Закованные в броню

В Восточном крыле Форбурга, в покоях для гостей, располагались апартаменты, отведенные польскому послу князю Острожскому. Сам князь, к слову, находил свое пребывание в Среднем замке весьма неудобным для себя, и дело было вовсе не в комфортабельности отведенных ему помещений, а в том, что, по соображениям безопасности, мост, отделявший Форбург от других замков, поднимался ровно в 9 часов вечера, отрезая ему возможность оставаться на территории предзамковых укреплений, где располагались казармы Карла фон Ротенбурга и его друзей. Под друзьями он всегда подразумевал, кроме всех прочих, леди Рейвон и Эвелину Валленрод.

Пребывание польского посла в замке продолжалось уже две недели, он уже успел предстать перед советом капитула и через день-два планировал возвратиться ко двору короля Владислава-Ягелло с подробным докладом о том, чего ему удалось достичь в качестве личного и особого посланника короля и княгини Александры. Князь знал, что он с блеском выполнил возложенную на него миссию. Он расположил к себе великого магистра и заставал членов капитула прислушаться к мнению короля и польских князей.

Теперь, в преддверии отъезда, все его мысли были заняты племянницей гневского комтура. С момента турнира, ему больше ни разу не удавалось встретить прекрасную Белую Розу Ордена, чей образ постоянно присутствовал в его мыслях. Он мог сколько угодно смеяться над собой, но не мог остановить себя думать о ней. Она явно избегала его. Стремясь отвлечься от несвоевременно вспыхнувшего в его душе романтического увлечения, князь Острожский проводил все свободное от своих официальных обязанностей время во дворе Форбурга, практикуясь в усовершенствовании навыков различных родов боя. Глядя на неутомимого поляка, самозабвенно сражающегося на мечах с обрадованным такой удачей поразмяться Генрихом де Фалавье, жадно впитывающего несколько отличные от европейских специфически славянские приемы боя, взял в руки меч даже абсолютно равнодушный ко всякого рода состязаниям медлительный барон Дитрих фон Дитгейм и легкомысленный Карл фон Ротенбург.

В одно прекрасное утро накануне отъезда поляка из замка, Ульрих фон Юнгинген со смехом подвел маршала Куно фон Лихтенштейна, дядю Карла, к окну Большой трапезной Высокого замка, из которого открывался прекрасный вид на простиравшийся внизу мощеный двор Форбурга с местом для упражнений.

– Вы только посмотрите на этих негодяев, маршал!

Куно фон Лихтенштейн прищурил светлые глаза, стараясь разглядеть группу молодых людей, устроивших небольшой общий поединок на мечах на дворе Форбурга.

– Один из них – польский посол, – сообщил ему брат великого магистра. – Ни у кого в Мальборге нет такой великолепной золотисто-каштановой шевелюры. Второй – барон Дитгейм, я прекрасно помню этого ленивого увальня. Третий – европейский рыцарь. А кто, по-вашему, последний?

– Карл! – вскричал неимоверно удивленный маршал. – Никак мой легкомысленный повеса-племянник изволил появиться на плацу?!

– Что они там делают, шалопаи? – тут же, присмотревшись, возмутился он. – Никто из них не потрудился одеть доспехов! Они же поубивают друг друга! Все как на подбор в одних рубашках, даже без камзолов… идиоты!

Ульрих фон Юнгинген с нескрываемым интересом наблюдал за поединком.

– Знать бы, каковы условия, – пробормотал он. – Они дерутся партиями или за личную победу?

В эту минуту схватка неожиданно закончилась. Молодые люди, как по сигналу, прекратили поединок и с воплями, которые можно было слышать через неплотно прикрытое окно Высокого замка, бросились на траву возле площадки на плацу, где они сражались, предварительно кучей воткнув мечи в землю. Карл Ротенбург случайно поднял к небу глаза, проверяя, начался ли дождь или ему это мерещится, и увидел в окне Высокого замка лица Ульриха фон Юнгингена и своего дяди. Догадавшись по растерянному лицу маршала, что он только что наблюдал за его необычным участием в военных упражнениях, неугомонный Карл вскочил на ноги и изящно раскланялся в их сторону.

