Гордость и предубеждение
– О, да, я прекрасно вас понимаю!
– Мне хотелось бы считать это комплиментом, но боюсь, что я весь как на ладони, и это не радует меня.
– Так бывает. Из чего вовсе не следует, что сильный, причудливый характер заслуживает большего или меньшего уважения, чем такой, как ваш.
– Лиззи, – вскричала ее мать, – не забывай, где ты находишься, и не говори так много и так необдуманно, как тебе дозволено это делать дома.
– А я и не знал, – тут же продолжил Бингли, – что вы склонны к изучению людских характеров. Это должно быть увлекательное занятие.
– Да, и причудливые персонажи оказываются самыми интересными. По крайней мере, это делает их притягательными.
– Провинция, – заметил, однако, Дарси, – в целом может предоставить лишь редкие образцы для подобного исследования. В сельской местности вы существуете в очень ограниченном и мало меняющемся обществе.
– Но люди сами настолько подвержены изменениям, что в них всегда можно обнаружить что-то новое.
– Да, именно так, – воскликнула миссис Беннет, оскорбленная до глубины души его манерой говорить о провинции. – Уверяю вас, в маленьких городках происходит не меньше важного и интересного, чем в столице.
Все пришли в изумление от такого заявления, а Дарси, взглянув на нее, предпочел промолчать и отвернулся. Миссис Беннет, вообразившая, что одержала над ним полную победу, решила закрепить свой триумф.
– Я не нахожу, что у Лондона есть сколько-нибудь значительное преимущество перед провинцией, кроме, разве что, магазинов и общественных мест. Наши края намного приятнее, не так ли, мистер Бингли?
– Когда я нахожусь в деревне, – ответил он, – мне никогда не хочется покидать ее; а когда я в городе, то испытываю почти то же самое. У каждого из этих мест есть свои преимущества, и я могу быть одинаково счастлив повсюду.
– Да, и это потому, что у вас замечательный характер. Но этот джентльмен, – и миссис Беннет взглянула на Дарси, – как мне показалось, имел в виду, что провинция вообще ничего из себя не представляет.
– Право, мама, вы ошибаетесь, – возразила Элизабет, испытывая неловкость из-за речей матери. – Вы совершенно ошиблись относительно слов мистера Дарси. Он имел в виду только то, что в деревне не так много разных людей, как в городе, и это, надо признать, справедливо.
– Конечно, моя дорогая, никто не утверждал, что у нас их столько же; но что касается не ничего не значащих встреч на улицах со многими людьми, то я считаю, что в наших краях круг общения может быть и поболее. Вспомни, у нас порой обедает до двадцати четырех семей.
Только расположение к Элизабет помогало Бингли сохранять обычное благодушие. Его сестра была менее деликатной и с весьма выразительной улыбкой посмотрела на мистера Дарси. Элизабет, чтобы как-то отвлечь мать от опасной темы, спросила ее, не появлялась ли Шарлотта Лукас в Лонгборне во время ее отсутствия.
– Да, она приезжала вчера вместе с отцом. Какой приятный человек сэр Уильям, мистер Бингли, вы согласитесь со мной? Какой вкус! Как благороден и легок в общении! У него всегда найдется, что сказать каждому. Именно так я представляю идеал хорошего воспитания; те же люди, которые воображают себя очень важными и лишнего слова не вымолвят, имеют ложное представление об этом.
– Шарлотта обедала с вами?
– Нет, ей пришлось вернуться домой. Могу предположить, что ее ждали там, чтобы печь пироги. Что касается меня, мистер Бингли, я всегда держу прислугу, которая делает всю работу по дому; мои дочери воспитаны совсем по-другому. Но каждый должен судить сам, при этом Лукасы – очень хорошие девушки, уверяю вас. Жаль, что не красавицы! Не то чтобы я считала Шарлотту какой-то слишком некрасивой, она ведь наш близкий друг.
– Она показалась мне очень приятной молодой женщиной.
– Ах, дорогой мистер Бингли, не стану спорить, но согласитесь, она уж точно не блещет красотой. Сама леди Лукас часто говорила это и завидовала красоте Джейн. Я не люблю хвастаться собственным ребенком, но, согласитесь, нечасто увидишь кого-нибудь красивее Джейн. Все так говорят. Я могу быть пристрастной, но когда ей было всего пятнадцать, у моего брата Гардинера в столице был знакомый джентльмен, который так сильно в нее влюбился, что моя невестка была уверена, что он сделает ей предложение еще до нашего отъезда. Увы, этого не случилось. Возможно, он посчитал ее слишком молодой. Однако он посвятил ей несколько стихотворений, и они были чудо как хороши.
