Три глотка одиночества

Мне опять стало страшно.

– Элеонора, Элеонора, скоро уже?! – закричала я сквозь бьющий прямо в грудь ветер, и опять не узнала свой голос, и еще больше испугалась, а белый голубь впереди даже не обернулся.

Да, мы не можем летать в человеческом нашем облике, но ведь можно сменить его на иной, прекрасно для этого приспособленный… Вот только почему именно галка? Неужели же я действительно заслуживаю это мрачное похоронное оперение, неужели для меня и моей души символическое это обличье – наилучшее из возможных пристанищ?

Или все это лишь странная и жестокая шутка Элеоноры, месть за что-то, о чем я и не подозреваю, не догадываюсь?

Узнать бы когда-нибудь наверняка… Но на это надежды мало, так же мало, как моей уверенности в том, что я когда-нибудь обрету себя – всю целиком, без болезненных прорех памяти, без сомнительных изъянов сознания. Теперь я знала, что ищу последние долгие месяцы именно это, даже не бесконечно любимую сестру, даже не непонятного, но отчего-то безумно дорогого человека, встреченного однажды в родном городе и утраченного так глупо и несправедливо…

Но мало ли о чем могут догадываться отбившиеся от стаи галки, черными точками несущиеся в огромном, почти что бесконечном небе.

– Элеонора, – еще раз прохрипела я.

Я не умела летать. Бешеный темп, заданный белым голубем, выматывал меня. Да, вершина горы приближалась стремительно, за минуты мы преодолели путь, на который раньше потребовались бы часы, но… Я чувствовала, как начинают понемногу неметь крылья (бог ты мой, крылья…) и еще глаза… Ветер задувал в глаза песок и неизвестно откуда взявшуюся в горах пыль, и жуткая резь не давала покоя. Я с ужасом понимала, что не продержусь долго, что эта гора поглотит меня и не подавится, что еще несколько минут такого головокружительного (я не смотрела вниз, только вверх, к горе, к вершине, к сверкающим синим молниям) полета, и мне ничего не останется, как беспомощно сложить крылья. И тогда я упаду. Несколько секунд долгожданного отдыха за то, чтобы умереть. Неправильный, неравноценный обмен.

Неужели же ты пойдешь на это, Элеонора?! Ведь это же будет убийством…

Неужели ты ненавидела Дома и всех без исключения их представителей куда больше, чем я даже смела догадываться…

Что ж, это можно было бы предвидеть.

Ты была крайне недальновидна, дорогая Анечка. Можешь попробовать в последний раз прочитать молитву. Как там, собственно?.. «Отче наш, иже еси на небесех…»

Но что-то во мне, не знаю, что именно, с оглушительной и страстной силой хотело жить. Может быть, это был инстинкт самосохранения, а, может, что-то иное, понятия не имею. Но это что-то не собиралось так просто сдаваться. Оно считало, что стоит хотя бы попробовать…

Наплевав на дальнейшие попытки наладить контакт с Элеонорой, я стала снижаться.

Когда до земли оставалось не более нескольких метров, мне пришлось вернуться к реальности, в твердый мир.

Но Лимбо мне не обрадовался.

***

Короткая птичья трель где-то высоко. Жар огня совсем рядом. Треск горящих поленьев. Отчего-то совсем не жесткий камень под моей спиной.

Да ведь это не камень, да и как я могла лежать на спине, если точно помню, что, выйдя из Пурпура и каким-то образом вновь приняв человеческий облик, собралась в комок коленками вниз с одной только дикой мыслью в мозгу: «Только не позвоночник, господи! Только не…»

Кажется, это последняя мысль была услышана. Я была цела, как это ни странно, и только разбитые колени со всей очевидностью давали понять, с какой высоты я только что грохнулась… Спасибо джинсам да плащу (которые, как это ни странно, но все еще были на мне), хоть немного смягчившим удар…

Не хотелось открывать глаза. Казалось таким соблазнительным еще немного пробыть в неведении относительно того, что же все-таки там, в действительности, происходит. Я, наверное, еще долго могла бы притворяться лежащей без сознания кисейной барышней, если бы не ласковый голос, выведший меня из этого состояния.

– Анечка… Анечка, ты меня слышишь?

Голос был знакомым.

Не может быть…

От удивления я открыла глаза.

Элеонора.

