через четыре с лишним часа, сообщил Николаша, наведавшись в кассу паромной компании.

– Что-то в этой истории с полицейскими не клеится, – сказал он, усаживаясь на водительское место.

– Что именно? – отозвался я, с трудом разлепив глаза.

– Вроде как всё понятно… Интерпол объявил тебя в розыск. Гамбургская полиция приняла и разослала лицо Кука постовым и информаторам. Кто-то из посетителей или работников ресторана тебя опознал и капнул в участок. Вот они и приехали…

– Так. А что не сходится? – Я посмотрел на приятеля. Коля разглядывал меня так, будто давно не видел.

– Ты в зелёной рубашке или свитере, в общем – в зелёном давно фотографировался?

– В зеленом?.. – Я задумался. – А что?

– А то, дурья твоя башка, что на фотке той, что у полицаев, ты в чём-то зелёном изображён.

Тут уже пришла пора и мне призадуматься. Подумав, я сказал:

– Есть у меня в Лондоне одна рубашка в зёленую и жёлтую клетку…

– Какая клетка! Там сплошная зелень! – Коля был непонятно возбуждён.

– А воротник какой? Как у пиджака, свитера, рубашки?..

– Не разглядел – не до того было.

– Вспомнил. Мне зелёный пуловер отец как-то на Новый год подарил. Только это ещё до командировки было, до задания…

– А надевал ты его когда?

– Тогда же… Впрочем… вспомнил, Коля! – повторил я, но тут же осёкся. – Действительно, не сходится ничего… Я его в Москве надевал.

– Как в Москве? Когда?

– Меня в прошлом году в Москву вызывали. Я на симпозиум физиков прилетал в составе официальной делегации и под шумок пару дней дома пожил. Якобы загулял и по Волге с одной итальяночкой плавал. Итальяночка наша, подсадная была, она одна каталась и на звонки отвечала, а я потом перезванивал, а сам дома пожил, пока там свободно было. Сейчас-то там родня по матери разместилась. Прохладно тогда было, я в свитере из дома выходил. И на встречу с Сергеем Сергеевичем тоже в нём ходил. А на снимке я на улице или в помещении?

– Вроде на улице… Непонятно, в общем…

– Что тут непонятного? Снимали наши, конторские. Снимали для личного дела, контролировали меня в Москве, чтобы не учудил чего с непривычки. Так всегда бывает. Фотографии в личное дело подшили. Кто-то туда влез и меня вместе с агентурой англичанам сдал. Там он сидит, у нас в управлении. Крот.

– Крот в управлении, – сказал Коля, – это серьёзно. Сейчас ничего предпринимать нельзя. Пусть думают, что ты забился в щель и затих. А то его спугнуть можно.

– Правильно. А я пока до Москвы доберусь и сам Сергею Сергеевичу расскажу.

– Так с границы всё равно нашим позвонят, ты же без паспорта, как проходить будешь?

– На месте придумаю.

– Ну смотри…

– Ладно, давай деньги.

Николаша вытащил пять жёлтых бумажек, четыре зелёных и несколько синих.

– Вот, всё, что наскрёб. Тысяча пятьсот шестьдесят евро. Хватит?

– Не знаю, всякое может быть. Потом позвоню. Найди ещё и держи наготове.

– За пару дней могу собрать тысяч десять-пятнадцать. Выдвинусь куда скажешь.

– Ну, давай прощаться, Коля.

Мы обнялись. Уже собираясь выходить, я обернулся к Коле и сказал:

– Не знаю, как в Центре поступят с кротом, но сам я ему не спущу. Так испоганил мне жизнь! Выставлю гамбургский счёт, и ты мне поможешь. Лады?

– Замётано, Кук! Помогу.

– Никому о нашем уговоре!.. – Мне было не до шуток тогда.

– Разумеется.

На том разговор и закончился. Я направился к парому. Сырая балтийская ночь умыла меня спросонья. А Коля поехал в Париж.

* * *

Попасть на паром «Рапсодия» до Хельсинки оказалось делом плёвым. Въехал в него на грузовике. Правда, не к отплытию, под салют и фанфары, а часа за три, в пропахшем рыбой и снастями кузове.

