Воплощение Реального. Междисциплинарное исследование субъективности, травмы и духовной культивации
Синтом подчеркивает как позитивные, так и реальные измерения симптома. Эго – это симптом в том смысле, что он призван закрыть дыру, точно так же, как заблуждение (delusion) призвано закрыть дыру в цепи означающих. Юнговская концепция индивидуации, как гуманистического стремления к целостности, может быть понята как воображаемая попытка закрыть дыру внутри целого. Единственный возможный способ закрыть дыру внутри целого – это оставить ее открытой и пустой. Другими словами, самореализация – это то же самое, что и осознание того, что нет никакого постоянного «я», а есть лишь серия процессов и трансформаций, удерживаемых вместе единичным следом23 (Монкайо 2012b, 61)
В другом месте, Эйерс говорит:
Как будто, развивая в 1970-е годы свою теорию «синтома», симптом, переосмысленный как Реальное, Лакан взял то, что он ранее считал материальностью, локализованной в означении, и возвел ее в функцию квази-трансцендентного условия для Бытия как такового. Здесь Лакан переопределяет симптом как «способ, которым каждый субъект наслаждается бессознательным, в той мере, в какой бессознательное определяет его».24 Как смысл опирается на материальный не-смысл, так и психоаналитическое Бытие опирается на сингулярную точку не-Бытия, объединяющую в своей настойчивости то, что иначе могло бы рассыпаться и скользить в движениях означающего. (Эйерс 2011)
Для Монкайо единичный след – это нулевая точка процесса означения: это точка исчезновения идентификации с чертами других. Как только символическая структура и бессознательное произвели момент записывания, они исчезают (если только не удерживаются посредством привязанности – воображаемого схватывания и жажды, – которые лежат в основе эго как симптома). Именно это исчезновение стимулирует психику к постоянному переписыванию или к тому, чтобы «не переставать быть написанной», а также к противоположной характеристике – к постоянному стиранию (Монкайо 2012b, 3). Это влечет за собой отсутствие какого-либо неизменного «я» и присущую субъекту свободу. По выражению Эйерса, то, что «рассыпается и скользит по движениям означающего», опирается на пустое бессмыслие. Материальная субстанциальность последнего, тем не менее, является основополагающей и реальной для субъективного функционирования. Именно это реальное и пустое ядро поддерживает преходящую множественность субъекта.
Единичный след объясняет, как идентичность может быть единичной и множественной, а также постоянной и несущественной одновременно. Первое имеет важные последствия для кросс-культурной идентичности в постколониальном мире, тогда как второе объясняет, как я могу быть одним и тем же и не одним и тем же человеком в любой момент времени, что является необходимым условием для здорового функционирования субъекта. (Монкайо 2012b, 3)
Таким образом, наряду с Воображаемым, Символическим и Реальным, синтом является четвертым, связующим кольцом Борромеевского узла. В буддийских терминах его связующее качество обозначает потенциал к прозрению и освобождению, скрытый в симптоме. Связывание происходит через агентство того, что Монкайо называет «доброкачественный jouissance».
В случае с Человеком-крысой Фрейд выявил «ужас перед собственным удовольствием, о котором он сам не подозревал», а затем отметил, что «пациенты получают определенное удовлетворение от своих страданий» (Финк 1995, 60). Jouissance – это «толчок», который субъект получает от перенесения страданий, связанных с симптомами, из-за невозможности полностью отказаться от них.25 Кризис jouissance (т. е. когда привычный способ переноса не работает) означает отрешение – ослабление привязанности – сравнимое с этапом практики инсайта, когда «ум отворачивается от страдания».26
Jouissance для Лакана означает, что немедленная разрядка удовольствия сдерживается символическими средствами, то есть интернализованными родительскими запретами, ценностями общества и так далее (Финк 1999, 168), короче говоря, желанием Другого. Однако именно внутри символического, а именно в «нулевой точке процесса означения», субъект может освободиться от болезненно-удовлетворительной привязанности к страданию в симптоме, связанном с неудобной или разрушительной формой jouissance. В противоположность этому, единичный след представляет пустоту символического порядка, которая становится облагораживающей формой jouissance, светящимся человеческим лицом пустоты (Монкайо 2012b, 63).