И лежу я не на чем-нибудь, а на импровизированном ложе из наших плащей и еще какого-то подручного материала вроде сухой травы…

В двух шагах от меня костер. Элеонора протягивает флягу с водой, все правильно, она ее брала перед нашим отбытием.

– Будешь пить? Это морс из растущих у меня в садах ягод, он должен тебе понравиться.

В голосе ее есть что-то странное, и она старается не смотреть мне в глаза.

Но флягу я беру. Я теперь такая смелая, что мне даже самой как-то страшно становится, я теперь даже высоты почти не боюсь. Так, немножко, чтобы не совсем уж по-птичьи смотреть на вещи.

Морс действительно мне нравится. Холодный, слега кисловатый, он хорошо утоляет жажду. А пить мне хочется: я устала, я безумно устала, и все тело ломит. Поспать бы теперь…

Какая вязкая вата в голове. Как ужасно медленно ворочаются в ней мысли…

Робкий шепот Элеоноры, едва доносящийся до моих ушей:

– Пойдем быстрее, у нас мало времени. Пойдем, Лимбо не любит…

Я не могу расслышать, что она там шепчет дальше, но догадываюсь. Ведь она это уже говорила…

– Нет, нет! Я не могу. Разве ты не видишь? Я не могу. Я устала так, как никогда еще не уставала, все мое тело – один вязкий кисель с набитыми ватой ногами. Я не могу… Я никуда не пойду, да ты, наверное, просто смеешься надо мной…

Она качает головой в ответ.

– Я не смеюсь, ты должна идти. На Лимбо невозможно долго оставаться без движения, с каждой секундой возрастает опасность того, что нас заметят. Пойдем, уже не так много осталось.

Не так много? Найдя в себе силы улыбнуться, я улыбаюсь. Для меня сейчас не имеет значения, много предстоит пройти или мало, потому что я не могу ступить и шага. Та часть тела, что столкнулась в падении с землей, болит нестерпимо. И все же я знаю, что это большая удача. Могло бы ведь быть намного хуже… Это хорошо, что только болит. Хорошо, что нет нигде ни растяжения, ни вывиха, что все кости целы, что я вообще жива. Нечасто я падаю с такой высоты.

Элеонора же говорит терпеливо, словно обращаясь к несмышленому ребенку:

– Пойдем же, времени у нас нет. Я не смогу тебя нести, хоть ты и худенькая, но мне все равно ни за что не справиться…

Нести? Да что за чушь?! От возмущения я даже немного приподнимаюсь на локтях и тут же падаю обратно.

– Мы и так потеряли почти пять минут времени, пока ты не приходила в себя. Пойми же, каждая секунда на счету, и вся наша безопасность – мнимая… Взгляни вверх. Уже немного осталось.

Я невольно провожаю взглядом ее руку…

На вершине горы стоит храм. Это мое первое и главное впечатление, и чем оно вызвано, я не представляю. Должно быть, сыграло свою роль колоритное название этого места-мира-горы да и общая массивность строения. Ну и то, конечно же, что находилось оно на вершине, так близко к сверкающим синим молниям…

Что стоит на горе? Храм.

Вопрос о том, кому мог быть посвящен храм на Лимбо, задавать отчего-то совсем не хотелось. С другой стороны, совсем даже не факт, что это был именно храм да и вообще какое-либо культовое сооружение. Скорее всего, к религии оно не имело ни малейшего отношения.

– Что это? – кивнула я в сторону странного здания.

– Библиотека-на-Лимбо, – скороговоркой ответила Элеонора. – Здесь хранятся списки всех законных дочерей и сынов Домов. Здесь мы можем узнать, как найти твою Валентину. Поднимайся скорее, поверь, у этого места хорошая стража, и мы на свободе лишь потому, что я старалась проявить столько осторожности, сколько вообще возможно… Думаю, свобода ее вполне стоит.

Я поняла, что придется вставать.

– И почему это, интересно, судьба так жестока ко мне? – задумчиво поинтересовалась я у неба. Ответа не было. Я вздохнула. – Ладно, пойдем. Выхода нет.

Скоро рассвет,

Выхода нет,

Ключ поверни и по-ле-те-ли!..

Нужно вписать

В чью-то тетрадь

Кровью, как в метрополитене:

«Выхода нет.

Выхода нет».

И почему это строчки «Сплина» вспоминаются у меня всегда именно в те моменты, перед которыми в жизни все пойдет наперекосяк? Давно я уже заметила странную эту закономерность… Нет, правда, непонятно, играют ребята здорово, и песни у Александра Васильева классные…

– Тьфу-тьфу-тьфу, – суеверно сплюнула я.

