Хроники исступленных. Книга вторая. Мне отмщение, аз воздам

И все же Франк упрямо шел на поправку. Во всяком случае, сознание закрепилось и больше не гасло. В своем враче, чаще других склонявшегося над ним, он признал Тарса, и подумал, что Тарс наверняка осведомлен о решении Правителя на его счет. Но спросить об это Тарса не решался.

Сознавая полную безнадежность своей участи, он не мог взять в толк, зачем с ним возятся, тратят время. Не проще ли разом оборвать жалкую ниточку жизни, все еще теплящуюся в изуродованном теле. Однако спросить прямо остерегался – уж очень не хотелось знать определенно, сколько ему осталось жить. В том, что его убьют, сомнений не было, но когда это произойдет, было бы знать нелишне. И еще, что он очень хотел узнать, живы ли Ева и ее товарищи, которых он так бездарно похоронил.

Вместе с тем, он понимал, что всегда остается надежда выторговать жизнь для себя – достаточно сдать Правителю этих людей, и дело будет сделано. То есть сохранится жизнь, как плата за неслыханную подлость. От гнусной мысли его коробило, но он не стал отвергать последнюю возможность уцелеть – отложил на время, когда существование станет совершенно невыносимым.

Вскоре Франк ожил настолько, что сумел подготовить первый разумный вопрос. Несколько раз в одиночестве, пробуя, он произносил его вслух. Выходило не очень разборчиво, но понять было можно. Дождавшись очередного явления Тарса, он выговорил невнятно:

– Как поживает Ева?

В это время Тарс натягивал свой шуршащий халат и обращенный к нему вопрос не расслышал или решил не слышать. Однако Франк краем глаза отметил, что Тарс на мгновенье прервал движение – слегка споткнулся.

– Я, кажется, спрашиваю тебя, – прорычал он увереннее. – У меня всего один вопрос: как живет Ева? Почему ты не отвечаешь?

– Я не отвечаю, когда нет ответа, – невозмутимо объяснил Тарс. – Или если не знаю, какой ответ выбрать.

– Все-то ты знаешь, – прохрипел Франк. – Вижу. А молчишь, потому что не веришь мне. А то, что ради Евы я рисковал жизнью… не в счет?

– Все мы рискуем, каждый по-своему, – вздохнул Тарс. – Мне непонятно, почему ты думаешь, будто я знаю, где сейчас Ева.

– Не где Ева, а как она поживает, – поправил Франк в отчаянии.

– Не понимаю, зачем тебе знать, как поживает Ева. Ты наломал столько дров, поступил так опрометчиво, что теперь только ты один виноват в том, что эти люди в глазах нашего господина отяготили ложью свою участь… Теперь ты взаперти, твои перспективы туманны. Во всяком случае мне, как врачу, они совсем не нравятся. Повторяю, я не знаю, как поживает Ева. Просто поверь и успокойся. Ты пострадал, согласен, но Ева при чем?

– Хорошо, – согласился Франк. – Давай поступим так: я сообщу тебе нечто важное, чего ты ни от кого не услышишь.

– А это зачем? – удивился Тарс.

– Поможешь сначала мне, потом всем нам. Неужели откажешься?

– Конечно, откажусь.

– Тогда я заставлю тебя… – немного подумав, сказал Франк.

– Ты не в том состоянии, чтобы угрожать, – усмехнулся Тарс. – Не нужно.

– Согласен. – Франк помолчал, собираясь с силами. – Понимаю, ты не готов. Наблюдаю за тобой уже две весны, прикрываю, а ты ни о чем так и не догадался. А вот твоего друга прикрыть не сумел – слишком несговорчивый, так и несло его на рожон. Я готов был пойти навстречу, даже забыть о его дурацкой выходке, но мы не смогли найти общий язык. Наконец эта дикая история с его женой. Ну, скажи, зачем она пошла за ним? Тянули ее? Я упрашивал: нужно жить. Ни в какую. Знай, твердит, он мой муж, а жена должна следом… Странная постановка вопроса. Вот бы узнать, кто ее надоумил… Неужели ты?

