Третья корона императора. Наполеон на острове Святой Елены

Император обладает далеко не железным здоровьем, как повсеместно считают; вся его сила заключается в мощи интеллекта. Его удивительная выносливость за границей и беспрестанный труд дома известны каждому. Ни один монарх никогда не выдерживал столь огромных физических нагрузок».

Супруги Балькомбы (Балькумы)

На Святой Елене впервые были отмечены разные колебания в самочувствии и поведении Наполеона. 23 ноября вся его свита, жившая в Джеймстауне, была приглашена на обед в дом Балькомбов. Бертран отправился туда первым, но вскоре вернулся с вестью об отмене обеда. На следующий день Гурго пришёл к императору для записи его диктовок. Он нашёл его не таким, как обычно, – очень усталым, не способным пройтись по двору Императора мучил кашель, ему был неприятен дневной свет. Бен Вейдер писал по поводу этого случая: «Нестабильность поведения Наполеона является одним из указаний на регулярное поступление в его организм мышьяка». То есть кто-то из окружения императора начал травить его.

Наполеон любил бывать у Балькомбов. Приходил с наступлением темноты. Хозяин дома обычно лежал на кушетке, положив больную ногу на табурет, жена и дети сидели вокруг него. Говорили обычно о прочитанных романах, девочки задавали наивные вопросы и заливались смехом, когда их гость отпускал острое словечко. Иногда играли в вист или пели знаменитую шотландскую Ye Banks And Braes, а развеселившийся император напевал «Да здравствует Генрих IV».

А снаружи – неподвижный жар тропической ночи; рабы ходят взад и вперёд по веранде, разнося угощения и напитки; лишь звон цикад нарушает тишину ночи да небольшие ночные бабочки вьются вокруг факелов, освещающих подход к дому.

Сорок один день с высадки на остров Наполеон ходил в форме конных стрелков императорской гвардии: белая рубашка, белый муслиновый галстук с чёрным шёлковым воротником поверх него, скреплённый сзади пряжкой, белые шёлковые чулки, белые брюки, жилетка того же материала, зелёный мундир с красной отделкой.

28 ноября император стал ходить в зелёном фраке, его единственным украшением была эмблема (лента) Почётного легиона, да и ту он скрывал между жилетом и костюмом. Пара форменных брюк из белой материи, шёлковые чулки, туфли, скреплённые пряжкой, и небольшая шляпа, ставшая знаменитой, – одежда, которой Наполеон пользовался на Святой Елене.

Император по-прежнему много работал – диктовал свои воспоминания: Лас-Казу об итальянских кампаниях, гофмаршалу Бертрану – о египетском походе, мемуары о днях Консулата, острове Эльба и периоде «Ста дней» – генералу Гурго. Графу Монтолону – о днях Империи. И ещё оставалось время на чтение и беседы. Тогда Наполеон принялся за изучение английского языка. До нас дошла одна запись, сделанная его рукой:

«Когда вы станете благоразумны?

– Пока я на этом острове, никогда. Когда я ступлю на французскую землю, я буду спокоен. Моя жена приедет ко мне. Мой сын будет большим и сильным. Мы сможем вместе с ним выпить за ужином бутылку вина. Матушка будет старой, а сёстры станут уродливыми».

Мечты узника. Франции Наполеон больше не увидел, жена его тешилась с австрийским генералом Адамом Нейппергом; сын был болезненным и слабым, умер в 21 год. Летиция пережила своего самого любимого сына на 15 лет. За все годы терзаний на острове Святой Елены до императора дошло только одно письмо матери: «Я уже очень стара и не знаю, вынесу ли путешествие в две тысячи миль. Но что с того. Если умру там, то, по крайней мере, умру у тебя». Летиция рвалась к сыну – не пустили.

Наполеона и его свиту стремились полностью оградить от внешнего мира. В первые же дни пребывания на острове императору вручили «Портовые правила»; вот некоторые из них:

«Если капитан, один из его пассажиров или кто-либо на борту корабля имеет при себе какое-либо письмо, пакет и тому подобное, адресованное одному из иностранцев на острове, то им предлагается информировать об этом самого губернатора, вручив ему записку или письмо в конверте с корреспонденцией иностранцу, или ждать указаний губернатора, если посылка иностранцу имеет значительные размеры.

