Роковое клеймо
Я не помню, только одного важного момента, обняла ли я его, взяла ли на руки, чтобы прижать, поцеловать и вдохнуть детский запах ребенка. С этими мыслями я жила все эти годы. Мне кажется, мой родной, что там во сне, это был ты. Надежды на выздоровление врачи не давали, как и родные не хотели рисковать везти меня в город. Мама, собрав силы, приехала в больницу. Там были все. Не знаю, только и никогда об этом не спрашивала, был ли там мой на тот момент будущий жених.
Мама, прижимая, мою обессиленную руку к своей щеке рыдала и умоляла простить. Она говорила ласковые слова, как в детстве и заклинала не умирать. Я слышала ее голос, как сквозь туман, но четко осознавала все слова.
Она молила, чтобы я выздоровела и поклялась, что не позволит, чтобы меня выдали замуж насильно. Возможно, только она и поняла причину моей внезапной и странной болезни.
Мне было больней всего слышать страдание матери. Я не желала, чтобы она плакала, ее слезы обжигали меня.
Я тоже молчаливо, но плакала, смутно видя изможденное, потемневшее от горя лицо мамы.
А когда она уходила, я лежала и, практически не отводя взгляд от белого потолка палаты, думала.
Ну, что с того, что я выйду замуж? Лейла права, родители не желали зла, они боялись, что я останусь одна, что они состарятся и умрут и никто не позаботиться обо мне. Возможно, в том человеке они видели надежного мужчину, и это вселило надежду, что он будет любить меня, несмотря на внешний вид.
И ведь, он был добр, как и щедр, а ведь я могла и не согласиться. Потраченные деньги в нашем незавидном на тот момент положении, могли к нему и не вернутся, если они были взяты в долг. Он рисковал и все же надеялся, что благородными жестами, сможет убедить родителей согласиться на этот брак.
Так я обрабатывала себя по многу часов. Ради того, чтобы мои родные были счастливы, ради может всеобщего спокойствия и моего тоже, я решилась на этот брак, что стало предавать моему здоровью силы и я пошла на поправку.
Я сама сказала об этом маме, когда она снова навестила меня, только у меня было одно маленькое условие, я выйду замуж за этого человека, но они разрешат мне общаться с моей подругой. Видя мое сияние в глазах, мама согласилась, лишь бы я была здорова.
Вскоре меня забрали домой, на тот момент мне как раз исполнилось восемнадцать лет.
Съехалось столько гостей, что я просто не ожидала. Как говорила моя мама
после болезни, я была еще худее, чем всегда и такой маленькой, будто мне исполнилось не более четырнадцати. Но главным подарком было то, что мама сама позвала на праздник Айгулю и ее родителей.
на своем празднике я первый раз увидела Амангельды.
Мне и раньше называли его имя, но вот как-то оно не умещалось в моей памяти, а может я так сопротивлялась, не желая его запоминать.
Даже подруга была удивлена, подталкивая меня ногой под столом, когда жених вошел в зал.
Это был высокий мужчина, в светлом костюме, важный, от чего держался прямо и немного свысока посматривал не всех. Он был светлолицый, а волосы черные и даже блестящие.
Мне стало так смешно, от мысли, что я должна выйти замуж за этого человека. Я даже хихикнула невзначай. А он подошел ко мне, после того как поздоровался с отцом и с остальными гостями, сказал что-то со всей важностью своего вида и протянул мне подарочный сверток. Я поблагодарила гостя и будто впала в ступор.
Мне вдруг стало так страшно. Так безобразно отвратительно на душе, здравый смысл не желал умещать эту реальность. Ведь он увезет меня от мамы и моего дома, в свой, для меня чужой дом, где будут чужие люди, а что же его сын, который старше меня, будет называть меня мама?!
Мои руки похолодели, я дрожала, видя эту комнату с гостями, стол с множеством блюд, увлеченно разговаривающих родственников, как-то со стороны. Будто я сидела там и в тоже время стояла где-то в сторонке, не видимая никому.
Только одна подруга заметила, как я переменилась. Мое лицо, вдруг стало обретать искаженные черты, как от нервоза. Это она мне потом так сказала.
Мне стало плохо. Я едва могла дышать. Комната сжималась до минимума и я в ней была зажата, как в тиски. Я боялась, что снова заболею от нервов. Я как в тумане смотрела на присутствующих, слышала как они смеются, эти голоса, смотались в клубок, превратившись в неприятный гул в моей голове. Мама ничего не замечала, хотя мне очень хотелось, чтобы она видела, поняла, как же мне плохо в этот момент. Я перебирала лица взглядом, пока вдруг не встретилась глаза в глаза с взглядом жениха.
Я была на грани срыва. Мне хотелось закричать, прогнать прочь всех этих гостей, убежать самой и я бы сделал это, если б не почувствовала, как подруга взяла мою руку и слегка сжала. Меня трясло мелкой дрожью, а он продолжал на меня смотреть пристально и внимательно – Амангельды. Мне казалось, взгляд его темных глаз, разрывал меня на части, будто я его жертва. Ах, какое удачное слово. Жертва.
Нет, я не хочу жалеть себя. Ведь я сама выбрала свою судьбу. Я осознанно дала согласие на этот брак.
К моему облегчению, гости стали выходить из-за стола на перерыв и я воспользовавшись этим моментом выскочила на улицу, а за мной Айгуль»…
1973 год
…Айгуль тронула за плечо подругу и та резко обернулась, будто боясь, что это кто-то другой. Она взяла Дарию под руку и ободряюще прижала к себе.
