На обломках рая

Весь полет у меня занял час с небольшим. Скорость небольшая, примерно сто километров в час, пока облетал один населенный пункт, другой, чтобы сориентироваться, а тут и деревня оказалась подо мной.

От деревни остался один дом. Дедовский и он уже не в том состоянии, в каком был раньше. Сделал облет вокруг и не увидел следов присутствия там людей. Да и кто будет топтаться в пустой деревне, от которой остался один дом, а до крупных населенных пунктов минимум десять километров.

Посадку я совершил прямо перед домом на старой дороге, которая была утрамбована как камень, на котором даже трава не росла. Посадка была не из легких. К месту посадки я подошел, плавно снижая скорость. Автожир упрямо пытался сесть на хвост, а я его выравнивал так, чтобы его нос не задирался вверх. Немного прокатившись по дороге, аппарат остановился, и я выключил зажигание. Все стихло. Я убрал фиксаторы несущего винта и лопасти упали как лепестки внезапно увядшей ромашки. Мало ли, вдруг поднимется ветер и начнет раскачивать аппарат, а лопасти очень восприимчивы к ветру и могут опрокинуть аппарат.

Перед посадкой я позвонил брату и сообщил, что приземляюсь и все в порядке. После посадки связь прервалась. Похоже, что поблизости нет ретрансляторов операторов мобильной связи.

Я выбрался из автожира и меня окутала тишина. Плотная тишина. Ни единого шумка. Ни лая собаки, ни пения петуха, ни мычания коровы, ни скрипа телеги, ни чирикания воробьев. Вокруг был пустыня с отдельным домом, вокруг которого на всей видимости глаз не было ни одного дерева. А когда-то возле каждого дома росла черемуха и обязательная сирень. Каждый хозяин хвастался вкусом свой черемухи и размером бутонов сирени, а мы, пацаны, рвали зеленую черемуху и стреляли ею из трубочек. Зеленые «пульки» довольно чувствительно прилетали к противникам и от них.

Дом был закрыт. В пробой вложена вичка как в старые и добрые времена. Хотя, кому они тогда были добрые? Разве что нам, городским внукам, приехавшим погостить к бабке с дедом. Для деревни российской времена испокон были недобрые и трудные. Как к деревне относился город, так и деревня относилась к городу.

Деревенские чужие и брошенные дома не рушат. Это дело городских. Деревня завсегда готова порушить барскую усадьбу и взять оттуда что-нибудь для себя, потому что помещик всегда был врагом крестьян. А иначе и быть не могло. Чуть только дай слабину деревне, как сам будешь в рабах у этих обездоленных.

Второй момент. Закрывать на замок – это себе дороже. Если закрыто на замок, значит – закрыто что-то ценное. Замок как сладенький кусочек для любителей пограбить чужое.

И третье. Если замок открыть не смогут, то его сломают. Попортят нужную в хозяйстве вещь.

На калитке блестело металлическое кольцо, приводившее в движение язык защелки. Кольцо большое, кованое, отполировано руками и просто было удивительно, что его не тронула красная ржавчина. Как-будто это кольцо было сделано из метеорита, который мужики нашли в излучине реки.

Все пространство между калиткой и высоким крыльцом заросло травой и две доски, положенные в незапамятные времена, белели как обычно, но под ногой уже не было той привычной твердости дерева, а была труха, которая исчезнет через год или два.

Банька справа от дома еще глубже вросла в землю, а колодезный ворот под навесом предбанника блестел точно так же, как и во время моих приездов, ежедневно доставая большое количество нужной для приготовления пищи и других нужд прозрачной воды.

Глядя на колодец, мне вдруг остро захотелось пить. Как в пустыне, увидел воду, нужно напиться досыта и вдоволь. Сразу с улыбкой вспомнился старый восточный анекдот, как напоить верблюда так, чтобы потом семь дней его не поить.

Крышка колодца поросла мхом, стенки колодца были влажными и в некоторых местах покрыты паутиной. Но оцинкованное ведро было сухим и не тронуто ржавчиной. Кованое кольцо, приклепанное к дну, блестело точно так же, как и кольцо на калитке. Вода блестела внизу и от каждого моего движения по воде пробегала мелкая рябь.

– Эй! – крикнул я в колодец и не получил ответа.