– Вот чем закончилась его привязанность, – поспешила вступить в разговор Элизабет. – Мне кажется, многие из увлечений успокаиваются таким же образом. Интересно, кто первым обнаружил эффективность поэзии в избавлении от влюбленности!
– Я привык считать поэзию пищей для любви, – возразил Дарси.
– Быть может, в случае прекрасной, крепкой и бесспорной любви это так. Все идет на пользу тому, что уже сильно. Но если это всего лишь легкое, необременительное увлечение, я убеждена, что один хороший сонет полностью истощит его.
Дарси только улыбнулся в ответ; и последовавшая за этим общая пауза заставила Элизабет напрячься, опасаясь, что ее мать снова напомнит о себе. Она сама была не прочь поговорить, но на ум не приходило, куда направить разговор; и после недолгой паузы миссис Беннет начала повторять благодарности мистеру Бингли за его доброту к Джейн, извиняться за то, что та побеспокоила его и выражать признательность за внимание к Лиззи. Мистер Бингли был как всегда обходителен в своем ответе и тем заставил свою младшую сестру тоже быть учтивой и сказать все, что требовал случай. Она же исполнила свою роль без особой любезности, но миссис Беннет осталась довольна и вскоре после этого велела подавать карету. По этому сигналу младшая из ее дочерей решила взять инициативу в свои руки. В течение всего визита обе девушки перешептывались друг с другом, и в результате самая младшая из них с упреком напомнила мистеру Бингли, что он при своем первом появлении в городке обещал устроить бал в Незерфилде.
Лидия была плотной, крупной девушкой лет пятнадцати, с прекрасным цветом лица и жизнерадостным выражением на нем. Она было любимицей матери, чья привязанность вывела ее в общество в довольно раннем возрасте. У нее был живой характер и какая-то природная раскованность. Всеобщее внимание офицеров, которому способствовали хорошие обеды, даваемые ее дядей, и собственные непринужденные манеры обернулись в данном случае некоторой бестактностью. Она посчитала возможным на равных обратиться к мистеру Бингли по поводу бала и неделикатно напомнить ему о его обещании, намекнув к тому же, на ущерб, который он нанес бы своей репутации, если бы не сдержал данного слова. Его ответ на этот внезапный выпад был приятен уху их матери:
– Уверяю вас, я решительно настроен исполнить свое намерение, и как только ваша сестра поправится, вы, надеюсь, сможете сами назначить день бала. Думаю, вы не захотите танцевать, пока Джейн больна.
Лидия заявила, что вполне удовлетворена.
– Без сомнения, будет гораздо лучше подождать, пока Джейн поправится, и к тому времени, скорее всего, капитан Картер вернется в Меритон. А когда вы дадите свой бал, – добавила она, – я буду настаивать на том, чтобы офицеры ответили тем же. Я скажу полковнику Форстеру, что будет очень недостойно, если он этого не сделает.
Исполнив таким образом долг, миссис Беннет и ее младшие дочери покинули Незерфилд, а Элизабет тотчас же вернулась к Джейн, предоставив полную свободу обсуждать ее манеры и поведение своих родственников двум дамам и мистеру Дарси; последний, однако, не был склонен присоединяться к злословию в их адрес, несмотря на все остроты мисс Бингли с упоминанием прекрасных глазок.
Глава 10
В остальном день прошел почти так же, как и предыдущий. Миссис Херст и мисс Бингли с утра провели несколько часов у больной, которая продолжала, хотя и не так быстро, поправляться, а вечером Элизабет присоединилась к их компании в гостиной. Однако большая карточная партия так и не составилась. Мистер Дарси писал, а мисс Бингли, сидевшая рядом с ним, следила за процессом написания письма и постоянно отвлекала его внимание обращениями к сестре. Мистер Херст и мистер Бингли развлекались, играя в пикет, а миссис Херст наблюдала за их игрой.