Единичный след противостоит бинарному связыванию, которое разделяет Единое и разрушает jouissance. Единичный след или Единое проявляет изобилие Реального в форме доброкачественного jouissance. Когда дуальная или бинарная связь сопротивляется и отсутствие остается открытым, тогда из пустого пуповины Реального возникает или развивается Имя Отца27, как безымянное имя, или единичный след, который вновь связывает регистры друг с другом. Это имя безымянно, потому что не существует вытесненного означающего, которое могло бы придать имени означаемое: оно есть, потому что оно есть (Монкайо 2012b, 63).
Это сопротивление, или сдерживание своего jouissance, является, в даосских терминах, «тайцзи»,28 связыванием и взаимодействием бинарных систем (инь и ян), а также состоянием, предшествующим их разделению – состоянием пустоты и равновесия мастера боевых искусств, которое будет рассмотрено в третьей главе, посвященной искусствам движения. Однако прежде чем обрести это равновесие, субъект должен заново открыть для себя Реальное и обрести определенную степень стабильности в его превратностях.
Его сильное тело, беспомощно волочащееся за ним, занесли в мою комнату, положили на кровать и оставили там на целый месяц, пожираемое кошмарным напряжением. Его речь невнятная, лицо искажено, он не может, просто не может, его забирает что-то необъяснимо непреодолимое – вызов, с которым невозможно справиться. Он должен остаться таким. Это необратимо. Но я этого не знаю, я просто читаю ему из книги, которую он попросил меня прочитать, пока парамедики вводят инъекции. Они что-то делают не так: я буду годами сетовать на неадекватность их лечения, чтобы спасти его, только позже поняв, что в конце концов все было правильно. Ноябрьский снег, серый, неприветливый, холодный пейзаж, так холодно бывает только в начале зимы. Он не может пользоваться туалетом, не может самостоятельно есть.
Масштабы произошедшего настолько тяжелы, что у меня звенит в ушах. Это невозможно. Этого нельзя ожидать. Это так неправильно…
Мои силы иссякли, в следующем месяце я слег с пневмонией. Я мог бы поступить лучше, помочь матери, которая в одиночку справляется с этим тяжелым бременем. Но я обрушился. Есть слабая надежда, что он может поправиться. Есть вероятность. Но до этого еще далеко. Этого никогда не случится. Это неописуемо. Это реально.
После нескольких месяцев больниц и инъекций он снова обретает подвижность. Мы с мамой ведем его в сауну на заднем дворе. Мы его моем. Она уходит готовить ужин. Я остаюсь, чтобы одеть его. Это так трудно. Его конечности вязкие и тяжелые, пот липкий. Он расстроен, беспомощен, но при этом так силен. Он словно застыл в глиняной глыбе, пытаясь вырезать себя снова и снова, но понимая, что, вернувшись в это первозданное состояние, он уже никогда не будет прежним. Все, чем он был, «любимым и дорогим», само собой разумеющимся, приверженным и развитым, будет уничтожено одним взмахом невидимой кисти.
Я больше не могу плакать. Боль настолько сильна и пронзительна, что я становлюсь ею. Холодные потоки обморочной дрожи проходят по моей коже. Мир захлестнула яростная, неуправляемая и сильная, невидимая метель. Она пожирает все надежды, мечты, предвкушения; она не оставляет иного выбора, кроме как действовать, продолжать прилагать усилия, быть, несмотря ни на что. В участии нет никакого удовольствия.
Он вырвал себя из лап этого разъяренного Нечто. Он начал ходить, кататься на велосипеде, резать бумагу, держа ножницы в своей когтистой левой руке. Он стремился, но снова падал. И снова, и снова, до самого конца.
Он мой отец.