– Не кричи в колодец, – говорила мне бабушка, – разбудишь водяного.

– Водяной живет в реке, – рассказывала бабушка. – А вода у нас где? Правильно, в реке, в колодце, в ведре и даже в чайнике. Поэтому лучше всего не трогать водяного, пока он в хорошем настроении и не напоминает о себе.

– А водяной плохой или хороший? – спрашивал я.

– Кто его знает, – начинала сомневаться бабушка, – у плохого человека он плохой, а у хорошего человека – хороший. А иногда бывает все наоборот.

Вот это «все наоборот» ставило меня всегда в тупик.

– Как это все наоборот? – спрашивал я.

– Под водяного работают русалки и мавки, – сказала бабушка, – а все сваливают на водяного.

– А кто такие русалки и мавки? – удивлялся я.

– Русалка – это дух покойника, который сам утопился. А мавка – это дух умершего некрещенного ребенка. Вот эти злые и всегда губят попавшего к ним человека, – рассказывала моя бабушка, которая считала себя человеком набожным и при каждом случае осеняла себя крестным знамением, а иконостас в красном углу был очень богатым, хотя дед мой был коммунистом.

– А кто у нас еще в доме живет? – допытывался я.

– Да много кто, – улыбалась бабушка. – В овине – овинник, в бане банник и банница. Во дворе – дворовой. В доме – домовой и кикимора, она по ночам прядет все, что под руку попадется.

– А они плохие или хорошие? – допытывался я.

– Если к ним плохо относиться, то и они плохими будут, – терпеливо разъясняла бабушка. – А если уважать их и кормить сладким, то они всегда и во всем помогают.

– А они в Бога веруют? – спрашивал маленький зануда.

– Типун тебе на язык, – ругалась бабушка и мелко крестилась. – Ты смотри, никому об этом не рассказывай, а то всякие упыри и лихорадки житья не дадут твоему деду, да и всей нашей семье. Времена-то нынче лихие. Сколько людей увели и сгинули они неизвестно где.

Я уже потом начинал понимать, кого бабушка называла упырями и лихорадками.

Глава 3

Я проверил состояние тросика, к которому привязано ведро, и опустил его в колодец. Первое ведро я вылил, так, на всякий случай. Вода была прямо хрустальная, а капли летели на землю как настоящие бриллианты.

Из второго ведра я уже пил не через край, а по-лошадинному, то есть прямо касаясь губами поверхности. Вода была точно такой же, как и в моем детстве. Если вода безвкусная, то в ней очень мало солей и от нее практически не бывает накипи в чайнике. Если вода со вкусом, то в ней есть соли, создающие накипь. Хотя, когда я служил в Туркмении, у нас текла артезианская вода, теплая, безвкусная, а на чайнике образовывалась бахрома накипи. Поэтому многие люди, побывавшие там и попившие этой водички, обзаводились мочекаменной болезнью, периодически в муках рожая конкременты привета из Туркмении.

Попив воды, я присел на лавку у крыльца, чтобы осмотреться вокруг. Справа от входа в калитку стояли пять длинных шестов, на которых вился хмель. Он рос постоянно. Зимой умирал, а весной оживал, выкидывая белые цветки. Пока был жив дед, он делал домашнее пиво. По младости возраста мне его не давали, но когда я попробовал его уже в совершеннолетнем возрасте, то надо сказать, что дедовское пиво было достаточно высокого качества и отменной крепости.

Я чувствовал, что мое присутствие разбавило ту тишину, которая господствовала здесь в последнее время.

Прямо под лестницей крыльца была приоткрыта дверца подклета, где у деда была своя мастерская. Я заглянул в подклет и не увидел там никаких следов перемещения того, что лежало на верстаке и около него. Мне всегда казалось, что в подклете кто-то есть, но никого я там не обнаруживал, заходя туда с трофейным фонариком «Daimond», который давал луч света на один километр, и не находил ничего. После этого я в доме спал спокойно.

Крыльцо дедовского дома было высокое, пять ступенек, и все из-за того, что фундамент дома был высоким из обожженного старинного кирпича.

Зайдя в сени, я как будто очутился в моем детстве, так все было знакомо и все находилось на своих местах.

Открывая дверь в комнату, я ожидал, что в открытую дверь выпорхнет какая-нибудь сущность, но ничего этого не произошло. Все тихо и спокойно. Пустота.