Элизабет занялась рукоделием и при этом не без удовольствия наблюдала за тем, что происходило между Дарси и его соседкой. Постоянные похвалы дамы то его почерку, то ровности выписываемых строк, то длине письма, в сочетании с полным равнодушием, с каким воспринимались похвалы, придавали особый оттенок странному диалогу, и все это было в полном соответствии с ее мнением о каждом.
– Как будет рада мисс Дарси получить такое письмо!
Он промолчал.
– Вы пишете необычайно быстро.
– Вы ошибаетесь. Я пишу довольно медленно.
– Сколько писем вам приходится написать в течение года! Еще и деловые письма! Как я их ненавидела бы!
– Вот видите, как удачно вышло, что писать их выпало на мою долю, а не на вашу.
– Будьте добры, напишите своей сестре, что я очень хочу ее увидеть.
– Я уже недавно писал ей об этом по вашей просьбе.
– Боюсь, вам не нравится ваше перо. Позвольте мне заострить его для вас. Я прекрасно умею делать это.
– Спасибо, но я всегда сам подтачиваю свои перья.
– Как вы умудряетесь писать так ровно?
Он промолчал.
– Передайте своей сестре, что я рада слышать о ее успехах в игре на арфе, и, пожалуйста, сообщите ей, что я в полном восторге от ее прекрасной вышивки на скатерти. Я считаю, что она бесспорно превосходит ту, что сделала мисс Грантли.
– Вы позволите мне отложить сообщение о ваших восторгах до тех времен, когда я буду писать следующее письмо? В теперешнем у меня не осталось места, чтобы достойно изложить их.
– Ах! Это не имеет никакого значения. Я увижу ее в январе. Но вы всегда пишете ей такие очаровательные длинные письма, мистер Дарси?
– Обычно они действительно длинные, но всегда ли очаровательные, не мне судить.
– Я убеждена, человек, который может с легкостью написать длинное письмо, не может написать его плохо.
– Это не будет комплиментом Дарси, Кэролайн, – возразил ее брат, – потому что он пишет не с такой уж легкостью. Уж очень он старается использовать как можно больше четырехсложных слов. Верно, Дарси?
– Мой стиль письма сильно отличается от твоего.
– Еще бы! – воскликнула мисс Бингли. – Чарльз пишет самым небрежным образом, какой только можно себе вообразить. Половину слов он пропускает, а оставшиеся вымарывает.
– Мои мысли бегут так быстро, что у меня не хватает времени их выразить, и поэтому написанные мной письма иногда вообще не сообщают корреспондентам ни о каких моих суждениях.
– Ваша кротость, мистер Бингли, – поддержала его Элизабет, – должна пресекать любые порицания.
– Нет ничего более обманчивого, – возразил Дарси, – чем видимость смирения. Зачастую это лишь проявление легкомыслия, а иногда и завуалированное бахвальство.
– И которой из этих двух ты назвал бы мою только что декларированную кротость?
– Завуалированное бахвальство, ибо ты действительно гордишься своими недостатками в написании писем, потому что считаешь их проистекающими от быстроты мысли и непринужденности исполнения, что, по твоему мнению, если и не достойно похвалы, то, по крайней мере, весьма мило. Присущая самому себе способность быстро делать что-либо всегда высоко ценится человеком, и часто он считает несущественным несовершенство исполнения. Когда сегодня утром ты сказал миссис Беннет, что если ты когда-нибудь решишь покинуть Незерфилд, то уедешь через пять минут, ты имел в виду, что это является своего рода похвалой, комплиментом самому себе – и все же, что же такого похвального в поспешности? То, что придется оставить невыполненными очень важные дела и это не принесет никакой реальной пользы ни тебе, ни кому-либо еще?
– Ну нет, – воскликнул Бингли, – это уж слишком, вспоминать вечером все глупости, сказанные утром. И все же, клянусь честью, я считаю, что то, что я сказал о себе, правда, и верю в это в данный момент. По крайней мере, я не приписывал своему характеру излишнюю поспешность только лишь для того, чтобы покрасоваться перед дамами.
– Осмелюсь утверждать, что ты сам поверил в это, но я вовсе не уверен, что ты уехал бы с такой поспешностью. Твое поведение будет столь же зависеть от обстоятельств, как и поведение любого человека, которого я знаю; и если бы, когда ты уже садился на лошадь, твой друг сказал: – Бингли, вам лучше остаться до следующей недели, ты, вероятно, сделал бы это, ты, возможно, не поехал бы – другими словами, мог бы остаться еще на месяц.