Вопрос о «негативном» Реальном
В случае отсутствия сдерживания, когда «доброжелательный jouissance» разрушен, отсутствие закона в Реальном может породить крайние последствия насилия, нигилистическую ярость, искажения и увечья. В этом случае присущая Символическому нехватка толкает субъекта в спираль того, что я называю «негативным» Реальным. Это ситуация, в которой страдание, проистекающее из отсутствия смысла в Символическом, выливается в навязчивые и болезненные сокрушения.
Славой Жижек дал справедливую историческую иллюстрацию этого процесса в своем эссе «Добро пожаловать в пустыню Реального». Вслед за Бадью, утверждавшим, что ключевой чертой 20го века была «страсть к Реальному», Жижек определяет конечный и определяющий момент 20го века как «непосредственный опыт Реального в противовес повседневной социальной реальности – Реальное в его крайней жестокости как цена, которую нужно заплатить за снятие обманчивых слоев реальности».29 (Жижек 2002, 5—6)
Однако это яростное стремление вычленить чистое Реальное из неуловимой феноменальной реальности приводит к своей противоположности – одержимости чистой видимостью, как это видно, например, в сталинских показательных процессах и принуждении к социалистическому развитию.
Жижек пишет:
Ключ к этому повороту лежит в конечной невозможности провести четкое различие между обманчивой реальностью и неким твердым позитивным ядром Реального: любая позитивная часть реальности априори подозрительна, поскольку (как мы знаем из Лакана) Реальная Вещь в конечном счете является другим именем Пустоты. Стремление к Реальному, таким образом, равносильно тотальной аннигиляции, (само) разрушительной ярости, в рамках которой единственный способ проследить различие между видимостью и Реальным – это, как раз, инсценировать его в поддельном спектакле. Фундаментальная иллюзия заключается в том, что, как только насильственная работа по очищению будет завершена, новый человек появится ex nihilo, освободившись от грязи прошлого разложения. (Жижек 2002, 8)
Как заключает Жижек, это действительно фундаментальная иллюзия, что очищение через «дистилляцию» Реального может разрешить муки отсутствия и породить «нового человека». В приведенном выше отрывке Жижек ссылается на «Реальную Вещь». У Лакана «Das Ding» – это вещь в ее «бессловесной реальности» (Лакан 1997, 55) в противоположность репрезентации вещи в символическом регистре. Кроме того, это доисторический, утраченный и запретный объект кровосмесительного желания – мать (Лакан 1997, 67). Субъект кружит вокруг этой вещи, сдерживаемый принципом удовольствия, но никогда не достигает ее, что делает «Das Ding» причиной самой фундаментальной человеческой страсти (Лакан 1997, 97). Это субъект как непрерывность желания на «самом фундаментальном уровне» желания, как страсть не-знания, т. е. фундаментальное неведение.
Эта страсть, если она воспринята неправильно, является первопричиной злобной человеческой одержимости перерождением, становлением, трансформацией, очищением, реальностью и истиной. Действительно, невозможно доверять какому-либо позитивному ядру Реального, поскольку оно в конечном счете пусто (то есть не имеет ничего, с чем можно было бы отождествиться).
В результате всего этого Лакан приходит к выводу, что Реальное не является невозможным в том смысле, что оно никогда не может произойти – это травматическое ядро, которое вечно ускользает от нашего понимания. Нет, проблема Реального в том, что оно происходит, и в этом заключается травма. Дело не в том, что Реальное невозможно, а в том, что невозможное – это Реальное. Травма, или акт, – это просто момент, когда происходит Реальное, и это трудно принять. Лакан не поэт, рассказывающий нам о том, как мы всегда проваливаемся в Реальное – у позднего Лакана всегда наоборот. Суть в том, что вы можете столкнуться с Реальным, и именно это так трудно принять. (Жижек 2004, 69—70)
Иллюстрируя невозможность Реального, это утверждение открывает путь к его разрешению. Из чего же проистекает эта невозможность? Именно, из степени неведения: чтобы существовало невозможное, должна существовать точка отсчета. Эта точка отсчета – эго, а именно субъективный феномен, характеризующийся нарциссической идентификацией (Воображаемое) и концептуальным отчуждением (Символическое), само существование которого причинно обусловлено и хрупко.