Заглянул в клеть. Многих вещей уже нет. Кое-что передвинуто. Новые занавески. Есть современные вещи. Провиантский отсек в клети тоже пустой. Ларь с мукой пуст.

Время уже было за полдень. Нужно начинать поиски тетради и подумать над тем, что можно поесть. О еде я как-то не подумал, хотя понимал, что в один день мне не управиться, потому что в вечернее время лучше не летать.

В доме хоть шаром покати. С коптилкой спустился в погреб. Коптилка – это керосиновая лампа без стекла. Когда есть стекло, то не видно, как коптит керосин, а вот без стекла копоть видна. Поэтому и называется она коптилка. Там тоже пусто. Да и какие могут быть продукты в пустом доме, куда уже несколько лет не приезжали хозяева-наследники в виде моего брата и племянников.

В огороде был сплошной ковер травы. Когда огород не обрабатывают, то он очень быстро зарастает травой. Кстати, трава проникает всюду и уничтожает все, что ей попадается на пути. Однако, приглядевшись, я обнаружил в траве стебли, по-деревенски, перья лука. В картофельном углу рос картофель. Очагами. Даже мелкий картофель является хорошей пищей. Пока светло, нужно наловить рыбы, благо речка Филипповка всего лишь в трехстах метрах от дома. Дедовские удочки стояли на старом месте, в уголке недалеко от подклета. Леска потемнела, но в нормальном состоянии. Крючки в целом нормальные. Пробковые поплавки потрескались, но не перестали быть поплавками.

Взяв лопату, я быстро накопал червей и выкопал с десяток средних картофелин. К осени картофель будет крупный, а сейчас середина лета.

Речка Филипповка небольшая, извилистая, но всегда была рыбная. С развитием науки речку неоднократно травили, разбрасывая по прибрежным полям удобрения-гербициды, а потом еще в реку свалилась цистерна с аммиаком, так рыба косяками плыла вниз кверху брюхом.

Как бы природу не убивали, она сама залечивает свои раны и снова говорит человеку, пользуйся с умом и будет у тебя изобилие.

Я вышел на мое излюбленное место рыбалки на одном из изгибов, заросших кувшинками. Кто не знает, кувшинки – это наш русский лотос, хотя многие называют ее водяной лилией, плавающей среди больших зеленых листьев. Кувшинка у нас считается несъедобной, но ученые установили, что в корневищах очень много крахмала, пригодного в пищу, а прожаренные семена кувшинок вполне могут заменить кофе. Среди кувшинок всегда прячется хищная рыба, питающаяся мелкой рыбешкой, которая заходит сюда полакомиться планктончиком, осаждающимся на стеблях. Если в тихий день вы увидите небольшое подрагивание отдельных листьев кувшинки, то можете смело располагаться на рыбалку. Рыбы здесь вдоволь.

Рыбалка – это не только удовольствие, но и средство выживания человека. Не умеющий ловить рыбу человек когда-нибудь умрет от голода на берегу реки.

За час небольшим я наловил почти полведра хорошей рыбы. Рыба, соскучившаяся по червячкам, брала жадно и уверенно. Подсечка и подлещик в ведре.

– Остановись, – сказал я себе, когда половина ведра была заполнена рыбой. – Полное ведро наловить – не проблема, а вот как ты будешь возвращаться с полным ведром. Пупок не развяжется? Рыба ловится по потребности. Здесь нет кошек, которые бы подъели за тобой то, что ты не смог съесть.

Процесс приготовления ухи описывать не буду. Это знает каждый человек. Уху варил на таганке. Что такое таганок, знает не каждый современный житель.

Таганок – это небольшой металлический обруч на трех ножках, на который ставят котел или чугунок для варки пищи на открытом огне. Обычно его ставят на шесток, это свободное место перед заслонкой русской печи. Чем дальше в лес, тем больше непонятных терминов из недавней жизни. Захотите узнать, что это, найдете в интернете.

Так вот на шестке стоит таганок. На нем стоит чугунок, а под чугунком разводится маленький костерчик. Именно маленький, чтобы не спалить весь дом. Если таганок на улице, то костерок можно сделать и побольше, но так, чтобы не спалить всю деревню.

Уху я сготовил быстро и с большим удовольствие ее поел. Ел крупные куски вареной рыбы и запивал все это бульоном, юшкой, из найденной в доме кружки. Прелесть.