Ни одно лицо, имеющее разрешение сойти на берег, не может посетить коттедж “Брайер”, или Лонгвуд, или места, пограничные с ним, и иметь любой устный или письменный контакт с иностранцами, удерживаемыми на острове, без того, чтобы непосредственно информировать губернатора о своих намерениях, и без получения его согласия на подобные действия. Если некто должен получить письмо или пакет от вышеупомянутых иностранцев, то он обязан немедленно принести эту корреспонденцию губернатору, прежде чем ответить на это письмо.

Самым настоятельным образом запрещается всем капитанам кораблей или торговых судов позволять любой рыболовецкой лодке с острова приближаться к его кораблю без разрешения, подписанного губернатором, или позволять любой лодке, принадлежащей его кораблю, приближаться к пронумерованным судам островных рыбаков или общаться с ними».

Вокруг острова круглогодично курсировала флотилия военных кораблей. На самом острове охрана была увеличена с 200 до 3000 человек. Под стражей были все объекты, где пребывали Наполеон и члены его свиты. А жаждущих увидеть великого человека было с избытком.

Как-то император принял в саду капитана корабля «Минден». Капитан попросил Наполеона представить ему одного из своих лейтенантов. Молодой воин родился в Болонье в период пребывания там французов. На его крещении случайно оказался Бонапарт, который вручил родителям для их сына трёхцветную кокарду. Оказавшись почти рядом с военным гением, одарившим его символом Великой революции, молодой лейтенант жаждал увидеть его.

Погода испортилась. В начале декабря погода испортилась. Лас-Каз отмечал в дневнике: «Часто идёт дождь, воздух насыщен сыростью, и с каждым днём становится всё холоднее. Император больше не может выходить гулять вечером; он постоянно простужается и плохо спит ночью. Он вынужден был прекратить приём пищи в палатке. Теперь еду ему сервируют в его комнате. Наша беседа продолжается после того, как со стола убирается обеденная посуда. Сегодня император с пристрастием расспрашивал генерала Гурго об основных элементах и базовых приёмах артиллерийской стрельбы. Затем беседа плавно перешла к обсуждению проблемы ведения войны в целом и деятельности великих полководцев».

Вот некоторые из высказываний Наполеона по этой теме, записанные Лас-Казом 4–5 декабря:

«Судьба сражения зависит от одной минуты, от одной блестящей мысли: враждующие армии продвигаются вперёд навстречу друг другу с разнообразными планами сражения, они атакуют друг друга и какое-то время сражаются; потом наступает критическая минута, вспышка блестящей мысли решает дело, и сражение завершают находившиеся в резерве самые незначительные силы».

«Император, – продолжал Лас-Каз, – говорил о сражениях при Лютцене, при Баутцене и о других. Затем, оценивая сражение при Ватерлоо, он заявил, что если бы он последовал плану обхода сил противника на его правом фланге, то легко добился бы успеха.

Маршал Ней

Он, однако, отдал предпочтение плану прорыва по центру, чтобы расколоть армию союзников на две части. Но в ходе выполнения этого плана всё становилось роковым, события порой принимали, казалось, просто нелепый характер. Тем не менее Наполеон всё же должен был одержать победу. Он, как никогда, был совершенно уверен в благоприятном исходе этого сражения и до сих пор не может объяснить себе, что же случилось.

– Мы редко, – продолжал император, – обнаруживаем сочетание в одной личности качеств, необходимых для того, чтобы быть великим полководцем. Наиболее желательно, чтобы в человеке сохранялось равновесие между его здравым смыслом и личной храбростью. Такое сочетание качеств у полководца сразу же ставит его выше общего уровня.

Что касается физического мужества, то невозможно представить себе более храбрых маршалов, чем Мюрат и Ней, но при этом они всегда отличались отсутствием здравого смысла, особенно Мюрат. Что же касается нравственной храбрости, то я редко встречал человека, обладавшего так называемой нравственной храбростью в два часа после полуночи. Я имею в виду ту храбрость, которая проявляется без всякой подготовки и которая необходима при непредвиденных обстоятельствах, в ту минуту, когда происходят неожиданные события и следует здраво принимать самые верные решения».

Затем Наполеон высказал своё мнение о некоторых генералах:

«Клебер был наделён природой огромными способностями, но был всего лишь человеком момента: он добивался славы как единственного средства получить радость в жизни, но у него не было чувства национальной привязанности, и он мог, не испытывая угрызений совести, перейти на службу любого другого государства».