Куно фон Лихтенштейн с досадой отвернулся от окна.

– Этот мальчишка невыносим! – сердито сказал он.

Ульрих фон Юнгинген улыбнулся.

– Полно вам, маршал! Словно вы никогда не были молодым.

– Держу пари, ты его достал, – сказал Карлу Ротенбургу серьезный барон фон Дитгейм. – Ты дождешься, что он пошлет тебя на исправление воевать в Жемайтию или куда-нибудь еще.

– Что я могу поделать, если его так легко достать? – огрызнулся потный, взъерошенный Карл, снова растягиваясь во весь рост на траве. – Уф! Как я устал. Вы просто дьявол, князь! Вы даже не сбили себе дыхания!

Он раскрыл ворот белой нижней рубахи, в которой сражался, и через образовавшуюся щель блеснул на его груди небольшой нательный крест. К изумлению остальных, Острожский протянул руку, и его пальцы коснулись креста на шее Карла.

– Вы не возражаете, барон?

Польский князь внимательно осмотрел небольшой изящный плетеной работы крестик, в котором, по мнению Карла, не было ничего особенного.

– Увлекаетесь предметами старины? – невинно полюбопытстввал Карл. – В таком случае, ничем порадовать не могу. Крест принадлежит лично мне, мне одному, он и сделан-то был для меня.

– Когда вы уезжаете, князь? – спросил у Острожского барон фон Дитгейм.

– Через день-два, – рассеянно ответил поляк, думая о чем-то своем. – Завтра у меня последняя встреча в капитуле, а затем – увидимся в Плоцке на переговорах. Вы ведь поедете в свите магистра, Карл, не правда ли?

– Я с удовольствием встречусь с вами и в Плоцке, и в Торуни, – жизнерадостно подхватил Карл.

Тут уже оживился рыцарь де Фалавье.

– О! Я слышал, крестоносцы планируют пригласить польского короля в Торунь и устроить там грандиозные турниры в честь подписания мирного договора между Польшей и Орденом. Князь, я тоже надеюсь встретиться с вами там на поединке. Вы принимаете мой вызов? Состязание на копьях!

– Безусловно, – серьезно уверил его Острожский. – Сочту за честь сразиться с вами.

– А я не буду рисковать, – зевнув, сказал Карл. – Зачем? Не люблю падать носом в пыль.

– Куда же ты любишь падать? – поддел его мстительный де Фалавье, обиженный тем, что Карл сразу же предсказал исход поединка в пользу его противника.

– В объятья прекрасных дам! – с пафосом отозвался барон Ротенбург.

Все трое захохотали.

– Тогда вам сам бог велел ехать с магистром в Польшу, – немного успокоившись, снова поддразнил приятеля рыцарь де Фалавье. – Говорят, полячки – такие красавицы! Вот и князь не даст соврать.

Карл снова прямо-таки душераздирающе зевнул.

– Может быть, они и красавицы, – философски заметил он, – но наш дорогой господин польский посол выбрал предметом своих воздыханий девушку из замка Мальборг. О господи! – внезапно оживился он, сначала приподнимаясь на локтях, чтобы лучше видеть, затем усаживаясь на колени, а потом и вовсе вскочил на ноги. – Я видел носилки леди Рейвон на Среднем дворе! Кажется мне пора. Встретимся на ужине в общей трапезной.

– Постой, малахольный! – закричал ему вслед Дитгейм. – Меч свой забыл!

– Заберу его вечером у тебя из казармы, – отмахнулся Карл, поддавая еще быстрее, чтобы успеть застать на Среднем дворе носилки леди Рейвон.

– Я, пожалуй, тоже пойду, – сказал Острожский. – Хотел занести в литейню свой меч.

– С ним что-то случилось? – удивился рыцарь Фалавье.

– Ничего страшного.

Острожский вложил меч в ножны и показал рыцарю Фалавье пустое гнездо на отполированной до блеска рукояти клинка, в котором, по-видимому, некогда находился драгоценный камень.