Чтобы не потерять эти привязанности и идентификации (то есть избежать радикальной уязвимости, невинности и безвредности), человеческий субъект, не зная, что может произойти, не умея доброжелательно относиться к результатам идентификации, постоянно пребывает в привычном обмане самосуществования.
В данном исследовании утверждается, что возмутительные события обнаженного стояния перед Реальным могут быть не только безвредными, но и плодотворными и освобождающими.
Идя дальше, правильное понимание нехватки в Символическом, а также искусные средства многообразного познания искусств воплощения – вот как Благородный Восьмеричный Путь решает проблему встречи с Реальным. Психоаналитическая практика постепенно знакомит субъекта с простором Реального через процедуру, известную как «траверс фантазии», в ходе которой Символическая нехватка субъекта выводится на свет через вмешательство аналитика, вызывая реконфигурацию отношений субъекта с jouissance (Финк 1999, 59—60). Путь не только бросает радикальный вызов желанию субъекта, но и вводит модели поведения, речи, мышления и отношения, которые позволяют субъекту эффективно проживать то, что скрывает Символическая нехватка, а именно невозможное. В следующей главе мы рассмотрим теоретические рамки, позволяющие принять и благожелательно воплотить встречи с Реальным.
Обусловленность и Взаимозависимое Происхождение
Взаимозависимое Происхождение – это другой взгляд на субъекта как на непрерывность желания. Чтобы проиллюстрировать формирование субъективности в соответствии с процессом Взаимозависимого Происхождения, я в первую очередь опираюсь на текст «Буддхадхамма: Естественные законы и ценности жизни», написанный досточтимым Праюдом Паютто и переведенный Грантом А. Олсоном. Я также черпаю информацию из письменных и устных бесед тайских учителей Лесной Традиции из линии досточтимого Аджана Чаа и «Висуддхимагги» Буддагосы. Я также включаю личные прозрения о процессе Взаимозависимого Происхождения, полученные во время практики випассаны.
В этой книге я ссылаюсь прежде всего на Тхеравада Буддизм, поскольку именно в этой традиции я получил учение о практике медитации от лалазийского монаха досточтимого Джотинанды. Однако в тексте также используются ссылки на Махаяна, Дзен и Ваджраяна Буддизм.
Я проведу параллели между процессом обусловленного становления в соответствии с моделью Взаимозависимого Происхождения и Лакановой теорией психических регистров. Осознание Взаимозависимого Происхождения считается моментом просветления Сиддхартхи Гаутамы. Глубокое и ясное понимание процессов становления, к которым Сиддхартха возвращался снова и снова после ночи своего просветления, привело к полному устранению первопричины страдания и возникновению мудрости.30
Круговая цепь Взаимозависимого Происхождения, или, как ее еще называют, колесо становления,31 состоит из двенадцати элементов. Они возникают следующим образом:
– Фундаментальное неведение (Пали: avijjā): непонимание страдания, его возникновения, исчезновения и пути (Четыре Благородные Истины), непонимание Взаимозависимого Происхождения; состояние, в котором отсутствует мудрость причинно-следственных факторов, привязанность к общепринятым представлениям, непонимание жизни и мира в соответствии с истиной.
– Ментальные образования или предрасположенности (Пали: saṅkhāra): физические, ментальные и вербальные склонности; мыслительный процесс, протекающий в соответствии со склонностями, привычками и различными свойствами ума, которые были накоплены (из предыдущих существований).
– Сознание (Пали: viññāṇa): восприятие через глаза, уши, нос, язык, тело, ум-сознание в соответствии с объектами/предрасположенностями ума.
– Ум и тело (Пали: nāmarūpa): телесность, ощущения, восприятие, предрасположенности, сформированные в соответствии с ментальными образованиями, которые его составили. Это, в свою очередь, обусловлено каммой (предыдущим действием) и областью существования, в которой произошло рождение.