– Сама дошла, – сказал Тарс. – Они были редкие люди, умницы. Мне очень их не хватает. Ты-то откуда знаешь эту историю?

– По долгу службы. Я вел следствие, мне ли не знать?

– Ты что же, из этих, которые…

– Из этих, которые, – быстро признался Франк. – Тогда и к тебе подобрались вплотную, даже сверху прошла команда: брать. Но по какой-то причине Правитель, когда ему доложили, жестко велел: не трогать. Ослушаться побоялись. Почему?

– Мы с ним однажды встречались, долго говорили, он, видно, запомнил меня, чем-то я его зацепил. Тогда он был Координатором. Мы крепко повздорили…

– Знаю. Ваш разговор записали. Но хода не дали.

– Опять он вмешался?

– Не исключаю.

– Повезло мне? – спросил Тарс.

– Еще как, – отозвался Франк и закрыл глаза. – Ты, верно, забыл, что я доверил тебе ключ и тем подписал себе смертный приговор. А теперь не желаешь говорить со мной о Еве. По крайней мере, скажи, она на свободе?

– На свободе, – сказал Тарс.

– Вот это хорошо, – еле слышно выдохнул Франк. – Больше мне ничего от тебя не нужно. Можешь катиться ко всем чертям… Проваливай!..

– Я почти не спал последние сутки, – заговорил Франк, как только Тарс вновь вошел в его камеру и запер за собой дверь, чего обычно не делал. – Лежал, смотрел в потолок, ничего у меня не болело, это я понял позже, когда анализировал наш разговор. Ты догадался, кто я такой на самом деле. Но догадаться одно, а знать точно совсем другое. Я подумал, что именно ты должен знать, – достоин. Готов выслушать? Это не займет много времени.

– Говори, – сказал Тарс. – Сказки люблю с детства.

– Смеяться над умирающим человеком дурно, – сказал Франк серьезно. – И стыдно. А еще лекарь…

– С чего ты взял, что умираешь? Скоро поправишься. Неделя, другая…

– Ты удивительно добрый человек, Тарс. В прежние времена я бы насторожился – приучен не верить. Теперь рад, что встретил тебя. Считаю, что мне повезло. Итак, слушай внимательно. Перед самым исходом в нашем ведомстве произошли перемены: командор Фарн принял решение обновить руководство службы. Это означало, что люди из его ближайшего окружения, всего их было шестеро, начали забывать о своем долге перед государством – быть честными и бескорыстными. Они провинились настолько, что простое отстранение от власти уже не уравновешивало их прегрешения. И он вынес свой приговор – все они были исключены из жизни. Именно такими словами он проводил этих людей туда, откуда возврата нет. Ни для грешника, ни для праведника. Тогда он приблизил меня и моего давнего товарища и соперника Хрома – назначил нас своими заместителями. Сколько помню, всегда был только один заместитель, теперь же почему-то стало два. Вскоре выяснилась причина: он принял решение разделить службу примерно поровну. Одной половине во главе с Хромом было предписано оставаться на Земле, где работы убавилось, вторая под моим водительством отправлялась на космодром. Так я со своей командой оказался в составе экспедиции. Кстати, членам моей группы категорически запрещено показывать, что они знают друг друга, а также кто они на самом деле. Предельная конспирация – у нас это так называется. Теперь, когда я надолго или навсегда выпал из обоймы, два десятка опытных оперативников осиротели. Возникает проблема: как с ними быть дальше. Что предпринять немедленно, чтобы эти ребята, отчаявшись связаться со мной, не начали сбиваться в стаю. Представляешь, что произойдет? Специализированная сила, лишившаяся законного управления, окажется беспризорной… Они, конечно, попробуют выбрать вожака, но верить ему, подчиняться не будут из принципа. Распад этой машины, Тарс, нельзя допустить ни в коем случае. И вот какая мысль меня посетила. Я вынужден передоверить сеть другому человеку – временно. Вместе с кодами связи и прочими атрибутами. Ни один из моих поддужных для выполнения этой миссии не годится. Принципиально. Причиной тому избыточные авантюрные наклонности, бездумная преданность делу, зачаточный интеллект и многое другое, столь же неодолимое. Кроме того, возвышать одного над равными остальными у нас не принято – немедленно возникает опасность раздора, а это прямой путь к катастрофе. Вожаком может быть только посторонний, обязательно назначенный сверху. Я знаю этого человек. Его имя Тарс.