В ресторан морской кухни с простым названием «Океан», расположенный на седьмой палубе, в самом центре так называемого «променада», всегда подвозили сотню устриц и одного омара. В меню ресторана так и значилось: «омар-сингл», восемь евро за сто грамм. Поэтому, принимая омара, шеф-повар всегда заглядывал ему в глаза с вопросом о семейном положении. Сегодняшний, судя по глазам, женатым никогда не был и даже не планировал. У него были глаза холостяка. Посетители ресторана, развернув меню, всегда интересовались, в чём особенность такого омара, и неизменно получали ответ: у холостяков жизнь веселее и слаще, потому они вкуснее. Личная жизнь молчаливых и послушных устриц никого не волновала, их ели без вопросов.

Водитель рыбной машины за полтинник пустил меня в кузов, поверив в историю про загулявшего в Гамбурге финна. Контролёр при входе на поставщика омара и устриц внимания не обратил. Выбрался я из кузова у грузового лифта.

До отплытия, чтобы не отсвечивать, пришлось просидеть в туалете шестой палубы, почитывая непонятно как тут оказавшийся ресторанный справочник славного города Ростока. Омары и там были в изрядной цене, причём независимо от семейного положения.

Туалет регулярно посещали, причём первым делом ломились в ту кабинку, где обосновался я, а уж потом попадали в свободную. После третьего дёргателя сортирной дверцы я сменил кабинку, и людской поток тут же переключился на новую. «На запах, что ли, идут?» – подумал я, принюхиваясь к своим подмышкам и отмечая в себе неприятную особенность.

Паром отчалил с опозданием в восемь минут. Все эти минуты ручку постоянно трясли – видимо, всем захотелось «на дорожку». Когда полынья, по моим расчётам, стала такой, что ни один силач уже не смог бы выкинуть меня на берег, я покинул сортир.

Пришло время заняться бытовыми вопросами. В мелочной лавке на променаде я купил бритвенные принадлежности, рубашку спортивного покроя и шерстяную безрукавку модных расцветок. Хватит притворяться бездомным и нищим, пора выходить в люди, то есть искать себе пристанище и ночлег. Прихватив у зазевавшейся горничной мохнатое полотенце, я отправился в общественную душевую третьего класса. Под струями горячей воды прикинул план действий на ближайшие сутки.

Поскольку торчать на виду службы безопасности всю поездку, а тем более ночью не годилось, следовало пробраться в каюту. Моделей поведения просматривалось две. Первая – познакомиться с женщиной и перейти на строгий постельный режим, вторая – подружиться с мужиками, запастись шнапсом и погрузиться в бытовое, переходящее в беспробудный сон пьянство. Оба плана имели как плюсы, так и минусы. Женщина могла не захотеть сразу отправляться в каюту на постельный режим, возжелав сперва получить обязательную порцию романтики в виде стояния на носу парома с распростёртыми объятьями или поедания омара-холостяка с холодным зеленоватым шардоне. И это на виду у всех. А мужики, вместо того чтобы набраться в ускоренном режиме и завалиться на боковую, могут начать буянить, скандалить и драться, опять же – привлекая внимание. «Эх, люди, люди, – укоризненно подумал я, – никогда не знаешь, чего от вас ожидать».

Чистый, благоухающий, одетый в новую рубашку, я вышел в свет, на палубу. Было раннее утро. Балтийское море, раскинувшись между скандинавской неторопливостью и германской деловитостью, не обращало внимания на паром, то есть не качало его и не обдавало солёными брызгами.

Странное время. Ложиться вроде как уже поздно, а вставать тем, кто спит, ещё рано. Народу на палубе толкалось немало, а выбирать было не из кого. Финские семейства, возвращающиеся с юга, студенты, путешествующие за полцены, монахини, любопытные до чужих грехов, немецкие старцы обоих полов, туристические группы из стран Балтии, мордастые шведы и, конечно, негры племени «перекати-поле». Попадались и наши: задумчивые петербургские парочки и лукавые «скобари» с цветными зубами.