– Этим вы только доказали, – заметила Элизабет, – что мистер Бингли поскромничал, описывая свой характер. Теперь вы продемонстрировали его достоинства гораздо лучше, чем он сам.
– Я чрезвычайно признателен за то, что вы превратили слова моего друга в комплимент моему бесхитростному характеру, – поблагодарил ее Бингли. – Но я боюсь, что вы представляете нам все так, как этот джентльмен ни в коем случае не имел в виду, ибо он наверняка был бы обо мне лучшего мнения, если бы в предложенных обстоятельствах я категорически отказался следовать совету и ускакал бы так быстро, как только смог.
– Будет ли тогда мистер Дарси считать, что опрометчивость ваших первоначальных намерений искупается вашей последовательностью в следовании им?
– Честно говоря, я не смогу точно объяснить, Дарси должен сделать это сам.
– Вы ожидаете, что я начну отстаивать суждения, которые вы приписываете мне, хотя я их никогда не высказывал. Однако, допуская, что дело обстоит так, как вы его представляете, вам следует помнить, мисс Беннет, что друг, который, как предполагается, считает его возвращение в дом и отсрочку опрометчивого плана разумными, просто высказал свое мнение, попросил об этом, не приводя ни единого аргумента в пользу его целесообразности.
– Без колебаний поддаться уговорам друга – это, по-вашему, не достоинство для человека.
– Уступать, не будучи убежденным аргументами – это не добродетель в любом случае.
– Мне кажется, мистер Дарси, что вы не допускаете никакого влияния дружбы и привязанности. Уважение к просителю часто заставляет человека с готовностью уступить просьбе, не дожидаясь, пока аргументы убедят его в целесообразности этого. Я говорю не о той ситуации, в которую вы для примера поместили мистера Бингли. Возможно, нам стоит подождать, пока возникнут реальные обстоятельства, прежде чем обсуждать благоразумие его поведения в этих условиях. Но в обыденных случаях между двумя друзьями, когда один из них желает, чтобы другой изменил решение, не имеющее серьезных последствий, станете ли вы думать плохо об этом человеке лишь потому, что он исполнил желание, не дожидаясь, пока тот его уговорит?
– Не будет ли целесообразным, прежде чем мы углубимся в обсуждение данного предмета, определить с несколько большей точностью степень важности самой просьбы, а также степень близости отношений между сторонами?
– Во всяком случае, давайте примем во внимание все особенности, – воскликнул Бингли, – не забывая их сравнительные рост и вес, поскольку это, мисс Беннет, повлияет на весомость аргументов сторон в гораздо большей степени, чем вы можете себе представить. Уверяю вас, если бы Дарси не был таким громилой по сравнению со мной, я не оказывал бы ему и половины нынешнего уважения. Я категорически заявляю, что не знаю более ужасного субъекта, в определенных случаях и в определенных местах, чем Дарси, особенно у себя дома в воскресный вечер, когда ему нечего делать.
Мистер Дарси улыбнулся, но Элизабет показалось, что его это описание задело, и поэтому она сдержала свой смех. Мисс Бингли пылко возмутилась унижением, которому его подвергли, и стала упрекать брата за то, что он говорит такую чушь.
– Я понял твой замысел, Бингли, – отреагировал его друг. – Тебе не нравятся споры, и ты хочешь погасить их.
– Возможно, это и так. Ведь даже простой обмен аргументами спорящими слишком похож на ссору. Если вы с мисс Беннет сделаете паузу и дадите мне время, чтобы выйти из комнаты, я буду вам премного благодарен, а вы, в свою очередь, сможете говорить обо мне все, что захотите.
– То, о чем вы просите, – сказала Элизабет, – не станет одолжением с моей стороны, да и мистеру Дарси лучше бы закончить свое письмо.
Мистер Дарси последовал ее совету и вновь принялся писать.
Когда дело было закончено, он обратился к мисс Бингли и Элизабет, выразив желание послушать музыку. Мисс Бингли с завидной живостью направилась к фортепиано и после любезного предложения Элизабет сыграть первой, которое та столь же вежливо, но категорически отвергла, она уселась за инструмент.