– Еще чего не хватало, – возмутился Тарс. – В стукачах не ходил, слава Богу…

– Мы, доктор, не стукачи. Мы охранители. Даже не охранники. Прошу тебя, не отвергай мое предложение, подумай. Мои люди очень даже пригодятся, скажем, в случае непосредственной опасности для Евы и ее команды. А этот момент приближается. Ева беременна, срок беременности не меньше семи месяцев. Не успеешь опомниться, как придет время рожать. Что вы сможете в подполье? А если осложнение? Понадобится страховка. Я не боец, как видишь, от меня никакого прока. Остаешься ты – единственный легальный друг и защитник. Что ты на это скажешь?

– Сегодня ее состояние не вызывает опасений, процесс идет нормально. Срок беременности двадцать девять недель. Через месяц, самое позднее через полтора я заберу ее в стационар и доведу беременность до нормального разрешения. Палату для нее мы уже подготовили.

– Чую, ты хорошо подумал. Но одному не справиться, ты будешь вынужден подключить персонал. А эти люди, как бы они к тебе ни относились, донесут немедленно – так уж воспитаны.

– Не успеют. Мы почти готовы. Через неделю, если повезет и нам удастся захватить власть на корабле, твои опасения потеряют смысл.

– Вот даже как? – удивился Франк. – А я ничего не знал. Хороши конспираторы. Вы крепко рискуете, господа…

– Меня заверили, что есть план…

– А если провал?

– Тогда активная оборона. Пока будем живы, в руки не дадимся.

– Предположим, ваша затея удастся, вы захватите корабль. Но что дальше?

– Там будет видно, – уклончиво ответил Тарс. – В подробности я не посвящен.

– Но полет будет продолжен?

– Говорю же, не знаю. Скорее всего, нет. Ева настаивает на возвращении. Полет не подготовлен. Люди гибнут.

– Резонно. Но как вы представляете себе разворот? Что говорят пилоты?

– С пилотами сложно связаться, но этим занимаются. Предполагаю, что пилоты начнут действовать, как только поверят, что руки свободны.

– Что ж, если с пилотами сладится, дело может выгореть. Теперь, Тарс, у тебя тем более нет выхода. Ты согласишься с моим предложением, если не захочешь получить серьезного противника – отряда бойцов, способных решать любые задачи. Куда лучше, если они будут союзниками. Даю тебе день. Посоветуйся с Евой и Вертом. Они разумнее тебя.

19

Вера улетала на Континент.

Расставались холодно – безразлично. Она зашла попрощаться в его кабинет, всем своим видом напоминая, что спешит. Он прервался, выпроводил посетителей, надеясь хотя бы напоследок побыть с матерью наедине, поговорить по душам. Так и не собрался сделать это, когда она была рядом, откладывал разговор. Когда еще предстоит им встретиться, он не знал, и удастся ли встретиться – не ведал.

Его угнетало ее осуждающее молчание в последнее время. Ставили в тупик каждодневные походы на кладбище на могилу отца. От машины она отказывалась наотрез, шла пешком. Проводила там день, возвращалась затемно, измученная, и сразу же, отказавшись от ужина, уходила в свою комнату и запиралась. А он не решался нарушить ее одиночество. Не раз порывался, подходил к запертой двери, намереваясь постучать, но, оказавшись рядом, утрачивал смелость и понуро возвращался к себе.