7.

– Видишь ли, превращение людей в животных и животных в людей возможно только… хм… в Пурпуре. В так называемой Реальности ничего подобного произойти не может. Выходя из Пурпура, ты тем самым…

Это Элеонора. Отвечает на мой вопрос о том, почему я столь резко и неожиданно для меня самой сменила галочье оперенье на свой родной человеческий облик. Я слушаю вполуха. В принципе, я давно знаю ответ, и слова предсказательницы – только подтверждение очевидного.

Ох, и крутая же она, эта гора!

– Вообще-то где-то здесь должна быть лестница. Последние сто метров подъема без специального снаряжения не одолеть.

Это снова Элеонора. Я вообще-то немного зла на нее за то, что она меня кинула во время нашего с ней полета, но не всерьез. Если бы не она, меня бы здесь вообще не было.

– Ты была уже здесь?

– На Лимбо? – легкая заминка голоса. – Да, приходилось однажды.

Я не спрашиваю зачем. Меня осеняет догадка: она приходила затем, чтобы узнать, нет ли ее в этих самых списках «списках сынов и дочерей Домов». Не зря же она еще так странно уточнила тогда «законных сынов и дочерей»…

Как все, оказывается, на самом деле, банально!

Только странно, а где же тут обещанная охрана? Я не замечала ничего похожего. Впрочем, может быть, Элеонора действительно мастер маскировки, и я всего лишь жалкое подобие доктора Ватсона в самую сосредоточенную его минуту. Неприятная роль, должна заметить.

Хотя одни только молнии чего только стоят… Посмотрев на то, какими причудливыми змеевидными кольцами и полосами переплетаются они друг с другом, будто играя, а, может, под видом игры вступая в смертельную схватку, действительно понимаешь, что попал в какое-то совершенно особенное и неземное место.

Но я не удивлялась. Я давно уже не удивляюсь. Даже горе, склоны которой надежно хранил серый туман, даже Элеоноре, превратившейся в белого почтового голубя, даже себе, упавшей с высоты третьего этажа и не сломавшей ни руки, ни ноги… Это последнее, пожалуй, было достойно удивления больше всего.

Но я не удивлялась. Сил не было, ни физических, ни душевных.

Устала я. Той усталостью, которую не зря называют «мертвой», потому что в таком состоянии смерть действительно начинает обнаруживать некоторые приятные свои стороны.

Например, покой. Отсутствие необходимости куда-то ползти, цепляться за ненадежные каменные выступы и клочки сухой травы, переругиваться с Элеонорой. Ругалась я, конечно, скорее по инерции, и так было ясно, что идти надо. Но перебранка, тянувшаяся ни шатко, ни валко, не затихавшая от одного моего ослиного упрямства, хоть как-то позволяла выпустить пар.

Лично мне это было необходимо.

В конце концов, мы все-таки набрели на лестницу.

Набрела, как это ни странно, я. Ткнулась в сторону в поисках более пологого склона, по которому можно было бы подняться на вершину горы, и обнаружила выдолбленные кем-то в камне ступени.

Ошалев от такой удачи, я на мгновение замерла. А потом бросилась к этой спасительной лестнице, как бросаются истосковавшиеся жены к мужьям после долгой разлуки – слету, смаху, не веря в свое счастье, не веря, что то, о чем так мучительно и долго мечталось, наконец здесь, и, значит, все будет хорошо, потому что не может же быть иначе теперь, когда все мечты и надежды… И в этот момент долгожданные вырубленные в скале ступени действительно были для меня воплощением всех надежд и мечтаний, честное слово, мне сейчас кроме них ничего не было нужно… Даже столь физически необходимый отдых, даже то, ради чего я пришла сюда, даже родная моя Валентина…

Было в этом равнодушии ко всему кроме внезапно обретенной радости что-то страшное, но что именно – этого я сказать не могла.

Теперь, когда все мечты и надежды…

Это походило на заученную когда-то формулу, в голове кружились обрывки мыслей, но я так и не смогла понять, почему эти слова вызывают у меня такое чувство – странное, настораживающее, неприятное и ностальгическое одновременно.

***

Мы стояли у высоких дверей Библиотеки. Двери словно врастали в камень горы, тяжелые, узкие, такие же неподвижные, как скала.