Миссис Херст присоединила свой голос к голосу сестры, и пока они упражнялись в пении, Элизабет обратила внимание, перелистывая нотные альбомы, лежавшие на инструменте, как часто взгляд мистера Дарси был устремлен на нее. Она затруднялась предположить, что может быть причиной столь заметного интереса со стороны такого важного человека; но еще более странно было то, что он обратил на нее внимание вопреки ранее высказанным сомнениям в ее привлекательности. Однако в конце концов ей пришла в голову мысль, что она могла привлечь его внимание тем, что, согласно его воззрениям, ее взгляды и поведение были более неправильными и предосудительными, чем у других присутствующих. Это предположение не огорчило ее. Слишком невысоким было ее мнение о нем, чтобы волноваться о его благорасположении.
Сыграв несколько итальянских песен, мисс Бингли решила внести оживление в атмосферу вечера шотландскими мелодиями; и вскоре после этого мистер Дарси, подойдя к Элизабет, обратился к ней:
– Не чувствуете ли вы большого желания, мисс Беннет, воспользоваться случаем и станцевать шотландский рил?
Она улыбнулась, но ничего не ответила. Он повторил вопрос, несколько удивившись ее молчанию.
– Да-да! – сказала она. – Я услышала вас, но не могла сразу определиться, что сказать в ответ. Я знаю, вы хотели, чтобы я сказала – да, тогда вы могли бы с полным удовлетворением презирать мой низкий вкус, но мне всегда доставляет удовольствие разрушать подобные замыслы и лишать человека зарождаемого им презрения по отношению к другим. Поэтому я решила сказать вам, что вообще не хочу танцевать рил, а теперь осуждайте меня, если отважитесь.
– Вы правы, я не посмею.
Элизабет, намеревавшаяся бросить ему вызов, была сбита с толку его галантностью, но поскольку ее манерам естественным образом были присущи мягкость и лукавство, ей вряд ли удалось бы обидеть кого-нибудь; и ни одной женщине никогда не удавалось очаровать Дарси в такой степени, как это сделала Элизабет Беннет. Он действительно считал, что если бы не сомнительность происхождения ее родственников, ему бы грозила серьезная опасность.
Мисс Бингли увидела или почувствовала достаточно для того, чтобы в ней пробудилась ревность, и ее страстное желание выздоровления своей дорогой подруги Джейн дополнилось не менее страстным желанием избавиться от Элизабет.
Раз за разом она пыталась вызвать у Дарси неприязнь к гостье, досаждая ему шутками об их предполагаемом браке и саркастически описывая его счастье в таком союзе.
– Надеюсь, – сказала она, когда они на следующий день прогуливались по дорожкам парка, – когда произойдет это желанное событие, вы дадите вашей свекрови несколько советов о том, почему в некоторых случаях лучше придерживать язык; и если у вас получится, найдете управу на молодых девушек, которые бегают за офицерами. Ну а если вы позволите затронуть совсем уж щекотливую тему, найдите возможность держать под контролем поведение вашей избранницы, некоторые особенности которого отдают самонадеянностью и дерзостью.
– Есть ли у вас что-нибудь еще, что вы считаете необходимым для моего семейного счастья?
– О, да! Не забудьте поместить портреты новообретенных дядюшки и тетушки Филлипс в галерее Пемберли. Повесьте их рядом с портретом вашего двоюродного дедушки-судьи. Они же одной профессии, только в разных областях. Что касается портрета вашей Элизабет, то вы не должны поддаваться соблазну заказать его, ибо какой художник сможет передать красоту этих глазок?
– Вы правы, было бы непросто передать их выразительность, но их цвет, форму и изящность обрамляющих ресниц можно было бы запечатлеть.
В этот момент они встретились с миссис Херст и самой Элизабет, гуляющими по другой аллее.
– Я не знала, что вы тоже собираетесь на прогулку, – сказала мисс Бингли в некотором замешательстве, опасаясь, что их разговор был хорошо слышен.
– Вы дурно поступили с нами, – тут же выразила претензию миссис Херст, – сбежали и не предупредили нас, что вы тоже намерены выйти.
Затем, завладев свободной рукой мистера Дарси, она предоставила Элизабет идти одной. Ширина дорожки не была рассчитана на четверых. Мистер Дарси почувствовал их неделикатность и сразу предложил:
– Эта аллея недостаточно широка для нашей группы. Нам лучше перейти на главную.
