Грибники 1,5. Вложенное пространство

Глава 3. Ан-2

Когда Джафар появился, Эйзен изучал полученные от Файоль записи при свете ночника в виде планеты с большим материком. Светло-зелёная байковая пижама с забавным рисунком – белый самолётик облетает земной шар и явно направляется в открытый космос – заставила Джафара задуматься об уместности его тривиального облачения – просторных холщовых штанов, которые завязывались на поясе, и футболки с черепами. Увы, с самолетиками у него никакой одежды не водилось. Вообще Джафар никогда не цеплял на себя ничего лишнего. Явно как и не носил украшений и не делал татуировок. В отличие от герцога, пальцы которого были унизаны перстнями, а с ушной мочки свисал крупный граненый кристалл. Как он спит на этом булыжнике, непонятно. Мазохист.

Определив на край кровати собственные постельные принадлежности, Джафар устроился и произнёс, глядя в потолок:

– Нашёл что-нибудь?

– Карина прислала тетрадь, которую обнаружила за тоннелем. Там даже надпись есть ее рукой, и что забавно, тетрадь ее перевела для меня с французского так же, как и весь собственный текст с этого… с забарьерного.

– И что в тетради? – Джафар скосил глаза на свет ночника.

– Истории из жизни университета. Про студентов и их преподавателей. Ещё немного про город. Но самое интересное, что в некоем рассказе появляется такой персонаж, как Джафар Ингра, или Ингора, по описанию очень похожий на тебя. Он у них техник что ли…

Джафар поморгал и нахмурился. Да, Карина не могла прислать эти документы просто так и абы кому.

– Если считать, что это было давно… какой-то твой предок? Предыдущее воплощение?

– Или это мистическое место перевело чье-то имя так, чтобы нас заинтриговать, – сказал практичный Джафар.

– Прочие имена аутентичны. Эйзена или какого-нибудь Алекса за барьером нет. Зато есть студент, внешне на меня похожий и старенький преподаватель… который тоже. Трудно выбрать, кто из них я. Обоих зовут Иннокентиями.

Джафар перевернулся на бок, потянулся и зевнул, прикрыв рот одеялом.

– На тебя похоже, – сказал он.

– Похоже, будто мы сейчас в пионерском лагере и рассказываем друг другу страшные истории. Но ты, – Эйзен засмеялся, отложил документы на журнальный столик и тоже залез под одеяло, пультом выключив светильник-планету, – манкируешь своими обязанностями.

– Я просто боюсь, что придёт вожатый и устроит нам завтра на линейке выговор, – пробормотал Джафар. – Доронин…

– М?

– Я осознал, что на этой кровати два отдельных матраса. Что выгодно отличает твою комнату от казармы. Но я все равно слышу, как тебя колбасит, невинное ты существо. Как жить, будучи таким впечатлительным?

– Я такой не всегда. Но моя психика ещё в школе занесла гопников в чёрный список и теперь его истерически перечитывает.

– И зачем тогда было звать меня, если это тебя не успокаивает?

– Без тебя было бы еще хуже.

– Допустим. Может, тогда отберём у твоего тревожного состояния записную книжку? – весело спросил Джафар.

– Это как?

– Попробую, если позволишь. Постарайся не шевелиться. И не бояться.

– Сложно… но я попробую.

Джафар перевернулся, придвинулся, убрал волосы со лба Эйзена и пробежался пальцами, как понял Эйзен, по каким-то точкам на голове.

Он может убить меня за секунду, отстранённо подумал Эйзен изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вскочить. Вот этими вот руками. Или загипнотизировать. Хотя зачем бы?

– Ты говорил, что доверяешь мне. Вот и не напрягайся, – прошептал Джафар из темноты. – Никакого плохого зла я тебе не сделаю. Неужели так трудно представить, что ты фаталист?

– Н-нас, п-пионеров, такому не учили… Знаешь, я себя скорее анатомическим препаратом ощущаю.

– Тоже подойдет. Допусти, что ты умер, и только твоя бессмертная душа смотрит со стороны на этот мир… утопающий во грехе, или как там говорят ваши священники.

– Как ты понял? – спросил Эйзен, закрывая глаза.

– Что?

– Что я христианин.