– Это меч моего отца, – пояснил князь, – два изумруда выпали вчера вечером, когда оруженосец чистил меч. Хочу вставать их на место, пока у меня есть время.

– Идите к Гойте из Силезии, – тут же посоветовал ему живо интересовавшийся оружием и всем что с ним связано Генрих де Фалавье. Он знал всех мастеров оружейного дела в замке по имени, и именно к нему обычно обращались друзья за советом, когда нужно было отдать оружие в хорошие руки. – Он замечательный мастер.

– Благодарю вас, Генри.

Польский князь был уже хорошо знаком с оружеником Гойтой. Им пришлось встретиться в первый же день прибытия Острожского в замок, когда у него неожиданно захромал конь. Гойта великолепно справился с перековкой белоснежного арабского скакуна Острожского, а узнав, что его заказчик – польский посол, прибывший в замок в качестве посредника при готовящихся переговорах, со слезами на глазах спросил его по-польски, когда же, наконец, король Ягайло придет с войском и вышвырнет из страны всех этих рыцарей к чертовой матери. Гойту привели в замок с веревкой на шее, как пленника, много лет назад. С тех пор он уже давно «вышел в люди», заслужив себе славу превосходного мастера оружейных дел и кузнеца, и имел неплохие деньги, достаточные для того, чтобы выкупить из плена себя и свою семью, но по-прежнему не любил немцев.

Между старым кузнецом и молодым князем Острожским с первой минуты знакомства возникло необъяснимое чувство взаимной симпатии друг к другу. За две недели пребывания в замке, молодой человек даже несколько раз посетил его мастерскую, познакомился с его семьей, и старый мастеровой с удивлением убедился, что вопреки его представлениям о кичливой польской шляхте, князь не чурался надеть фартук мастерового и постучать молотком.

Литейная мастерская Гойты находилась в специальном оружейном квартале на территории Среднего замка. Сворачивая по узкой улочке к ее дверям, Острожский увидел выскользнувшую из дома гибкую стройную женскую фигурку, закутанную в белый орденский плащ. Через секунду он столкнулся с женщиной лицом к лицу. Ветер завернул полу ее плаща, из-под него показалось бледно-лиловое платье, а снятый порывом ветра капюшон растрепал светлые волосы Эвелины Валленрод, которая прошла мимо оторопевшего от неожиданности польского князя, даже не взглянув в его сторону. Он все еще не мог прийти в себя от того, как застучало при виде прекрасной племянницы комтура его сердце, когда зашел в мастерскую и увидел фигуру склонившегося над работой у горна Гойты.

– Вы выглядите удивленным, мой князь, – заметил оружейник, не поднимая головы, но мигом оценивая выражение лица поляка.

Острожский покачал головой.

– Я имел весьма интересную встречу у твоих дверей, Гойта, – медленно сказал он, словно взвешивая каждое слово. – Прекрасное видение в светло-лиловом платье под белым орденским плащом.

– Эвелина! – подняв голову, усмехнулся в усы мастеровой.

– Племянница гневского комтура, – уточнил молодой князь. – Холодная красавица-королева почти всех рыцарских турниров в этом году. Что она делала в сумерках у ворот твоего дома? Ты случайно не ее тайный любовник, старик?

– Скажешь тоже, – проворчал мастер, вновь принимаясь за работу. – Делаю для нее всякий мелкий ремонт, вот и все.

– По ночам? – удивился князь.

– А когда ж еще? Днем ее цепные псы комтура стерегут, да по турнирам и замкам водят. На пятки бедняжке наступают. А вечерами ей немного посвободнее. Псы то они псы, да порой ведут себя лучше людей. Покуда она не на свиданья с рыцарями бегает, они и делают ей маленькие поблажки. Девчонка-то – красавица писаная, и сердце у нее доброе. Никого не обидит. Даром что крестоносцы нашего брата не жалуют.

– Ты никак ее жалеешь, Гойта? – заметил Острожский, который слушал его очень внимательно, изумленный теплотой, звучавшей в тоне мастерового, в общем-то, не любившего крестоносцев, при упоминании этой девушки из их круга.