Но Элизабет, не испытывавшая ни малейшего желания оставаться с ними, со смехом ответила:
– Нет-нет, прошу вас, продолжайте именно так. Вы образуете очаровательную группу и смотритесь необычайно выигрышно. Изысканность была бы испорчена включением четвертого. Всего хорошего.
Затем она резво удалилась, радуясь тому, как ловко она сбежала, и мечтая снова оказаться дома через день или два. Джейн уже стало настолько лучше, что она собиралась в тот вечер ненадолго выйти из комнаты.
Глава 11
Когда после обеда дамы удалились, Элизабет поднялась к сестре и, убедившись, что та надежно защищена от возможных сквозняков, помогла ей спуститься в гостиную, где ее встретили две подруги с горячими выражениями того удовольствия, которое они испытывают, увидев Джейн. Элизабет до сих пор ни разу не видела их столь любезными, как в течение часа, который прошел до появления джентльменов. Она с одобрением отметила их способность и желание поддерживать разговор: они могли интересно описать разные события, продемонстрировать чувство юмора, непринужденно рассказав анекдот, и живо поиронизировать над своими знакомыми.
Но когда появились джентльмены, Джейн сразу утратила статус главного объекта внимания. Весь интерес мисс Бингли мгновенно сосредоточился на Дарси, и еще до того, как он успел сделать хотя бы несколько шагов у нее возникла необходимость сказать ему кое-что. Он, однако, прежде всех вежливо поприветствовал мисс Беннет; мистер Херст тоже слегка поклонился ей и сообщил, что он – очень рад; а вот в приветствии Бингли явно ощущались беспокойство и теплота. Он был полон радости и внимания. Первые полчаса было потрачено им на то, чтобы развести огонь в камине и удостовериться, что она не пострадала от перемещения из комнаты в салон, затем поместить ее подальше от двери – по его настоянию, ей пришлось пересесть на другую сторону камина. Затем он сел рядом с ней и почти ни на кого более не обращал внимания. Элизабет, занимавшаяся своим рукоделием в противоположном углу салона, наблюдала за всем этим с большим удовлетворением.
Когда чайная процедура была завершена, мистер Херст напомнил невестке о том, что карточный стол ждет их, но реакции не последовало. Она поняла, что мистер Дарси не намерен играть, и мистер Херст вскоре обнаружил, что даже его ясно выраженное предложение составить партию отклонено. Мисс Бингли заверила его, что никто не расположен играть, и отсутствие возражений со стороны присутствующих, казалось, подтверждало это. Поэтому мистеру Херсту ничего не оставалось, как поудобнее расположиться на одном из диванов и задремать. Дарси углубился в книгу, мисс Бингли попыталась сделать то же самое, а миссис Херст, занятая главным образом разглядыванием собственных браслетов и колец, время от времени вставляла слово в разговор брата с мисс Беннет.
Внимание мисс Бингли было распределено между наблюдением за тем, как мистер Дарси читает книгу, и чтением ее собственной, к тому же она постоянно либо что-то спрашивала у него, либо подсматривала в его книгу. Однако ей так и не удалось вовлечь его в разговор – он лаконично ответил на ее вопрос и продолжил читать. Наконец, совершенно измученная попытками увлечься собственной книгой, которую она выбрала только потому, что это был второй том той, что выбрал Дарси, она, не удержавшись, зевнула и заявила:
– Как приятно проводить таким образом вечера! Без сомнения, нет большего удовольствия, чем чтение! Насколько быстрее устаешь от любого другого занятия, нежели от чтения! Когда у меня будет собственный дом, я буду чувствовать себя совершенно несчастной, если у меня не будет превосходной библиотеки.
Никто не реагировал на ее откровение. Затем она снова зевнула, отбросила книгу и оглядела комнату в поисках какого-нибудь развлечения; услышав, как ее брат упомянул мисс Беннет о бале, она внезапно повернулась к нему и сказала:
– Кстати, Чарльз, ты действительно всерьез задумал устроить танцы в Незерфилде? Я бы посоветовала тебе, прежде чем принять окончательное решение, узнать о желаниях присутствующих. Я не сильно ошибусь, если скажу, что среди нас не найдется никого, кому бал не оказался бы скорее наказанием, чем удовольствием.