– Рекомендую вспомнить, что у тебя висит на шее, – Джафар находил какие-то точки на черепе Эйзена и нажимал на них так, словно тот был клавиатурой. В свете панорамного окна, выходящего на дальние горы, пальцы его казались фиолетовыми. – При всем твоём пристрастии к золоту – крест алюминиевый. Следовательно, для тебя он дороже всего, что ты носишь. Это во-первых, а во-вторых – твоя философия, речь и манеры. Ты хочешь походить на своего кумира и в то же время стесняешься того, что некогда его сотворил, потому что это нарушение заповеди.

Это была заявка на ответную проницательность, и несмотря на то, что она содержала в себе некий вызов, голос Джафара звучал успокаивающе.

– Чистота помыслов, Эйзен, есть основа твоего самоуважения, – продолжал между тем Джафар. – В наше циничное и аморальное время это очень… очень красиво.

– Вот как, – не открывая глаз, Эйзен улыбнулся. – Ты тоже очень увлечённый человек, Джафар. Но вот насчёт кумиров я не знал… старался их не творить. Но если ты это разглядел… возможно, ты прав.

Эйзен очень легко переходил от одержимости к смирению.

– Слушай, ты волшебник, – сказал он через некоторое время. – Я начал согреваться.

Загладив герцогу волосы, как шерсть коту, Джафар вернулся на своё место.

– Теперь спать, – сказал он. – Отбой давно прозвучал. Я не скажу вожатым, что твоя рука чаще делает крестное знамение, чем пионерский салют.

– Моя рука тебя ночью зубной пастой намажет, – весело пообещал Эйзен. Облегчение в его голосе граничило с эйфорией, и Джафар ощутил себя польщенным.

– Ой, только не белой! – попросил он. – Лучше зеленой такой, с ароматом кедрового бревна.

Отсмеявшись, Эйзен вдруг ощутил потребность высказаться.

– Яш, слушай… ты прости, если я косный и капризный сноб, у меня ведь тоже много всякого дерьма в голове… На самом деле я тебя очень уважаю. Даже, наверно, преклоняюсь. Как сказал не помню кто: «ты столько видел, но твои глаза остались чисты».

Ночное небо за панорамным окном очистилось, и теперь косой лунный свет заливал комнату, ярко отражаясь в стеклах книжного шкафа и никелированных поверхностях.

– Знаешь, я бы с удовольствием пожертвовал твоим преклонением, лишь бы того, что ты упомянул, не видеть, – пробормотал Джафар. – У моей психики тоже довольно большой чёрный список. И выглядит он как хаотичные заметки на обгоревших листах. Но тебя в нем нет, поэтому знакомство со мной ты действительно должен пережить.

*

Джафару снилось, что в той комнате, в которой он нынче не спит, кто-то есть. Кто-то сырой и пушистый ходил по ней, трогал вещи, стоящие на комоде, и смотрел изнутри на балкон. Из пустой комнаты, снилось ему, тянуло холодом, сыростью и запахом плесени. Потом сон закончился, жуткий посетитель пропал, и Джафар провалился в тяжелое, чуткое забытьё, в котором они с Эйзеном продолжали читать бумаги Карины. Одна из картинок в ее тетради представляла собой стеклянный куб с движением внутри.

– Это оружие, – говорил во сне герцог. – И список его жертв очень велик.

*

Эйзену тоже снился кошмар, правда, с иной проблематикой. Словно он снова в Хоринске, но потерялся во дворах, должен найти выход, а каждый следующий двор, в который он попадает, оказывается точно таким же, как и предыдущий. Но следовало бежать, потому что сзади настигали страшные люди. Возможно те самые, которые пришли к ним в дом, когда Лёшке было восемь лет, устроили обыск и арестовали отца. Через пару недель, правда, отпустили, но еще много лет после Лёшка боялся ночных звонков в дверь.

В очередном дворе он вспомнил, что у него теперь есть абсолютное оружие, только вот название его он забыл. А если не вспомнить, оно может сработать и убить всех…

Очнулся он от тычка в плечо. Вокруг была ночь, а сам он находился в доме, расположенном в горах, очень далеко от злобных людей.

– Господин Раунбергер, – сказал рядом чей-то низкий голос, – не надо возвращаться туда, где тебя не ждут.

Эйзен хотел что-то сказать, но получился невнятный хрип.

– А иногда и туда, где ждут, тоже не надо.

Эйзен откашлялся и перевел дыхание.