После обеда я занялся поиском тетради. Перерыл буквально все. Ничего похожего на тетрадь или на листки из нее. Наступивший вечер заставил прекратить поиски. В темноте все равно ничего не найдешь.

Внезапно я услышал истошный женский крик где-то неподалеку и бегом выскочил из дома. Вокруг никого. Я быстро залез на подволок, это место между потолком и крышей дома, его еще называют чердаком, и посмотрел в слуховое окно на фронтоне дома. Никого и ничего. Я перебрался на подволок клети и посмотрел в сторону реки. Никого.

– А, может, мне это просто показалось, или это русалки в реке балуются, – подумал я и стал искать место для ночлега.

Примерно в полутора километрах от дома река перегорожена плотиной и там всегда была мельница, а на мельницах всегда полно нечистой силы. Но не может же она кричать так, что ее слышно за полтора километра.

Для ночлега я избрал деревянную кровать в сенях. Кровать эта была закрыта домотканым пологом и всегда была любимым местом для отдыха летом. Полог плотный и под ним в любое время суток было темно, что является главным условием для полноценного отдыха наработавшегося человека.

Вытряхнув старый матрац и рядно, которое служило простыней и одеялом, я приготовил себе постель и завалился на кровать.

Время было раннее, а заняться было нечем. Телефон вне зоны приема. Интернет не работает. Радио нет. Телевизора нет. Проигрывателя нет. Даже патефона нет. Чем должен заниматься человек? Естественно, домашним хозяйством, которое включает и домашнее творчество. Например, вырезать из дерева скульптуру колхозного бригадира и назвать ее «сатир на отдыхе». Или написать поэму про Гаврилу. «Служил Гаврила счетоводом, Гаврила счетоводом был». А если человек не был предрасположен ни к тому, ни к этому, то он занимался строганием детей для Веры, Царя и Отчества. Под эти мысли я незаметно уснул.

Проснулся я от скрипа двери. Помните, как в песне:

Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь -

Все мне ясно стало теперь.

Ясно мне ничего не стало, но и выскакивать из полога я не спешил. Мало ли что. Вдруг вспугну кого-то, а человек в состоянии испуга может оказаться опасным, а я как есть совершенно безоружный и в одних трусах.

Дверь скрипела осторожно и, как мне показалось, тот, кто открывал ее, совсем не хотел производить большого шума, зная, что в доме есть посторонний. Приоткрывшись наполовину, дверь стала закрываться и закрылась не полностью, оставив щелку, через которую проникал лунный свет. Прикинув по дате, что сегодня должно быть полнолуние, так что грабитель не сможет полностью скрыться в темноте.

После сенных дверей начала открываться дверь в комнату, но никаких шагов от двери к двери я не слышал.

Я нашел дырку в пологе и начал смотреть на дверь, но никого в дверном проеме не видел и в комнате было тихо.

Затем открылась и закрылась дверь комнаты и немного сдвинулась приставная лестница на подволок клети. Через какое-то время лестница сдвинулась на то место, где она стояла и открылась дверь из сеней на улицу.

– Какая-то чертовщина, – подумал я и услышал истошные крики на улице напротив дома в том месте, где стоял мой автожир.

Представьте себе, что бы чувствовал в такой ситуации нормальный человек. Бесстрашных людей в природе нет, кроме шизофреников, которые в силу умственной отсталости не способны представить, что может ждать человека в той или иной ситуации. Бесстрашный человек просто умеет преодолевать свой страх, считая проценты шансов остаться в живых. А я не могу назвать себя человеком бесстрашным. Мое сердце колотилось так, что его должно было быть слышно на расстоянии ста метров. Сжав кулаки, я решительно вошел в комнату и в окно увидел костер на месте автожира, и с десяток теней, пляшущих вокруг костра.

Я хотел схватить ухват, самый тяжелый из тех, что стояли слева от печи, и с диким криком броситься на дикарей, чьи тени я видел на фоне костра. Но вдруг эти тени повернулись в мою сторону и стали показывать на окна, что-то громко крича и двинувшись всей гурьбой в сторону калитки к дому.

С ухватом в руках я бросился к выходу из комнаты, чтобы закрыть засов на дверях сеней, но споткнулся о высокий порог, ударился головой о низкий косяк и упал на пол.