Дезэ, по мнению императора, обладал равновесием качеств характера. Моро едва ли заслуживал того, чтобы быть поставленным в один ряд с лучшими генералами: природа закончила свою работу над ним значительно раньше, чем следовало; он больше обладал инстинктом, чем даром гения. В характере Ланна храбрость сначала превалировала над здравым смыслом, но и то и другое постепенно уравновесилось. Накануне своей смерти он уже был очень способным командующим армией. «Я нашёл его карликом, – заявил император, – но потерял великаном».

Все названные Наполеоном военачальники были его сослуживцами, и не всегда отношения с ними были безупречными. Иоахим Мюрат считался любимчиком императора, который возвёл сына владельца постоялого двора в маршалы, одарил Неаполитанским королевством и выдал за него одну из своих сестёр, сделав своим родственником. Чем же этот отчаянный кавалерист отблагодарил своего патрона? После провала кампании 1812 года перешёл на сторону противников Наполеона при условии сохранения за ним Неаполитанского королевства. Так что император не очень был опечален, когда до острова Святой Елены дошла весть о гибели «храбрейшего из храбрых».

Мишель Ней был сыном бочара. Великая революция подняла его до дивизионного генерала, а Наполеон до маршала. Ней прославился кавалерийскими атаками на превосходящие силы противника. Ней был абсолютно не подготовлен к роли полководца и не был способен к принятию стратегических решений. 4 апреля 1814 года он подтолкнул Наполеона к принятию решения об отречении от престола, уверив его в том, что армия отказывается подчиняться его приказам. В марте 1815 года Ней, осыпанный королевскими милостями, обещал Людовику XVIII привезти императора в Париж в железной клетке (Наполеон сбежал с острова Эльба и шёл на столицу).

Жак Луи Давид.

«Наполеон на перевале Сен-Бернар»

С Жаном Клебером судьба свела Наполеона в 1898 году в Египте. Французский писатель Эркман-Шатриан писал о нём:

«Он требовал дисциплины, зато никто так не заботился о солдатах в походе, как он, никто так не старался добыть им провиант и подлечить раненых. Когда мэры или муниципальные чиновники принимались торговаться или спорить, достаточно было появиться Клеберу, – а внешностью он напоминал весёлого льва, – достаточно было ему заговорить, как его громоподобный голос, его возмущённый и презрительный вид тотчас заставляли их умолкнуть. Он лишь посмотрит на них через плечо, прищурит свои серые глаза, – и они уже на всё согласны и раздают направо и налево билеты на постой. Пять или шесть молодых офицеров на конях всегда гарцевали вокруг него, готовые подхватить и передать любой его приказ».

В период Восточной экспедиции Клебер взял Александрию, организовал экспедицию в Сирию, взял Эль-Ариш, Газу, Яффу и Сен-Жан-д’Акр. Покидая Египет, Бонапарт наказывал Клеберу:

«Армия, которую вверяю вам, составлена вся из детей моих. Во всякое время, даже в величайших бедствиях, доказывала она любовь свою ко мне. Поддержите в ней такие чувства: вы исполните всё это из уважения и особенной дружбы, которую питаю к вам, и истинной моей привязанности к войску».

Вопреки надеждам, возлагавшимся на него, Клебер не смог удержать Египет и 24 января 1800 года заключил с англичанами и турками конвенцию, по которой обязался оставить Египет в обмен на гарантии свободного возвращения армии во Францию.

Генерал Дезе происходил из старинного дворянского рода, но революцию принял с энтузиазмом. Отличился в Восточной кампании, завоевав большую часть Верхнего Египта. В сражении при Маренго (14.06.1800), уже почти проигранном, под шквальным артиллерийским огнём повёл полки в атаку и был насмерть сражён ядром. Но его неожиданное появление сломило австрийскую армию, а кавалерийская атака генерала Келлермана завершила её разгром.

Наполеон всегда выделял Дезе среди своих сподвижников и ценил его как одного из лучших и самых перспективных полководцев Франции. Через 43 дня после его гибели последовал приказ:

«Бренные останки генерала Дезе перевезти в монастырь на гору Сен-Бернар и воздвигнуть там ему монумент.

Воздвигнуть монумент генералам Дезе и Клеберу, скончавшимся от ран в один и тот же день и час: первый – после сражения при Маренго, доставившего нам обладание всей Италией; второй – после сражения при Гелиополисе, которое снова подчинило Египет французам».

Жан Виктор Моро был сыном богатого адвоката. Он – один из активных деятелей переворота 18-го брюмера, приведшего Бонапарта к власти. Тем не менее Наполеона он не любил и был замешан в заговоре против него. Отсидев два месяца в тюрьме, получил разрешение на визу в Америку. В 1813 году по приглашению Александра I вернулся в Европу.