– Как же не жалеть, – согласился мастеровой. – Помог бы ты ей, князь.

– Помог?! – переспросил Острожский, не веря своим ушам. – Чем я могу ей помочь?!

– Говорят, что на переговорах в Плоцке, – доверительно сообщил ему мастер, ни на секунду не отрываясь от работы, так что стук его молотка по наковальне иногда заставлял его на некоторое время прерывать свою речь, – ваш король и наш магистр, помимо всего прочего, будут говорить об обмене пленными. Это так, мой князь?

– Вполне вероятно, – согласился Острожский, не понимая, к чему клонит Гойта.

– Включи девчонку в список пленных, поговори со своими друзьями-рыцарями и монахами из замка. Пропадет ведь ни за что красота такая, имей жалость к девчонке!

Князь Острожский открыл рот, чтобы его прервать, но затем снова закрыл его и выслушал слова Гойты до конца, после чего, убедившись, что тот закончил, осторожно уточнил:

– Ты хочешь сказать, что эта королева рыцарских турниров, Белая Роза Ордена, как называет ее мой друг Карл фон Ротенбург, пленница комтура, а не его обожаемая племянница?

От удивления Гойта выронил молоток.

– Племянница Валленрода? – глупо вытаращив глаза, переспросил он. – Да ты в уме ли, князь?! Где ты слышал такую глупость?! Племянница Валленрода!

– Но рыцари в замке убеждены в этом, – все также осторожно сказал Острожский.

– Рыцари из Среднего замка все равно, что дети, – презрительно сказал Гойта, приходя в себя, и, наклонившись, полез под стол в поисках молотка. – Они верят всему, что скажет им братия.

– Но она не похожа на пленницу! – вскричал Острожский.

Гойта вылез из-под верстака весь в пыли с молотком в руке и, сплюнув себе под ноги, с сердцем сказал:

– Важно, не на кого она похожа, а кто она на самом деле, мой князь! Она полячка из достаточно знатного рода, если судить по ее манерам и тому, как она держится. Она не хочет открывать мне своего имени, но она – пленница комтура, это точно. От людей я слышал, что он даже какое-то время держал ее в подземельях Гневно, стремясь получить ее повиновение. А при случае, когда она в очередной раз положит венец победителя турнира на твою глупую голову, мой князь, взгляни хорошенько на ее запястья. Говорят, она несколько раз пыталась убить себя и спасти свою семью от позора. Комтур держит ее под замком и бережет как зеницу ока. Только долго она не проживет. Ее красота все расцветает с каждым годом, но ее сердце умерло, оно даже уже не кровоточит. Помог бы ты ей князь, – снова повторил он. – Красота-то какая погибнет зазря!

Острожский был потрясен до глубины души.

Загадка поведения этой молодой женщины, ее бледность, странная трагическая красота при полном отсутствии какого-либо интереса в ее светлых холодных глазах, ее надменное презрение к мужчинам, – все, буквально все нюансы ее поведения внезапно обрели под собой основание. И оставалось лишь удивляться, как слеп он был до сих пор. Ночью он ходил взад-вперед по зале в своих покоях в гостевом крыле Среднего замка и никак не мог успокоиться. Ее прекрасное лицо, так живо напоминавшее ему лицо покойной королевы, неотступно стояло перед его мысленным взором, в то время как слова Гойты, сказанные на прощание, звучали в его ушах: «Самые крепкие доспехи князь – это не те, которые делают оружейники, поверьте мне. Самые крепкие доспехи создает человеческая гордость, доведенная до абсурда. Тогда она побеждает и порабощает человеческий дух и отныне ведет его прямиком к гибели, неважно, к чему она направлена, к освобождению ли гроба Господня или к вполне объяснимому человеческому желанию сохранить в чистоте свое имя. Э-эх! Поклоняемся Господу, а в душе горды как Сатана!»