В голубых глазах появился неожиданный страх.

– Ну, пойдем же… – хрипло сказала Элеонора. Непонятно отчего откашлялась и покачала недоумевающе головой.

Я вздрогнула.

Гора давила даже здесь, на вершине, может быть, давила даже больше чем у подножия, туманами и тишиной. Исчезнувшие внезапно синие молнии только усиливали это впечатление, потому что в самом исчезновении была какая-то тайна, и я вовсе не была уверена, что хочу эту тайну разгадывать.

Повинуясь голосу Элеоноры, я протянула руку к золоченой резьбе. Почему-то не сомневаясь, что открыть дверь мне не удастся.

Но она поддалась легко.

Я вошла.

В первое мгновение ничего не увидела – здесь было темно. И еще и сыро к тому же, в воздухе ощутимо носился запах никогда не проветриваемого помещения. Такой запах бывает в подвалах и надолго оставленных хозяевами квартирах: затхлый, обескураживающий.

Что-то прошуршало в углу.

Мышь?

Я сама удивилась нелепости своей мысли. Какая же может быть мышь в таком непонятном месте.

Хотя, может быть, именно здесь мышам самое и место?

Я услышала за собой чье-то дыхание. Очень захотелось обернуться, но я не стала: и так было ясно, что пришла вслед за мной Элеонора.

Несколько секунд мы молчали.

– Мы должны позвать… – наконец неуверенно произнесла она.

– Кого? – не оборачиваясь, спросила я.

– Э-э… библиотекаря.

– Хорошо. Зови.

Посопев еще немного, она заговорила. Голос был какой-то смущенный, словно она не знала, имеет ли право говорить все это:

– Мы пришли, чтобы узнать кое-что о Доме Гольц, из которого выходили Короли и Королевы последних тысячелетий. Мы преодолели все преграды, мы терпели лишения, и это знание необходимо нам.

Ни звука в ответ.

Тишина.

– Может быть, ты что-то забыла?

– Издеваешься? – уныло и возмущенно отвечает она. Тем не менее прокашлявшись, говорит еще: – Здесь та, у которой есть право спрашивать.

Фраза, на мой взгляд, идиотская. Тьфу…

Показалось, или опять пробежала проклятая мышь? И откуда бы ей здесь взяться?

Не питаю к мышам особой любви. Когда-то в детстве мне рассказали две жуткие истории о том, как… А, впрочем, это ведь не имеет к данной истории никакого отношения.

И темно еще как на грех…

– Эй, кто-нибудь, включите свет! – неумело шучу я и замолкаю на полуслове. Элеонора приглушенно охает.

Откуда-то сверху падает узкая дорожка желтого света. Как все, оказывается, было просто…

– Спасибо, – зачем-то говорю я.

Делаю несколько шагов по сужающейся дорожке. Та в ответ делается шире.

Оборачиваюсь:

– Элеонора, пойдем.

Больше не надо ничего говорить. Она подхватывает юбки и молча спешит за мной. Я на нее не смотрю. Желтая тропинка ведет меня дальше.

Черт, как же темно вокруг все-таки…

Еще одна дверь.

Интересно, сколько же их еще будет?

Обретя уверенность в своих силах, я вхожу в следующее помещение.

Снова шорох.

Из темноты доносится чей-то пронзительный голос:

– Кому-то понадобилась история Старого Дома Гольц?

Я останавливаюсь.

– Нет, не совсем история. Скорее, сведения о… об одной девушке, принадлежащей этому Дому…

Мне крайне трудно находить нужные слова. Элеонора стоит где-то рядом, и ее присутствие немного мешает, я почему-то не могу расслабиться и сосредоточиться только на деле.

Около минуты, кажется, ничего не происходит, и я уже начинаю сильно нервничать, как раздается все тот же голос. Довольно неуверенный на этот раз.

– Неужели кого-то интересует еще этот род? Уже очень долгое время о Гольцах ничего не было слышно…

– Тем не менее это так, – отвечаю я.

– Нельзя ли узнать, кого мог заинтересовать столь старинный Дом? Просто так, из любопытства.

– Если вы желаете, я представлюсь. Меня зовут Аня. Анна Григорьевна Гольц.

В темноте послышался вздох. Что в нем было – страх или изумление – я не смогла понять.

– Что ж… Наша Библиотека рада приветствовать столь высокую гостью. Что интересует вас, Анна Григорьевна?