– Яша? Откуда ты знаешь, где я был? – смог наконец-то выговорить он.

– Ты звал меня во сне. Ты был в своем прошлом, где меня еще не было, поэтому ты был беззащитен. Я хотел тебе сказать, чтобы ты вернулся в настоящее, но потом решил, что поселить меня в твоем прошлом – тоже неплохой выход. Вот, держи.

Эйзен почувствовал, как Джафар находит в темноте его руку и сжимает пальцы. Снова холодные, как морозная ночь. А вот рука Джафара была горячей.

– Спасибо, – слабым голосом сказал Эйзен. Он немного досадовал на свою беззащитность.

– Один африканец рассказал мне сказку, – сказал Джафар. – Про маленького мальчика. Мальчик жил в бедном селении, голодал и мерз, терпел побои, словом, ему было плохо. И тогда он попросил колдуна сделать его духом… ну, по-нашему, ангелом. А колдун спросил: из какого материала делать тебя ангелом? Из дерева, из кости, или из песка? Мальчик ответил: дерево сгорит, кость сгниет, песок рассыпется. Сделай, говорит, меня ангелом из железа. И колдун сделал его ангелом из железа. Только мальчик не учел одного – когда в мире кто-то плакал, его металлические крылья и металлическое сердце отзывались на этот звук. Поэтому счастливее он не стал.

– А как колдун решил вопрос ржавчины? – заинтересовался Эйзен.

– Никак. Мальчику еще предстоит с ней столкнуться.

– Но заржавленный мальчик будет слабее резонировать, – не сдавался мозг ученого.

– Видимо, нет худа без добра.

– Зараза ты, Джафар, – вздохнул Эйзен.

– Пригласи меня в свои кошмары, и монстры твоего подсознания тоже узнают меня с плохой стороны, – насмешливо проговорил механик.

И утянул руку Эйзена в темноту. Эйзен тут же выдернул ее и отвернулся.

– Прекрати это, – сказал он. Теперь ему снова хотелось убежать, но не от страха и вообще не от кого-либо а к себе в сознание, подняться на самый верх собственного сознания и уже с нового ракурса созерцать реальность. Возможно, так выглядит божественное откровение, решил Эйзен, и ему стало жарко.

Джафар сбоку тихо рассмеялся.

– Строгость удивительно к лицу вашей светлости, – с наигранным сожалением заметил он.

*

Проснувшись утром, Эйзен ощутил как никогда остро, что нет ничего лучше этого мира и высшее блаженство – быть его частью.

Мутные фиолетовые горы в панорамном окне только начинали розоветь, на балконе сидела какая-то маленькая птичка (вьюрок? поди разбери против света) и пела.

В метре слева, лицом к выходу растянулся под двумя одеялами механик, действительно похожий крупного зверя из каких-нибудь нездешних степей. Глядя на его тонкую мускулистую руку, лежащую поверх одеяла, Эйзен ощутил некое томление, которое его позабавило.

Вот ведь сколько переживаний на старости лет, подумал он весело. И так уже достаточно вник в чью-то непростую судьбу, а подсознанию все мало. Однако же в эту сторону мы не пойдём. Кроме того, у нас плохие отношения с человеческими грехами, нас чужие тяготят как собственные, а собственные так вообще придавят.

Очень осторожно Эйзен слез с кровати, проследовал в ванную, где намеревался принять душ и побриться минут за десять, однако в итоге это заняло куда больше времени.

Обвязавшись полотенцем, Эйзен вернулся в комнату.

Солнце за панорамным окном поднялось выше, и ковёр на полу из серо-зелёного стал салатовым.

Джафар сидел на кровати сонный и взъерошенный, как ночная птица, потревоженная в ясный полдень.

– Доброе утро, – тем не менее сказал он первым. – Тебе как, полегчало?

Эйзен аж дернулся. Вид у Джафара был лукавый, словно его вопрос относился вовсе не ко вчерашнему Эйзеновскому стрессу.

– Доброе утро, господин Ингра, – ответил герцог, учтиво склонив голову. – Мое состояние, равно как и настроение существенно улучшилось. Роль вашего исцеляющего присутствия невозможно переоценить… или недооценить?

Джафар хмыкнул.

– Теперь моя очередь, – сказал он. – Там ещё полотенца остались, или ты все намотал на себя, и мне придётся идти голым?