– Я надеялся, что ты останешься со мной. – Адам всматривался в свежее лицо матери. – Предстоит большая работа… Дети без присмотра. Поможешь. С твоим-то опытом…

– Нет, Адам, я своих детей не брошу. Я им нужна.

– Не будет больше детей, а те, что остались, прекрасно вырастут без тебя. Подбери достойного человека на замену, передай инкубатор с рук на руки и возвращайся. Я восстанавливаю университет, студентов не хватает. И еще долго взять их будет негде. Одна надежда на твой инкубатор, на славов. Для начала привезем сюда старших. За весну подготовим низший технический персонал, начнем запускать заводы. Кому-то придется заведовать бытом, это же дети. Лучше тебя никто не справится.

Вера смотрела в окно, тонкая голубая жилка билась на шее. Адам вспомнил, что так она уходила от немедленного ответа или если смущалась. Ее пышные русые волосы, собранные на затылке черной траурной лентой, обрамляли лицо. «Как же она молода и как одинока», – думал Адам, любуясь матерью. Теплое чувство к ней на мгновенье вернулось, но он без усилия подавил его и осознал окончательно, что больше не жалеет свою мать.

– Мне не дает покоя одна мысль, Адам, – заговорила она монотонно, продолжая смотреть в окно. – Не слишком ли ты спешишь, желая что-то изменить? Не думаешь, что придется давать обратный ход? – Она обернула к нему лицо, всматриваясь и не веря. – Ничего у тебя не получится, Адам… Как не получилось у твоего отца.

– У меня обязательно получится, мама, – поспешно возразил Адам. – Но если бы ты была рядом… Неужели тебе не хочется, наконец, пожить общей жизнью с собственным сыном?

– Мы с тобой два обломка, сынок, к сожалению, – тихо проговорила Вера и вновь отвернулась. – И останемся обломками, как ни соединяй, как ни склеивай. Пока разделяет пространство, мы будем испытывать взаимное тяготение. Если же будем рядом, рано или поздно возникнет отталкивание. Ты думал об этом?.. Недаром последние дни мною владеет панический страх. Его причина в том, что мой сын, которого я люблю больше жизни, шаг за шагом превращается в своего отца… Эта коллективная казнь…

– Не понимаю, – оторопел Адам. – Они преступники… виновные в смерти ни в чем не повинных людей.

– Нет, это не так, – произнесла Вера. – И не это событие главное… Кровь не обманешь. Рано или поздно она вынесет свой приговор. Как же хочется, чтобы ты научился жить по совести, чтобы поверил сердцем, что и другие люди тоже хотят жить…

– Что ты такое говоришь, мама?..

– Я давно живу на свете… меня, сынок, не обманешь, – сказала Вера тоскливо. – Не забывай, я знала… твоего отца. Этого достаточно, чтобы теперь видеть, как ты пытаешься преодолеть то, что он дал тебе… Но ведь не преодолеешь, чувствую, знаю… Я не хочу присутствовать… при твоем падении. Мне страшно…

– У меня не было отца, – поспешно сказал Адам то, что давно хотел сказать, но поправился: – Его не было в моей жизни. То есть я рос, не подозревая, что он существует. А когда вырос, сначала нашлась ты. Как же я был горд, что у меня такая мать. Позже я попал в настоящий переплет, опустились руки… Я не надеялся выпутаться. Но неожиданно он обо мне вспомнил, выручил… А я даже не поблагодарил его при единственной нашей встрече, на которую он почему-то долго не решался. Ты была далеко, отдельно. Я никак не мог привыкнуть к вашему присутствию в общей реальности – во мне самом. Я ничему не научился у него, ничего от него не взял…

– Запутанная история, – согласилась Вера. – Так трудно понять людские поступки.