Перед отъездом из Мальборга князь Острожский был вновь приглашен на личную встречу с магистром. В конце официальной части беседы, посвященной последнему уточнению аспектов встречи короля и магистра в Плоцке, которая должна была состояться сразу же после праздника Тела Господня, Конрад фон Юнгинген вежливо, с долей несвойственного для него любопытства, поинтересовался, как понравилось польскому послу его пребывание в замке. Князь Острожский, в свою очередь, учтиво поблагодарил магистра за оказанный ему теплый прием, призванный, без сомнения, продемонстрировать добрые дружеские отношения, которые в настоящее время пытаются достичь могущественный Орден и сильное Польское королевство.

Усмехнувшись в усы велеречивости поляка, стремящегося словно пародировать принятый при орденском дворе дипломатический этикет образца Священной Римской империи, Конрад фон Юнгинген доброжелательно спросил:

– Каковы ваши личные впечатления от пребывания при моем дворе, князь? Вам понравился Мальборг?

– Великолепный замок! – честно ответил поляк. – В военном отношении просто идеальный. Весьма впечатляет. Но, на мой взгляд, слишком мрачноват. Хотя возможно, это потому, что я – человек светский.

Великий магистр согласно наклонил голову.

– Я слышал, вас весьма благосклонно приняли гости Ордена, европейские рыцари. Только вчера маркграф Бранденбургский рассказывал мне о ваших глубоких познаниях в военном деле, а посланник его высочества герцога Бургундского отпускал комплименты вашим дипломатическим способностям и превосходному французскому.

– Да, ваша светлость, – чуть улыбнувшись, согласился молодой князь, – в этом отношении я нахожу пребывание в Мальборге чрезвычайно приятным. Более того, если уж мы заговорили об этом, я могу назвать его незабываемым.

– Надо полагать, большая заслуга в том принадлежит фройлян Эвелине Валленрод? – невинно заметил Конрад фон Юнгинген.

Поляк удивленно приподнял бровь, а затем покачал головой и посмотрел на великого магистра. Конрад фон Юнгинген, удобно устроившись в кресле, слегка барабанил пальцами по подлокотнику. В глазах его, устремленных на молодого человека, сквозила добродушная насмешка.

– Отдаю должное вашей проницательности, ваша светлость, – ограничился нейтральным замечанием Острожский.

Магистр уже откровенно улыбался.

– Какая уж там проницательность, мой дорогой князь. Вы были столь эффектны и недвусмысленны в демонстрации своей симпатии фройлян Валленрод, что только слепой мог этого не заметить.

– Значит ли это, что вы одобряете мой выбор? – тут же поинтересовался польский князь.

– Выбор? – удивленно переспросил магистр.

Молодой человек спокойно и невозмутимо встретил его взгляд.

– Будете ли вы возражать, если я попрошу руки фройлян валленрод? После того, как получу на это разрешение моего короля, разумеется.

Конрад фон Юнгинген широко раскрыл глаза.

– Даже вот как, – задумчиво протянул он, оставив в покое подлокотник кресла, и переключаясь на поглаживание материала своего церемониального роскошно отделанного одеяния магистра Ордена. – Ну что ж. У меня нет причин возражать. Вы лично мне глубоко симпатичны, по своему социальному положению вы выше фройлян Валленрод, но она, в свою очередь, племянница одного из моих комтуров, и я не вижу никаких препятствий со стороны орденского капитула этому браку. Возможно, они могут появиться у комтура Валленрода или у самой фройлян Эвелины, она, как мне известно, уже отклонила несколько предложений о замужестве.

– Возможно ли мне, в качестве личного одолжения, просить вас поговорить об этом деле с господином комтуром? – помедлив, спросил Острожский.

Конрад фон Юнгинген поднялся с кресла и подошел к молодому князю.

Протягивая ему руку для прощального рукопожатия, он добродушно проговорил:

– Вы действительно большой дипломат, мой дорогой князь. Хорошо, я поговорю с Валленродом. Надеюсь, переговоры в Раценже будут успешными, и вы еще вернетесь в замок в качестве официального польского посла при Орденском дворе. По крайней мере, я буду просить короля об этом. А сейчас прощайте, князь, получите ваши охранные грамоты и езжайте с Богом.