С амальгамой из слезы феникса не бывает прочнее зеркал,
Если успеет зеркальщик закончить работу к утру,
Прежде чем первый луч солнца на их поверхность упал.
Если успеют торговец зонтиками и ловец
Молний упрятать в свой огнеупорный футляр
Нечетный раскат, что, наконец,
Над долиной безмолвия прозвучал,
Будет закончен маяк, заложенный ещё королем
Всех заповедных птиц и зверей.
Будет неугасимый огонь в нём
Гореть для всех кораблей.
Будет назначен смотрителем старый полковник, поэт:
Призрак бесплотный, гордец, декабрист
При трубке, в плаще, франтоватом шарфе, скрывающем след
От повешения на валу у куртин.
Он остался совсем один среди многоликих живых,
Но одиночество не досажает так,
Как досаждает ветер, уносящий бесплотное всё с земли
В потусторонний мир мертвых. В безжизненный мрак.
Но полковник глотает медную проволоку и ржавые гвозди. Он
Хочет построить летучий корабль прежде чем кончится эра рыб.
Он знает: сродни гравитации его рацион.
Он верит: доставит корабль его напрямик
К Тау Кита, если держать от Земли строго на юг,
Если суметь протянуть каких-то двенадцать лет световых,
Что для мертвых – обыденный, в общем-то, труд.
И что непостижимо для живых:
Обратить своё время в пространство, успеть
Поймать вселенную рыбу, раз в две тысячи лет
Из космического океана ступающую на земную твердь,
Чтоб завершить рождение новых планет.
И уйти. Полковник нашептывает людям сны,
В которых: механика и чертежи – своим чередом.
И люди возводят корабль под флагом луны,
Её машинерии, точно гигантский дом.
Полковник вдыхает несуществующей трубки дым,
Вглядываясь с маковки маяка
В пустоту, берегущую память каждого из людин,
Безымянную. Где – он верит – ждёт его та,
Кто, по сути своей, сама любовь.
Анима. Кто приходит во снах сквозь круговерть
Непутевой реальности вновь и вновь.
Иначе, зачем ещё существует смерть?
[девятое говорение – к взлёту готов!]
Тонкая сбруя дождя на мордах высоток
В пене прошлогодних облаков…
Великанские головы плывут над городом выше домов,
Поглощая первой весенней грозы молние-ток.
И птицы судачат на проводах телефонных,
Сквозь сумерки вечера друг друга вызванивая:
Что на проволочном пустыре себе прикарманили,
А что растеряли в щелях бетонных?
С непокрытой головой жилец парадных
Выходил, в ладонях деревянные крылья баюкая, на крыльцо,
Распахивал глаза бездонные, подставляя каплям лицо:
Смотрел на коньки и окна чердачные – жадно.
На севере восходили, корнями за асфальты цепляясь,
Толстокожие ветряные колонны – в небо,
Качали бесчисленными кронами атмосферы небыль,
Мелкими всполохами озона под куполом разбегаясь.
Пора! Пока держит крыло плоскость северо-западного
Ветра, несущего густой чистый воздух Балтики,
Пока закручивает облака воздуха статика,
Запускай вольность отчаянную воздухоплавания!
И он взбегает по лестнице на едином дыхании:
На чердак, в самодельный ангар
Из старого хлама, досок и одеял,
Выше клетушек, положенных для земных планетян обитания,
Где дремлет с младенчества неболёт,
Небославный корабль, выросший на обломках
Золотистых лучей солнца, голосов звонких,
Превратившихся в собственных эхо слов.
Он взбегает по лестнице, чтобы успеть
Прежде чем всполох последний царапнет в окна,
Прежде чем звякнет бездомно поезд вечерний в стекла:
Его ждут все те, кто мечтал лететь.
[реприза]
Планеты проносятся мимо единой пространственной глыбиной,
Летающий ялик проглочен космической рыбиной.