– Но это наша история, – сказал Адам.

– Конечно наша, – вздохнула Вера. – Чья же еще? Ладно, сынок, отдыхай. Пойду к себе.

Подойдя к двери, она остановилась, обернулась.

– Я так устала за эти дни. Об одном мечтаю поскорее вернуться домой и все забыть.

– Ты мне так и не рассказала, почему ты пошла за отцом тогда, много лет назад.

– Ты очень хочешь знать? Не пожалеешь, когда узнаешь?

– Не пожалею.

– Тогда слушай. Сначала он просто уговаривал меня. Объяснял, что я ему очень понравилась, что он жизни своей без меня не мыслит, что он хочет любить меня вечно… Не скрою, мне льстило, что такой человек ухаживает за мной. Нежный смелый открытый. К тому же эта мерзкая свадьба, на которую меня обрекли. Я отлично знала, что меня ждет – этому чудовищному событию предшествовала основательная подготовка… Моей участью после свадьбы, если все пройдет благополучно, должна была стать беременность, роды, утрата ребенка и два коротких пути – быстрая легкая смерть или та же смерть, но растянутая на несколько весен, – донорство до износа. В Большой лаборатории на Острове. И все же я отказала ему. Тогда он пообещал явиться на распределение девушек и выбрать меня – перечить ему никто не посмеет. Я продолжала стоять на своем. Он сказал, подумав, что я толкаю его на преступление. Он вернется на Остров, снарядит экспедицию на Континент и уничтожит мое племя до последнего человека. Всех славов – поголовно. И ты знаешь, Адам, я поверила, что он именно так поступит. Что было дальше и чем закончилось, ты знаешь.

– Но ты любила его?

– Никогда. Он был груб со мной, я смертельно боялась его…

– Понимаю. Он догадывался, что ты никогда не полюбишь его, и потому отнял меня, а тебя спровадил на Континент. Так?

– Не совсем. Я ненавидела его, ведь он заставил меня предать родину, близких. Позже я смирилась. Думаю, то же происходит со всеми женщинами, оказавшимися в подобном положении. Я изо всех сил старалась быть хорошей женой и матерью, я пошла навстречу… Но могла ли я простить ему, что вместо меня на свадьбу пошла другая девушка – не в очередь? Первое время я осторожно напоминала ему об обещании, что этого не случится. Он выслушивал и ничего не делал. Потом стал отмахиваться, как от назойливой мухи. И напоследок сказал, чтобы меньше думала о других, о них есть, кому думать. Он не спас несчастную, хотя стоило сказать слово… Я пыталась узнать о судьбе этой девушки, ничего определенного не узнала – ее следы затерялись на Острове. На этом моя жизнь закончилась. Все, что было потом, не интересно. Только обретение тебя – последний проблеск надежды, удержавший меня от последнего шага… Это все, Адам, что я могу сказать…

Она резко развернулась и вышла из кабинета.

Когда звук ее энергичных шагов, нарушивших мертвую тишину пустого дворца, стих, Адам с горечью ощутил свое бесконечное одиночество, бессилие изменить собственную жизнь, избавиться от рутины заурядных дел, которые захлестнули, угнетая, не позволяя вздохнуть, спокойно сесть и подумать.

И в последний день уже перед самым отъездом поговорить с матерью снова не удалось – ее ждала машина в порт, а в порту грузовой носитель, битком набитый плебеями первого завоза, завершившегося большой неудачей.

В порт он не поехал, хотя понимал, что следовало самому проводить мать.

Гнетущие мысли давили, на душе было горько и безнадежно.