Кто-то впорхнул в сени и приподнял мою голову, положив ее на что-то теплое и мягкое. Глаза мои были закрыты, но все указывало на то, что я лежал на бедре молодой девушки в шелковом платье. Чья-то теплая и ласковая рука гладила мое лицо, волосы и кто-то напевал негромким и красивым голосом:

Спи, младенец мой прекрасный,

Баюшки-баю.

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою.

Стану сказывать я сказки,

Песенку спою;

Ты ж дремли, закрывши глазки,

Баюшки-баю.

Колыбельная не усыпила меня, а наоборот взбодрила. Я открыл глаза и увидел рядом с собой девушку, которая пела мне колыбельную. Было ей лет двадцать пять, шелковое платье золотистого цвета подчеркивало все изгибы ее тела, а толстая коса пшеничного цвета лежала на ее плече, касаясь моей щеки. Луна светила настолько ярко, что казалась белым солнцем в багровом обрамлении.

– Что, миленький, проснулся? – мысленно спросила девушка.

– Да, – также мысленно ответил я. – А ты кто?

– Неужели ты не представляешь, кто я? – вопросом на вопрос ответила моя загадочница.

– Не представляю, – ответил я.

– Эх ты, – засмеялась девушка, – я твоя судьба. И запомни, что каждая встреченная тобой женщина и есть твоя судьба. И еще запомни, что женщин вокруг много, а судьба всегда одна и выбираешь ее ты. И потом не жалуйся на судьбу, ты ее сам выбираешь.

– А если мне не понравится выбранная мной судьба, я так и буду мучиться с ней всю жизнь? –дерзко спросил я. – Я же не крепостной, чтобы быть под каблуком у судьбы.

– Конечно, не крепостной, – сказала учительница, – ты можешь оставить часть своей судьбы и поставить в паспорт второй штамп об отказе. И чем больше штампов ты поставишь, тем меньше у тебя будет возможностей поменять свою судьбу. Наконец, настанет такой момент, когда ты окажешься в полном цуг-цванге.

– А это еще что такое? – спросил я, хотя когда-то слышал это слово, но не знал, что оно обозначает.

– Цуг-цванг – это такое положение, когда каждый сделанный тобой шаг в любую сторону только усугубляет твое положение, перечеркивая все то, что ты имел при первом выборе твоей судьбы.

– А я могу вернуться к той первой моей судьбе? – спросил я.

– Конечно можешь, – сказала девушка, – она закроет тебе глаза, похоронит из милости и забудет уже навсегда.

– А если я не выберу себе судьбу и не дам судьбе выбрать себя? –расхрабрился я.

– И это не страшно, – сказала моя наставница. – Ты закончишь свою жизнь под забором или в канаве для слива нечистот. Возможно, что тебя кто-то опознает, но чаще такие люди исчезают безымянными и безвестными.

– Так что же мне делать? – взмолился я.

– А ты помнишь сказку про богатыря, который остановился у вещего камня? –спросила девушка.

– Это что-то направо пойдешь, то потеряешь, а налево пойдешь – другое потеряешь? – спросил я.

– Ты слишком легкомысленно относишься к притчам и сказкам, – сказала наставительница, – поэтому и жизнь свою не можешь устроить так, как это нужно тебе. Нужно помнить то, что написано на камне, а написано там вот это: «Направо пойдёшь – коня потеряешь, себя спасёшь; налево пойдёшь – себя потеряешь, коня спасёшь; прямо пойдёшь – и себя и коня потеряешь».

– Так что же мне делать? – спросил я.

– Что? – переспросила девушка, – выбирать что-то одно из трех вариантов.

– И какой их них правильный? – спросил я.

– Все правильные, – получил я ожидаемый ответ.

– Как так? – воскликнул я, – в любом случае большие потери.

– Да, и потери могут быть еще больше, если ты не возьмешься за свою судьбу и не будешь подстраивать ее под себя, – получил я в ответ. – Один ваш философ сказал, что Человек – сам творец своего счастья и он обязан формировать его своей деятельностью, образом жизни и положительной энергией. Подумай над этим, а сейчас пойдем к нашим друзьям, они уже заждались нас.

Затем было то, что я описал потом в стихах.