– Целых два. Голым не ходи, это неприлично. Особенно на утренней линейке. Надень хотя бы пионерский галстук.

– Пуритане узколобые, – философски сказал Джафар, подтягивая штаны. – Античности на вас нет.

И этот человек, весело подумал Эйзен, пытается меня убедить в том, что все его образование составляет устройство самолета и сборка автомата. Ах, ну ещё стихи. Ладно.

Джафар занимался собой примерно на те же полчаса, за которые Эйзен оделся и спустился вниз.

Перед тем, как покинуть комнату, он заметил, что все документы, разбросанные им вчера на журнальном столике, сложены в аккуратную стопку.

Значит, Джафар читал тетрадь. Интересно, только из-за Карины, или в силу абстрактного любопытства? Такового у него наблюдалось куда меньше, чем у Эйзена, и Эйзена это слегка огорчало.

*

В пачке, присланной Кариной Файоль, было все о барьерах и тоннелях – похожее, не похожее, отдаленно напоминающее и даже свидетельства каких-то ясновидящих.

– В 1916 году, – медленно переводил Эйзен, добавляя свои комментарии, – девочка десяти лет, Римма – почему-то в Норвегии – гуляла с бабушкой по обрывистому берегу, недалеко от посёлка… с непроизносимым названием. Дело было довольно далеко от их родного дома, поэтому с бабушкой. Видимо, в гости поехали… В какой-то момент бабуля заметила, что внучка пропала… искали всем непроизносимым посёлком… на вторые сутки она вернулась сама, свежего вида, даже не голодная, и рассказывала, что провалилась в какую-то щель между скалами, пошла по ней и увидела поле с деревьями и травой… и ещё она видела город, но испугалась в него идти, поэтому вернулась. По ее ощущениям времени прошло немного. В том же месте впоследствии пропало ещё человек пять.

– А вот Китай, – Джафар пододвинул конверт с пачкой бумаг. – Там вообще был проход в мир духов, хунвейбины его взорвали в итоге. Вокруг него происходили разные волшебные вещи, и на людей нападал морок: им казалось, что они должны сесть на дракона и улететь с планеты.

– В смысле, из Китая? – уточнил Эйзен.

– Из него в первую очередь.

– А вот Южная Америка. Тут целая летопись в несколько веков. Англия… куча легенд и чертовщины… Америка ещё, Бостон… мы помним их портал в Салеме, оттуда сочились намагиченные ведьмы и очень всех утомили.

– А мне сон был, – вспомнил Джафар. – Будто в комнате Аси что-то холодное ходит.

Эйзен так резко поднял голову, что Джафар почти пожалел о сказанном. Он вообще теперь боялся говорить лишнее.

– Холодное? – уточнил Эйзен со странной проницательностью.

– Непонятная штука, сделанная из злой воли и белой плесени. Воняла мерзостно.

– Что, прямо во сне?

– Да. Какая ей разница, где вонять? Во сне или наяву.

Эйзен пошёл к серванту, сел на ковер и начал выдвигать нижние ящики.

– Давно, – прокомментировал он свое странное поведение, – хотел сделать тебе один подарок…

Джафар напрягся. После семнадцати лет ему редко дарили что-либо, да он и не нуждался. А если одарят ненужным… придется потом с этим что-то делать, выбрасывать же неловко.

Покопавшись в ящиках, Эйзен вытащил небольшую, кубической формы картонную коробку и протянул Джафару.

– На вот… был в Гоби, в археологической экспедиции, нашел на раскопках. Нетипично для той культуры, и вообще странно что оно сохранилось, потому что это похоже на сталь. Может, другой сплав такой, конечно… я не силён в металлургии, особенно в древней. Они лежали в кожаном мешочке, мешочек истлел, но все это вместе было погружено в керамический сосуд, поэтому комплектность, я надеюсь, соблюдена.

В коробке находилась россыпь маленьких, разного размера треугольных стальных ножей с дырочками и шпыньками.

– Они соединяются, – сказал Эйзен. – Но я так и не понял, как именно. Каждый ножик в двух экземплярах, но один различаются по размеру и иногда по форме лезвия… И если вдруг то, что ты видел во сне, увидишь наяву – мне кажется, оно этих ножей должно испугаться.

Джафар запустил руку в коробку, порезался и, задумчиво посасывая палец, снова склонился над документами.