О Еве он теперь вспоминал редко – поверхностно. Ева канула в прошлое навсегда. Только нет-нет и накатывала теплая волна восторга, памятная по счастливому времени, когда они были вместе. Теперь же, едва ощутив это чувство в себе, он подавлял его спешно, безжалостно. Он смирился с утратой. В его жалкой жизни больше не было Евы…

Еще утром, приводя в порядок бумаги, скопившиеся на столе, он наткнулся на листок с заявлением Герда. Принялся читать ровные бесстрастные строки, слыша одновременно голос автора, будто бы читающего для него. В тексте подспудно присутствовал вызов – нескрываемый, исключающий компромисс. «А ведь я так и не наказал Герда, – подумал он отвлеченно, точно дело касалось постороннего человека, а не единственного друга. – Давно следовало наказать, да все как-то руки не доходили, отвлекался по пустякам. Интересно, как он живет теперь? Как Тея? Он больше не является в Сенат – устранился. Что означает этот дерзкий вызов напоказ, и как следует к нему отнестись?»

Никаких дел с Гердом больше не было. Но и преемника, он не стал подбирать – думать об этом не мог. Обошелся отдельными поручениями то одному сенатору, то другому. И вроде бы стало получаться и уже не было нужды в отдельном человеке, который мог бы освободить его от досадных мелочей.

Он отложил листок в сторону, чтобы был под рукой на тот случай, если Герд все же объявится, Но понимал, ощущая горечь, что Герд не вернется, что им не жить вместе. Скоро, так и не дождавшись, ждать перестал.

Он пристроил, было, бумагу Герда на стопку несрочных бумаг, но передумал, взял ее, внимательно перечитал еще раз, и положил на стол справа, где копились документы, требующие неослабного внимания.

Оставалось последнее средство, способное оживить. Он впервые определенно подумал, что, пожалуй, вскоре отправится на Континент и найдет для себя жену.

20

Кора слабела с каждым днем – угасала. Помногу спала, проснувшись, не узнавала – всматривалась в лицо, совмещая то, что видит, с тем, что помнит. По имени называла с заминкой. Часами молчала, судорожно прижимая к груди, укачивая как ребенка, потертую деревянную рамку с нечетким снимком смеющейся девочки. Равнодушно выслушивала, на вопросы не отвечала, уклонялась от прямого взгляда, но исподтишка, он замечал, послеживала за ним – играла в давно забытую детскую игру в прятки, которую так любила маленькая Тея.

С некоторых пор с самым серьезным видом спрашивала всякого, кто оказывался поблизости, стоит ли ей надеяться, что когда-нибудь, в будущем, произойдет чудо, они вернутся на Землю, и она увидит свою дочку. Ей терпеливо объясняли, что возвращение невозможно. Она не понимала или делала вид, что не понимает, а минуту спустя, повторяла тот же вопрос и уже не ждала ответа.

Первое время она повадилась в обсерваторию, просиживала там днями. Ее угнетало, что голубой диск Земли неумолимо уменьшается, превращаясь сначала в самую яркую звезду на черном бездонном небе, затем постепенно гаснет, становясь едва различимой пылинкой среди множества нестерпимо ярких звезд, теряется, и, наконец, исчезает, ничего по себе не оставив. Ее охватывала тоска, она заговаривалась, впадала в беспамятство, или яростно раздражалась, когда он неловко пытался ее успокоить, оживить напоминанием о прежней счастливой жизни.

В редкие минуты просветления его одного упрямо винила она во всех бедах, постигших ее семью. Измученная невесомостью, она наотрез, до истерик отказывалась от сеансов искусственной гравитации в малом барабане в носовой части Большого корабля, предназначенном для отдыха экипажа. Категорически не желала видеть незнакомых людей. Старенькая Адель и робот Р2 ограничивали круг ее общения. Вместе им было хорошо. Кора на глазах оживала, ее речь свободно лилась, было видно, что ей нравится говорить и говорить. Их беседы длились часами. И никому из них не являлось желание прервать неиссякающий поток слов об одном и том же. Что они обсуждали, он не знал. При его появлении они разом, как по команде, смолкали.