Я тоже вздохнула, но только с облегчением: очень уж боялась, что моя откровенность может сослужить нам плохую службу.

– Я хотела бы узнать о своей сестре, которую люблю и которая меня воспитала, если это возможно. Где она, что с ней сейчас, и почему я не смогла найти ее в Москве… Собственно говоря, это все умещается в один вопрос. Расскажите мне о моей сестре.

Мне показалось, из темноты на меня глядят какие-то внимательные, но тем не менее дружелюбные глаза.

– Девочка из старого королевского Дома – необычная просьба. Ты и в самом деле ее сестра?

– Да.

– А это странно тем более. Раньше в Библиотеку частенько заглядывали принадлежащие Дому Гольц. Для них это не было проблемой: между главной резиденцией рода и Лимбо был некогда прямой ход. Но его больше нет, я так думаю. Как нет больше и Гольцев, так ведь?

Я молчала. Я не думала, конечно, что меня будут здесь об этом спрашивать.

– Если нет балов и высочайших аудиенций, псовой и соколиной охоты, шелковых платьев и строгих смокингов на званых вечерах короля и королевы, значит, больше нет Королевского Дома, не так ли?

– Дома, может быть, и нет, но есть я. И есть моя сестра.

– Две девочки – мало, совсем мало!.. Но ничего, это к делу не относится. Я должна помочь. Я тебе помогу.

Должна? То, что говорит со мной из темноты, – это женщина? Однако…

– Следует посмотреть списки. Подожди минуту, мне нужно свериться с книгами.

Я готова была ждать хоть всю ночь. В конце концов, я пришла сюда для того, чтобы узнать правду о Валентине, «какой бы она ни была». И я не нуждалась в гладких ее суррогатах… И была готова прождать столько, сколько потребуется.

Странное существо, обладатель дребезжащего голоса и непонятного пола, появилось вновь. Я так и не смогла его – ее? – увидеть, оно упорно не желало выходить на свет. Если можно было, конечно, назвать светом тот жиденький полумрак, который формировала светящаяся дорожка.

– Книги утверждают одно. Твоя сестра там, где ты ее оставила. Твоя сестра в Москве, в настоящем городе.

– Москва?

Могла ли я подумать, что это окажется для меня таким потрясением? Как странно, кажется, я могла бы подготовиться, я даже должна была, проделанный путь был слишком долгим и трудным для неожиданностей! И все же… Известие ошеломило меня, как ошеломляет первая, слабая еще волна надвигающейся бури: этой слабости вполне достаточно, чтобы сбить с ног и насквозь вымочить в ледяной воде.

А потом я почувствовала удивление и еще обиду, конечно. Ведь как же так, я так долго искала ее (впрочем, долго ли?), строила прекрасные замки на прибрежном песке, а действительность оказалась так жестока… и так глупа!

Я все думала: «Где же она, моя Валентина?», – а она оказалась там, где я и не чаяла ее обрести. И это было обидно и несправедливо.

Но это все были детские мысли и детский лепет, а главным было все же то, что я нашла! Вернее, узнала, где надо искать. Что тоже очень немало, Вселенная велика…

– Но если это Москва!.. Я же узнавала, ее нет среди официально… зарегистрированных, а раньше регистрация у нее была, это точно. Она где-то еще, не в Москве. Может быть, у вас устаревшие данные?

– У нас не бывает устаревших данных, потому что это Библиотека-на-Лимбо, самая совершенная из всех библиотек. К нам не всегда легко попасть и у нас зачастую можно попасться, но мы даем точные сведения. Анна Григорьевна, Валентина в Москве. Но мы не знаем, как долго она там пробудет и когда туда прибыла.

– Хорошо. Я благодарю вас… правда, спасибо. Вы мне здорово помогли

– Мы будем бесконечно рады видеть вас вновь. Библиотека запомнила вас и будет теперь всегда ждать, Анна Григорьевна.

– Хорошо.

Меня немного смущала здешняя манера выражаться, но я старалась не подавать виду.

– Больше вопросов не будет?

– Подождите! Но ведь вы так и не сказали, где мне конкретно искать сестру. Москва, знаете ли, большой город.

– Но ведь и сестра ваша не сидит на месте.

– И все же мне необходимы более точные сведения.