Головоломка оказалась интересной, но опасной.

*

– Резюмируем, – рассуждал Эйзен, когда начало смеркаться, – что мы узнали. Помимо нашего тоннеля в неведомое есть ещё как минимум пять – это где поле и город. А так вообще-то несколько десятков. Все они, по свидетельствам очевидцев, ведут в разрушенный город с каким-то университетом. Все доступные университеты в упомянутых местах насчитывают одинаковые восемь зданий. Исследовать окрестности более одного дня не представляется возможным, ибо люди пропадают, если задерживаются там до полуночи по местному времени. В полночь город переходит в предыдущий день. Этим предыдущим является один из пяти дней – ясный летний, осенний, весенний, зимний и один летний с дождем. Перед входом в каждый город черта, перед которой нужно сосчитать до трёх, иначе есть вероятность: ⅓, что ты тоже исчезнешь, но уже безотносительно полуночи. Полночь, как я уже сказал, у города тоже своя, и время в нем идёт быстрее, чем в нашем… хотя нет, вот тут есть свидетельства, что медленнее. По-разному идёт. Словом, время непостоянно… А полночи совпадают? Вот описания внутренностей зданий, – Эйзен листал бумаги, сбрасывая их на серо-голубой ковер, – где что искать… Да, если мы оттуда что-то забираем, в следующем варианте того же дня оно возникает снова. Например, бумаги.

– И много их забрали?

– Не очень. Только вот эту тетрадку. Как мы поняли на ее примере, эти бумаги обладают интересным свойством, – напомнил Эйзен. – Все, что ты напишешь на них на любом языке, превращается в понятные тебе символы. Понятны они будут вообще любому, кто станет это читать.

– Даже если это человек, не знающий письменности?

– Таких экспериментов еще не ставили.

– Мы будем только читать или сами посмотрим? – заинтересованно спросил Джафар, глядя на синеющие за окном холмы. – Я там еще не был.

Эйзен отложил тетради и проникновенно посмотрел на механика.

– Не боишься исчезнуть? – спросил он.

– А ты?

– Я там был, но я точно боюсь. Я ещё ни разу не исчезал. А вот ты можешь сказать, что жизнь твоя все равно уже кончена, и одним Джафаром меньше или больше…

– Не записывай меня в манипуляторы, – обиделся Джафар. – Я не так уж часто нуждаюсь в сочувствии. И барриолей ваших не боюсь.

Эйзен продолжал смотреть на собеседника.

– Что? – спросил Джафар, явно смущённый таким вниманием. – Сомневаешься?

Эйзен усмехнулся и покачал головой.

– Наоборот. Приятно чуть подольше посмотреть на счастливого человека, даже если это ты.

– Это довольно часто бываю я, просто раньше заинтересованных зрителей было маловато, – парировал Джафар. – Я имею в виду, – он с вызовом посмотрел на Эйзена, – заинтересованных в моем счастье.

– Ты мой друг, – пожал Эйзен плечами. – И лет тридцать назад для меня одного этого утверждения было бы достаточно для оправдания моей заинтересованности в твоём счастье. Но теперь, конечно, требуются оговорки о том, что в моем возрасте уже не заводят друзей с той легкостью, как в какие-нибудь десять лет, и что с опытом добраться до иной человеческой души, обросшей броней, бывает нелегко, и часто оно того не стоит…

Джафар положил бумагу, которую держал в руке, отошел и растянулся на диване, определив голову на ручку.

– Мою душу зачистили судебные обвинители, – произнёс он. – В этих случаях мало кто может удержаться от того, чтобы добить жертву, но ты почему-то решил меня сберечь. Современные гуманисты, кстати, так не поступают. Они держат лицо против физического насилия, а вот моральное практикуют с тем же упорством.

– Яша.

– Прости. У меня много нездоровых фиксаций.

– Пионер, ты только что выглядел счастливым.

– Рядом была скользкая дорожка, – мурлыкнул Джафар. – Я оступился.

Эйзен помолчал, потом спросил:

– Ну что, пойдём за Ворота?

– Пойдём, – сказал Джафар, закрывая глаза. – Вдруг там мое… прежнее счастье?

– Или нынешнее, – улыбнулся Эйзен.

– Нет, нынешнее здесь.