Здоровье Коры стремительно приближалось к ожидаемому концу. Он велел созвать консилиум. Результат был краток и однозначен: ни малейших надежд, он должен готовиться к самому худшему.

Вернувшись к себе, он вошел к Коре. Комнату слабо освещал голубоватый свет ночника. Подошел к кровати, склонился к лицу жены, темнеющему на подушке, прислушался. Дыхания не было слышно. Коснулся губами ее виска – кожа была ледяной. «Она умерла, – подумал он совершенно спокойно и ощутил озноб, охвативший тело. – Я остался один – окончательно. Сначала меня покинула Тея. Теперь ушла Кора. Скоро – следом – уйду я».

«И это правильно», – неожиданно согласился он.

Он постучал в стенку – там была Адель. Послышались шаркающие шаги, старуха возникла в проеме двери.

– Господин, ну, почему вы шумите, – проговорила она с укором. – Кора приняла таблетку от бессонницы, просила не беспокоить.

– Адель, Кора не спит, – вышептал он. – Ее больше нет с нами. Моей Коры нет. Понимаешь? Она покинула нас – умерла.

– Можно, я включу свет? – засуетилась Адель.

– Включай, – разрешил он.

Она принялась шарить рукой по стене в поисках тумблера. Он не выдержал, раздраженно прикрикнул:

– Ну что же ты?

Вспыхнул свет.

– Я еще подумала, хорошо ли так долго спать, – суетливым шепотом выговорила Адель.

Но не удержалась, вскрикнула, тонко завыла, затряслась в рыданиях.

– Не горюй, Адель, скоро мы все умрем, – успокоил ее Правитель. – Я тебе обещаю. Веришь?

– Конечно верю, – эхом отозвалась старуха, продолжая всхлипывать. – Я и всегда вам верила…

Правитель в скорбном молчании долгие часы просидел у тела жены – прощался, молил о прощении, был прощен.

Паст прислал ворох огромных желтых хризантем, которые так любила Кора, предпочитая их другим цветам. Душный полынный запах наполнил каюту. Оказалось, Адель, не спросив разрешения, отрядила Р2 в цветник.

Адель вызвала Тарса. Они спеленали тело Коры в тугой белоснежный кокон, маленький жалкий. Уложили на носилки. Два солдата понесли носилки в крематорий. Правитель и Тарс поспевали следом, Адель отстала. Время было обеденное, им никто не попался навстречу.

Для траура он отвел сутки. Ничего не стал объяснять, отменил до особого распоряжения очередное заседание Сената, заперся в своем отсеке, приказал не тревожить.

Он перебирал свою жизнь с Корой, оказавшуюся такой короткой, и пытался вспомнить, как же все начиналось. В памяти неуверенно проявилась легконогая девушка с ярко-синими вопрошающими глазами, имени которой он еще не знал. Его поразило, как пристально, без малейшей почтительности всматривалась она в его лицо при первой встрече. Теперь он мысленно наблюдал эту встречу со стороны: друг перед другом стояли Великий Координатор государства исступленных, второй человек на планете Земля, явившийся, как было принято, в столичную женскую гимназию, чтобы поздравить выпускниц, и шестнадцатилетняя девочка с непокорной шапкой темных волос. Он вспомнил, что им овладело тогда незнакомое мягкое чувство к ней, такой простой незащищенной. Почему-то ему захотелось повторить только ей одной те же напутственные слова, которые он только что произнес перед всем классом. Но что-то невозможное произошло с ним, у него не нашлось слов для нее, и он понял тогда, что для этой девочки не слова нужны, нужно что-то иное. Она продолжала смотреть на него неотрывно, а он молчал и тоже смотрел на нее, завороженный и уже покорный. И тогда он понял, что это судьба у него такая. Позже, когда он не выдержал и позвал ее, она покорно пошла следом, не раздумывая. Он принял ее в свою жизнь однажды и навсегда. Больше ничего из того первого времени в памяти не осталось.