За светлячком шагал в тайге,

Путей-дорог не разбирая,

Луна за мной шла вдалеке,

Как будто ничего не зная.

И вдруг я вышел на поляну,

На ней стоял красивый дом,

Он весь украшен вензелями,

Объят спокойным нежным сном

И лишь в одном окне светилась

Свеча на маленьком столе

И девушка в обличье милом

Уже сидела на метле.

В воздушном платье с капюшоном

Глядела трепетно в окно,

Шла на свидание с влюбленным

И дверь раскрылась, как в кино.

Она меня не испугалась,

За руку в дом к себе ввела,

И нежно в губы целовала:

В углу стоит твоя метла.

А мне метла, что конь для строя,

Но без седла и без стремян,

Скорей летим, ведь нас же двое,

Я от любви к тебе уж пьян.

Взлетели резко мы над лесом,

Нога к ноге, рука к руке,

И стал я сразу её Бесом,

Манеры сбросив вдалеке.

И что хотел, то я и делал,

Читал стихи, ласкал её,

Хмелел от вкуса ее тела,

Везде бросал ее белье.

Так прилетели мы на праздник,

Минут на пять лишь опоздав,

И дев там много, телом дразнят,

Себя любви большой отдав.

И что там было, не опишешь,

Какой-то в поле фестиваль,

Как будто лес устало дышит

Устами Тань, Ларис и Валь.

Мы ночью столько танцевали,

Что с места сдвинулась Луна,

И по росе мы все купались,

Чтобы прогнать остатки сна.

Очнулся я от холода. Я лежал на полу у открытой двери в комнату и открытой двери сеней. Было уже светло и на моих часах было пять с половиной часов утра. Было холодно и я изрядно озяб на полу.

Рядом со мной лежал самый большой ухват. Потерев руки и голову, я вдруг вспомнил все, что произошло этой ночью.

Взяв ухват наперевес как винтовку, я вышел на улицу и осмотрелся. Вокруг тишина. Открыв калитку, я выглянул на улицу и увидел свой автожир. Целенький и никаких следов того огромного кострища, что полыхал вчера, освещая дикий танец неизвестных особей.

Я подошел к автожиру и осмотрел его со всех сторон. Все в порядке. Ни царапин, ни запахов. Хотя нет. Какой-то запах все-таки присутствовал. Запах тухлых яиц. Не сильный, но запах. У нас в Туркмении так пахло на серном источнике. Обычно так пахнет сероводород. Но откуда взялся сероводород здесь, посредине старой дороги? Никак обонятельная галлюцинация. Испанская инквизиция утверждала, что при появлении нечистой силы появляется запах серы. Но сера практически не пахнет, а вот у сгоревшей серы появляется запах сернистого ангидрида. Примерно также пахнет от зажженной спички. И здесь пахло примерно также.

То, что я искал, я не нашел. Вполне возможно, что в доме начали развиваться какие-то ядовитые грибки, которые вызывают галлюцинации, поэтому нужно поскорее делать отсюда ноги, то есть возвращаться в город, а то брат будет беспокоиться.

Я поднял лопасти ведущего винта и сел в кабину автожира. И вдруг одна лопасть сложилась в нерабочее положение. Меня это удивило. Там такая защелка, что от простого дуновения ветра ничего не может случиться. Я снова зафиксировал лопасть несущего винта, сел в кабину и снова, но уже другая лопасть сложилась в положение для транспортировки. Это уже не нормально.

Я вылез из кабины и осмотрелся. Внезапно звякнуло металлическое кольцо на калитке. Я не обратил на это особого внимания, но кольцо звякнуло вновь. Вот это уже мистика. Что-то не дает мне улететь отсюда и зовет меня за собой. Деваться некуда. Нужно идти туда, куда приглашают.

Открыв калитку и войдя в ограду, я осмотрелся. Напротив входа в подклет, где находится дедовская мастерская, колыхнулась трава. Подошел туда. Что дальше? А дальше одна из удочек, стоявших справа от входа в мастерскую, качнулась и остановилась прямо напротив входа. Думаем. Удочка закрыла вход. Входить нельзя. Тогда удочка действует как указка и показывает вверх. А что там вверху? Крыша. А под крышей что? Подволок. Именно туда поднималось что-то, перед тем как я увидел «горящий автожир». Вот что значит человек мыслящий – homo sapiens.