И откуда во мне столько наглости? Ох, и не доведет меня она до добра, эта новая манера стоять на своем до конца…

– Мы подскажем тебе одно имя, потому что адреса здесь не имеют значения: они слишком ничтожны, они существуют для провинциалов и почтальонов…

(«Забавная, однако, точка зрения!» – решила про себя я.)

– Ищи не Валентину. Ищи Константина Итрадского и только его. Их имена стоят рядом в наших списках.

Я услышала, как негромко вздохнула Элеонора. Хоть и тихо, а все же заметно, может быть, в частности, от того, что нервы у меня были наряжены до предела.

И еще у меня мелькнула какая-то смутная мысль при звуке этого имени. Было в нем что-то знакомое… или мне только казалось?

Не следует забывать, что я как-никак стажируюсь на шизофреника.

Мне все время что-нибудь кажется.

Так, во всяком случае, куда как приятнее думать.

– Хорошо, я буду искать этого человека. Вы сказали «Константин»?

– Итрадской. Ты его без труда найдешь.

– Хм… Попытаюсь, во всяком случае. До свиданья…

– Добрых встреч тебе, Анна Григорьевна, добрых встреч.

– Они мне понадобятся. Да. Это я вам точно скажу.

Элеонора протянула мне руку. Я молча приняла приглашение.

Все было ясно. Оставалось уже немного. Но кроме радости от исполнения задуманного, кроме внезапно наступившего облегчения, было и еще кое-что. Грызло мою душу какое-то смутное беспокойство, доставляющее непонятный мне самой и поэтому немного смешной дискомфорт.

Черт возьми, и почему же все-таки имя Константина Итрадского показалось мне таким знакомым?

Очень знакомым, я бы добавила.

***

– Куда мы теперь?

– Это хороший вопрос.

Я и Элеонора вновь в притворе храма. Черт, и почему же у меня из головы все не лезет эта псевдорелигиозная чушь?

Мы стояли в прихожей Библиотеки. Холле, если желаете. Парадной. Фойе. Было темно, и я смертельно устала, но мысли оставались почему-то ясными и спокойными. С этой же кристальной ясностью я, в сущности, понимала, что обратного пути не перенесу. Засну по дороге. Свалюсь от усталости. Но дойти обратно мне не дано.

Кажется, Элеонора это понимала не хуже меня.

– Я знаю одно хорошее место. Оно мне известно давно, уже очень давно, и я абсолютно уверена в его надежности. К тому же к нему из Библиотеки можно попасть почти сразу, так что дорога не слишком тебя утомит.

Забавно, а можно ли вообще утомить меня больше, чем на данный момент? Удивительно, если так…

– Что это за место?

– Мы сможем там поесть и передохнуть. Трактир-на-Перекрестке. Неужели ты там никогда не была?

– Не помню такого.

И везет же мне в последнее время на многосложные названия-символы. Интересно, к чему бы это? К дождю, может быть?

– Ну, так как мы, идем?

– Конечно.

Пурпур. Поддернутое красноватой дымкой естество вещей. То, что в них, в вещах этих, настоящего. Пурпур из Библиотеки кажется не вполне Пурпурным. Но уж точно куда более глубоким и реальным, чем все то, что нас окружает.

Я, наверное, так никогда и не научусь понимать, что он такое. Может быть, научусь в совершенстве им пользоваться, почти наверняка научусь по-настоящему его любить. Да ведь я уже сейчас люблю. И это не художественное преувеличение, не пустые слова.

Но что он такое, непостижимый сплав иных миров или только способ перехода в эти миры, особое состояние духа или реально существующее место, куда мы каким-то образом можем попадать, нет, всего этого я никогда не смогу сказать.

Я не занимаюсь магией и в волшебство верю не очень, но в существовании Пурпура я убедилась на собственной шкуре и отрицать его не могу. Да и не хочу нисколько, ведь Пурпур уже успел стать неотъемлемой частью меня. А, может, это я стала его крохотной частичкой, кто знает.

Дорога до Трактира-на-Перекрестке оказывается и вправду недолгой, как и обещала Элеонора. Мы выныриваем в твердый мир уже где-то через минуту.

Залитый солнцем день, свет, заглядывающий в узкие окна. Деревянная стойка бара, ровно шестнадцать круглых некрашеных столов по всем углам заведения (это образное выражение, конечно, помещение представляет собой самый обыкновенный квадрат), небольшая площадка для танцев в центре, крохотный оркестрик, судя по мелодии, в драбадан пьяный и самая нетривиальная публика, какую только можно себе представить…