– Шесть оснований чувств (Пали: saḷāyatana): глаза, уши, нос, язык, тело и ум; аспект жизни, который реагирует на потребности и готов действовать или противостоять внешнему миру.
– Контакт (Пали: phassa): информирование о жизненном процессе через внутренние и внешние шесть чувственных оснований и сознание, связывающее знание с внешним миром, воспринимающее объекты ума и переживания;
– Ощущение (Пали: vedanā): чувство, возникающее в результате контакта с основаниями чувств, которое можно разделить на удовольствие и комфорт (sukha- vedanā), боль, страдание, дискомфорт (dukkha- vedanā) или невозмутимость (upeka- vedanā).
– Тяга (Пали: taṇhā): тяга к телесной форме, звуку, запаху, вкусу, физическому контакту и ментальным стимулам, разделенная на желание получить, иметь, существовать в непрерывном состоянии приятных ощущений и желание избежать, уничтожить и разрушить неприятные ощущения. Именно здесь изначально проявляется тяга. Кроме тех, что удовлетворяют потребности органов чувств, всю массу тяги можно разделить на:
– Стремление к самосуществованию: стремление к самости, которая может длиться или существовать самоопределяющимся образом, и к условиям жизни, обеспечивающим такое существование.
– Стремление к небытию или самоуничтожению: тяга к тому, чтобы человек ушел, исчез или отделился от нежелательных условий жизни.
– Привязанность (Пали: upādāna): сильное желание поддерживать определенные страсти пяти чувств и ума в виде взглядов, мнений, доктрин и различных теорий; цепляние за правила и ритуалы, привязанность к себе и ошибочному созданию себя; манипулирование условиями для поддержания объектов привязанности и раздувание их ценности и важности; цепляние за стратегии, методы, привычки для получения объекта/условий жажды.
– Становление (Пали: bhava): чувственное становление, физическое становление, бесформенное становление; другими словами, каммическое становление – весь процесс поведения, который проявляется в ответ на жажду и определяет условия жизни (то есть пять агрегатов существования, или то, что ошибочно воспринимается как «я», «меня» или «мое»).
– Рождение (Пали: jati): появление всех совокупностей (формы, чувства, восприятия, воли, сознания) или рождение/возникновение из этих различных явлений; приход к осознанию «я», существующего в определенном состоянии. Как только это «я» определено, появляется и аспект «я», который не существует в соответствии с этим определением. Таким образом, созданное «я» ощущает нехватку или отделенность от самоопределения.
– Упадок и смерть (Пали: jarāmaraṇa): Старение тела, старение органов чувств и ухудшение агрегатов, прекращение жизненных функций или вырождение различных явлений; осознание отсутствия или отделения от вышеупомянутого жизненного состояния; ощущение, что вам угрожает окончательный распад этого жизненного состояния, переживание страха потери себя, возникающего из-за привязанности себя к определенному состоянию жизни, что в свою очередь порождает печаль, плач, горе и бедствие, связанные с чувствами отчаяния, раздражения, депрессии, грусти, разочарования, беспокойства и различными другими несчастными чувствами (Payutto 1995, 101—102).
С этого момента цикл повторяется.
Стоит отметить, что в этом цикле нет первой причины. Неведение обусловлено ментальными интоксикантами (пали: āsava). Эти интоксиканты состоят из застойных состояний в процессе брожения, заинтересованных в поддержании различных взглядов и привязанностей к вещам, которые отвечают желаниям «я» и чувств. К ним относится, например, вера в то, что наши тела – это наши сущности или что они принадлежат нам. В этом случае, как только тело меняется, возникает печаль. Другой пример: получение удовольствия от того или иного состояния жизни как от самого лучшего, самого превосходного и приятного (Паютто 1995, 105). В этом случае встреча с распадом и смертью будет сопровождаться возникновением разочарования и чувства утраты. Таким образом, ментальные интоксиканты – это семена, которые мгновенно прорастают в печаль, плач, страдание, горе и беду.32
Теорию трех регистров Лакана можно рассматривать как пересекающуюся с циклом Взаимозависимого Происхождения в вопросе желания. Как таковое, желание Другого – семьи, общества, языка и культуры – передает такие «семена», как жажда и привязанность, сопровождаемые их аналогами, завистью и обидой,33 кодируя субъекта в цикле становления.