Моро считался главным соперником Наполеона на ратном поприще, поэтому был назначен советником при Главной квартире союзных армий. Но служил он врагам своего Отечества недолго: в сражении под Дрезденом пушечным ядром ему оторвало обе ноги, и через две недели он скончался.

В сражении под Дрезденом Наполеон взял на себя руководство артиллерийским огнём. На одной из возвышенностей он заметил группу всадников, на которую приказал направить огонь. В центре этой группы оказался Александр I, рядом – Моро; его и поразило ядро императора. Но один из лучших генералов Наполеона не остался в долгу перед ним: умирая, он посоветовал союзникам избегать прямых столкновений с гением войны, а бить поодиночке его маршалов. Совет-завещание Моро был принят к исполнению и принёс союзникам ряд побед.

Жан Ланн был пятым сыном крестьянина. Его выдвижению в военной среде способствовала революция. Он был умён, осторожен, смел и хладнокровен перед неприятелем. Наполеона изумляла быстрота развития его способностей. Ланн превосходил всех генералов французской армии в искусстве управлять на поле боя 25-тысячным корпусом. Ланн участвовал в 15 сражениях и 300 мелких схватках.

Ланн был горяч и опрометчив в своих выражениях. Даже к Наполеону обращался на «ты». Когда тот сделал ему замечание, Ланн заявил:

– Бонапарт пренебрегает дружбой. Он предаёт её. Бывший друг стремится стать господином.

До конца жизни генерала (несмотря на его успехи на военном поприще) отношения с консулом, а затем императором оставались прохладными. Тем не менее Ланн умер (15.06.1808) на руках Наполеона, и очевидцы этого говорили, что впервые видели слёзы в глазах императора.

…Собеседники поинтересовались, когда император сам находился в наибольшей опасности. Наполеон назвал сражение при Арколе (15–17.11.1796):

– Под Арколе лошадь моя была ранена выстрелом. Взбешённая раной, закусила она поводья и понеслась прямо к неприятелю. Потом бросилась в болото, где и издохла, оставив меня по уши в грязи. Я уже думал, что австрийцы снимут мне голову, которая находилась под водой и грязью. Им это легко было сделать, потому что я не мог сопротивляться. Но затруднение приблизиться ко мне и прибытие войск моих помешали им, и я спасся.

Наполеон любил войну как искусство, требующее от полководца максимального напряжения, но так и остающееся неподвластным разуму; научиться ему нельзя. «Вы думаете, что умеете воевать, раз вы прочли Жомини? – говорил он своим генералам, сотоварищам по ссылке. – Я провёл шестьдесят сражений и могу вас заверить, что ни в одном из них ничему не научился. Цезарь тоже последнюю битву воспринимал как первую».

Меттерниху, министру иностранных дел Австрийской империи, Наполеон как-то заявил:

– Миллион жизней – это пустяк для такого человека, как я!

Это была всего лишь политика, попытка устрашить своего противника. На самом деле, будучи ещё только генералом, он писал жене: «Земля покрыта мёртвыми и окровавленными людьми. Это оборотная сторона войны; душе моей больно видеть такое множество жертв». А вот его заявление, сделанное прямо на поле битвы:

– Если бы короли всего мира увидели такое зрелище, они бы меньше жаждали войн и завоеваний.

Сам Наполеон берёг солдатские жизни; они знали об этом и любили своего «маленького капрала», который не раз повторял:

– Кто не может смотреть на поле боя без слёз, тот бессмысленно потеряет убитыми много людей.

После одного крупного сражения в Италии Бонапарт проезжал по полю битвы в сопровождении трёх офицеров. Тела убитых ещё не были погребены. «В глубоком безмолвии прекрасного лунного вечера, – вспоминал император, – вдруг из-под шинели своего убитого хозяина выскочила собака. Она бросилась к нам и тут же с жалобным воем вернулась назад. Собака то лизала лицо своего хозяина, то бросалась к нам, словно моля о помощи и требуя мести. Я не знаю, в чём причина этого – то ли моё особое настроение в тот момент, а может быть, вечернее время, своеобразие места и самого сражения, – но, несомненно, ни один случай на полях сражений не произвёл на меня более глубокого впечатления. Я невольно остановился, чтобы созерцать всю эту сцену. У этого убитого, подумал я, вероятно, есть друзья в лагере или в его отряде, а он лежит здесь, покинутый всеми, за исключением своей собаки! Какой урок преподаёт нам природа через посредство этого животного! Каким странным существом является человек! И как непостижимы его восприятия: ранее, без всяких эмоций, я отдавал приказания, которые должны были решить судьбу армии, я предвидел, не роняя ни слезинки, результат исполнения данных мною приказов, из-за которых будет принесено в жертву множество моих соотечественников, а здесь я был весь взбудоражен жалобным воем собаки! Несомненно, в ту минуту моё сердце могло быть тронуто мольбой противника».