*

Приняв несколько звонков от агентов Шнайдера, Эйзен выяснил, что атаковавшая их банда была местная, а заказчик – приезжий. И что, потерпев неудачу, заказчик вроде бы уехал, по крайней мере, из Хоринска. Следующую попытку предпринимать не стал. И ещё у допрошенного Мишки-барыги сложилось впечатление, что и сам этот мужик – всего лишь промежуточное звено, так как работал он без энтузиазма. Скорее всего, главные заинтересованные лица размещались в Москве или за границей.

Таким образом, в некий день после обеда немного успокоенный и глубоко заинтересованный герцог вновь погрузился в таинственную бандероль. Что же до Джафара, то на этот раз он, влекомый профессиональной совестью, предпочёл с утра отправиться в «Солнечное», к самолётам, где сидел до темноты, изучая состояние техники и ее документацию.

Вернулся он к ночи, уставший и перемазанный машинным маслом. Всех его сил хватило лишь на то, чтобы упасть в диванные подушки в гостиной и сидеть при выключенном свете.

Протирающий глаза Эйзен, войдя туда же, не стал зажигать лампы, а только тихо спросил:

– Спишь?

– Морально готовлюсь подняться на второй этаж. А вообще, Лёша, лифт и в доме тебе не помешал бы.

Герцог замечал, что обращаясь по бытовым вопросам, Джафар называет его по первому имени, а обсуждая отвлечённые вопросы – по второму, которое Сашка называл «сказочным». А когда Джафар вживался в роль подчиненного, то использовал титул.

В связи с этим вспоминалась статья про кошек, где авторы утверждали, что кошка четко разделяет в своём сознании серьезную охоту и игру с фантиком.

В детстве и юности у Алексея Доронина в общей сложности было четыре кошки – одна любимая и три эпизодических. И Джафар, по мере того, как отъедался и восстанавливался, все более судьбой своей напоминал подобранного драного кота, превратившегося в пантеру.

А пантеры, почем зря пугал себя Эйзен, тоже умеют играть. В том числе и с добычей. И, если говорить о противостоянии тотемных животных, то кто бы там ни был у него самого (когда они с Асей обсуждали этот вопрос, она сказала: «конечно, белая цапля»), то против такого зверя она, конечно, ничто. Разве что улететь способна. Утешало лишь то, что Джафар все же – животное с человеческим разумом и хорошим самоконтролем. Вряд ли он станет вести себя, как зверь.

– Только снаружи. Я думал, ты не вернешься сегодня, – сказал Эйзен, занимая кресло рядом – осторожно, словно боясь спугнуть тишину. В лунном свете его растрепанные русые волосы казались белыми, что заставило Джафара в свою очередь вспомнить старые фантастические фильмы с загадочными инопланетянами. Или киборгами. Хотя из Эйзена, конечно, получился бы разве что киборг-проповедник. Вдохновенный придурок, списанный из серии за недостаток занудства.

– Я инспектировал ваш… наш авиа и автопарк, – отрапортовал механик. – Планирую через пару дней поднять серийник 1Г243—22.

– Тот, что ближе к ангару? – представив себе аэродром, уточнил Эйзен.

– Да.

– А 1Г227—30?

– Его списывать. Мы не сможем в наших условиях заменить ему двигатель целиком, а он нуждается именно в этом. Как минимум.

– Ладно, тогда разбирай.

– Спасибо за разрешение, ваша светлость, – усмехнулся Джафар и продолжил доклад о состоянии прочей техники. Объём работы, проделанной им, выходил таким, что хватило бы на бригаду сотрудников, и Эйзен не просто мысленно поздравил себя с удачным кадром, но и откровенно наслаждался чужим профессионализмом. Он и сам кое-что помнил о состоянии поселковой техники, поэтому подробные и грамотные ответы Джафара на интересующие его вопросы доставляли ему невероятное удовольствие. Огорчало лишь то, что второго самолета они на этот сезон лишились. Придётся искать новый. Правда, теперь, при наличии эксперта, должно было стать проще. Все-таки у этого ягуара, подумал Эйзен, человеческий разум.

– Я одного не понимаю, – в конце речи озадачился Джафар. – Эти ваши природные ресурсы… Они что, приносят такой огромный доход?

– Приносят, – вздохнул Эйзен. – Это необычные ресурсы. Дают уникальный и полезный эффект… но и плата пользователей за него, если подумать, тоже велика.