Воображаемое отождествление с желанием (материнского) другого – это форма тяги к единству. Ее можно рассматривать как тягу к небытию (Пали: vibhava-taṇhā), при которой «я» сливается с телом (материнского) другого, а все мешающие психические образования растворяются в этом единстве. В попытке воссоздать это единство могут возникать различные виды идиосинкразических привязанностей: ритуалы, направленные на питание и обогащение глубины первозданной связи с жизнью, практики, воспитывающие чувственный комфорт, полноту, телесную легкость, сытость, безопасность и непрерывность. Стоит отметить, что именно из этой брахманической патриархальной структуры жертвенных ритуальных обрядов (Skt, karman)34 вышел Сиддхартха Гаутама, чтобы обрести освобождение.
Разорвать порочный круг отчужденного желания и научиться формулировать желание автономным образом, ссылаясь на желание истерика, – это проект, обреченный на открытие того, что в Символическом нет никаких гарантий для желания (Жижек 2007, 604—612). Более пристальный взгляд на сеть означающих показывает, что автономного желания не существует. С началом кастрации, то есть отчуждения в языке, идентификация со взглядами, убеждениями, системами убеждений и определенными сферами знания еще больше вовлекает желание невротика35 в привязанность к различным плато Символического.
Вратами в Реальное в цепи Взаимозависимого Происхождения являются процессы, связанные с распадом и смертью. В частности, это те тенденции, которые разрушают самость через негативные встречи со страданием (Пали: дуккха): печаль, дистресс, беспокойство, чувство недостатка, потери, отсутствия, разочарования, смертности, невозможности реализации и т. д. Это также возможности для «доброкачественного jouissance», скрытые в прозрении относительно этих явлений.
При более внимательном рассмотрении цепи Взаимозависимого Происхождения становится ясно, что «негативное» Реальное берет свое начало в привязанности к себе, отождествленной с определенными условиями (желание Другого, вера и jouissance), которые поддерживают его. Страх, беспокойство, чувство утраты и потерянности возникают как следствие неведения или ошибочного принятия себя за постоянную, независимую сущность – в то время как само ее существование является следствием взаимозависимых условий.
Взаимодействие этих условий, которые, несомненно, являются означающими и, как таковые, феноменами, лишенными собственного существования, порождает миры субъективного опыта. Лакан пишет: «Все вещи мира инсценируются в соответствии с законами означающего, законами, которые мы никогда не могли бы представить себе как соответствующие законам мира с самого начала» (Лакан 2014, 33). Далее он уточняет, что разнородные данные, передаваемые со сцены истории, составляют, в своей противоречивой множественности, «мир космизма в реальном» (Лакан 2014, 34). Я считаю, что Махаянская модель мира, Трайлокья, достаточно точно отражает то, что есть в Символическом. Настаивание Лакана на материальности означающего охватывает то, что в других местах известно как эквивалентность космологии и психологии, мистическая пустота, порождающая жизненные события – закон каммы в его элементарном режиме работы.
Три мира
Материальность означающего может быть сформулирована как повторение требования к жизни, передаваемого посредством языка из поколения в поколение. Отталкиваясь от последствий семинара Лакана «Психоз», Эйерс пишет:
Здесь мы приходим к пониманию того, что отнюдь не Символическое радикально закрыто или отменено феноменом психоза, отказ от отцовского означающего делает оперативными и первичными те реальные аспекты означения – то есть означающие, оторванные от негативного конституирования значимой коммуникации и привязанные к агрессивным движениям первичной идентификации, – которые, как мы увидим, должны быть предположены, если их держать в узде, чтобы любое означение могло быть оперативно для субъекта. (Эйерс 2012, 34)