За обликом сурового воина и жёсткого политика скрывался глубоко сентиментальный человек, который в юности зачитывался романами Руссо. Кстати, один из последних дней пребывания в «Бриарах» был посвящён «Новой Элоизе» великого женевца.

– Император вызвал меня к себе в ранний час, – вспоминал Лас-Каз, – и стал читать «Новую Элоизу» Жан-Жака Руссо, часто обращая внимание на искренность, силу аргументации писателя и на элегантность стиля и выражений романа. Чтение книги продолжалось примерно два часа. Это чтение произвело на меня сильное впечатление, вызвав глубокую меланхолию – смешанное чувство нежности и печали.

«Новая Элоиза» была темой беседы и во время завтрака.

– Жан-Жак перестарался в нагнетании чувств, – заявил император. – Он нарисовал картину сумасшествия, тогда как любовь должна быть источником удовольствия, а не страдания.

После завтрака император возобновил чтение. Затем вышел в сад, где продолжил разговор:

– Действительно это произведение никого не оставляет равнодушным, оно волнует и вызывает чувство.

После обеда чтение возобновилось, и день завершился тем же, чем был начат, – чтением «Новой Элоизы». А Лас-Каз подвёл итоги этого чтения следующей тирадой:

– Мы были весьма многословны в наших высказываниях и наконец согласились с тем, что абсолютная любовь подобна идеальному счастью: оба эти состояния в равной степени нереальны, мимолётны, таинственны и необъяснимы, и что, в конце концов, любовь – это просто временное занятие для праздного человека, развлечение для воина и крах для монарха.

…Во время плавания на «Нортумберленде» Наполеону исполнилось 46 лет. Это период расцвета мужских сил, и император не был в этом исключением. Во время прогулки с Лас-Казом по владению Балькомба он не раз затрагивал щекотливую тему: любовь и женщина. Лас-Каз вспоминал:

– Во время одной из наших ночных прогулок император сказал мне, что в своей жизни он был привязан к двум женщинам, обладавшим совершенно разными характерами. Одна была страстной почитательницей искусства и олицетворением изящества, другая была сама простота и наивность, и каждая, заметил император, заслуживает самой высокой степени уважения.

Сделав это вступление, Наполеон красочно описал свои «привязанности»:

«Первая никогда, ни в одну минуту своей жизни, не переставала быть приятной и обаятельной; было невозможно обнаружить в ней что-либо неприятное. Она прибегала к любой возможности, чтобы усилить своё очарование и обаяние, присущие ей от природы, и это делалось с такой изобретательностью и умением, что следы этих действий были совершенно незаметны. Другую, наоборот, никогда нельзя было даже заподозрить в том, что она способна что-либо выиграть, прибегая к хитрости, и её хитрость была простодушной. Первая всегда избегала говорить правду, её первый ответ всегда был отрицательным; вторая была предельно откровенной и открытой, и такие приёмы, как увиливание или уловки, были ей незнакомы. Первая никогда ни о чём не просила мужа, но была кругом в долгах; вторая не стеснялась просить у мужа денег на то, чего ей хотелось, что, однако, случалось очень редко: и он всегда сразу же оплачивал покупку. Характер у обеих был мягкий и нежный, и обе были очень привязаны к своему мужу. Но уже пора догадаться, кто эти две женщины, и те, кто когда-либо видел их, безошибочно узнают в них двух императриц».

К этой характеристике своих жён Наполеон добавил, что они проявляли к нему сдержанность характера и безусловную покорность[4].

…В воскресенье, 10 декабря, император со свитой перебрался в Лонгвуд. Перед отъездом попрощался с хозяином «Бриар» и вручил ему подарок – золотую шкатулку со своим вензелем. Бетси расплакалась. Наполеон утешил её:

– Вы будете навещать меня в Лонгвуде, мисс Бетси.

Стоя у окна, девочка печально смотрела, как удаляется маленький кортеж императора.