– Что испугалась его? – улыбнулась она.
Дария глянула как-то странно, вздохнула тяжело, чувствуя, что силы покинули ее, а ноги подкосились.
– Я согласилась, понимаешь? – безысходно прошептала Дария, – а тут…
– А тут увидела дядьку и испугалась, – закончила за нее не высказанные мысли Айгуль, – ну и что? Ты глянь на это с другой стороны. Он вроде современный мужичок.
Айгуля украдкой глянула через окно на Амангельды, который стоял в коридоре и о чем-то разговаривал с мужчинами.
– Ну, вполне себе приличный, – добавила она, – а главное у него есть деньги. Огромный дом…
– А ты откуда знаешь? – удивилась Дария.
– Ну, слышала, как мама болтала с его родственницей.
– Все знаешь и мне не говоришь! – упрекнула ее Дария.
– Да, знала! А когда мне тебе говорить, если на твой порог не пускали?!
Девушка обидчиво отвернулась, но тут же забыла об этом.
– Слушай, – начала она, повернувшись к Дарие, – ты будешь обеспеченной, приедешь ко мне в город.
– Я его не знаю. Он чужой. И взгляд такой, что сердце холодеет….
– Ай, – маханула на нее Айгуль, – не говори глупости! Не думай о лишнем. Я думаю это правильное решение.
– Ты так говоришь! Вот сама бы вышла за него замуж!?
Айгуль кокетливо приподняла брови.
– Если б предложил, я бы, не задумываясь, вышла… но такая, как я или другая похожая твоему Амангельды не нужна.
Дария удивленно глянула на подругу.
– Почему?
Та цыкнула, и развела руками.
– Потому, что ему нужна верная жена, экономная в хозяйстве, которая станет хорошей и главное надежной для него женщиной. И потом он не станет к тебе плохо относиться, ведь за его плечами уже есть опыт семейной жизни.
Таким мужчинам, нужно быть уверенными в себе, в своей силе, что они вселяют надежность. Поэтому он выбрал тебя!
– Откуда ты все это знаешь? – удивилась Дария, заглядывая в хитрое лицо подруги.
– Ну, общение с людьми, ну и вообще, какая разница! Слушай меня вот и все! Тебе ни мама, ни женге не расскажут этого. И потом правда, ну если тебе так не хочется этого делать, ведь никто и не заставит, верно?
– Да, – тихо произнесла Дария, словно запуганный ребенок, – меня никто и не заставляет. Я сама приняла это решение. Хорошо, что ты приехала, а то мне бы не справится одной. Ты же будешь ко мне приезжать, ну, когда я уже буду жить там, у него?
– Буду, конечно! Я же твоя подруга!»…
Глава 10
2012 год
«Нет, не часто буду я видеть подругу потом, пока наши дороги и вовсе не разойдутся на многие годы.
После моего дня рождения, Амангельды пропал на какое-то время и я было уже успокоилась, воображая, что может он передумал, заболел и хорошо бы вовсе умер. Прости, что пишу такие вещи, но что я, девчонка, могла еще думать. Я боялась, элементарно боялась еще неизвестной мне жизни.
Но однажды Амангельды приехал. Привез много гостинцев, особенно любил мою младшую сестренку Санию. Ей тогда только исполнилось двенадцать лет. Для нее он привозил особенные угощения, яркие книги и даже куклу. Я видела, как млеет от такого внимания мама, как она смотрит на Амангельды, а потом переводит взгляд на меня, будто говоря глазами, ну видишь вот он какой добрый и хороший.
В этот приезд он попросил разрешения прогуляться со мной. Как же мне было дико стыдно, на виду у всего аула, идти рядом с этим человеком. Но проглотив свои эмоции, понимая, что все равно не выкручусь из этой ситуации, я собралась.
Мы шли долгое время и просто молчали. Я понимала, что это прогулка окончательно свяжет меня с ним, потому что так делают женихи, чтобы поговорить о будущем, о предстоящем тое.
Но разговор все как-то не клеился. То ли он не мог подобрать нужных слов, украдкой поглядывая на меня, то ли специально тянул время, чтобы понять какая я. Мы прошли большую часть пути и добрались до самой окраины, когда вдруг Амангельды остановился и повернулся ко мне. Он еще какое-то время молчал, изучая мое лицо, от чего мне становилось еще больше не по себе. Но видя мое смущение, он, наконец, начал говорить.
Правда, не о свадьбе, а стал рассказывать о себе. Что женился рано, была у него прилежная жена, умерла от долгой болезни. Что раньше он был беден и едва сводил концы с концами, чтобы прокормить семью, а наша семья, мол, большая, как его, напомнила Амангельды о тех тяжелых временах. Вот он и решил устроить отца на хорошую работу. Говорил, что я сразу понравилась ему своей особенной добротой и нежностью. Мол, мой возраст его не смущает. Когда люди уважают друг друга и понимают, разница в годах не имеет значение. Говорил что-то еще об этом, но я воспринимала его слова, как-то издалека. Мне было многое не понятно. Не знала я, что нужно говорить в ответ, от того больше молчала, глупо краснея и автоматически кивая головой, как манекен, на который вешали кучу непонятных и бесполезных вещей. Может я еще не повзрослела тогда, пропуская важные слова и перебивая их мыслями о чем-то совершенно другом. Вот моя подруга, наверное, за словом в карман не полезла. За те полгода, что мы не встречались с ней, она, конечно, сильно изменилась и даже заметно повзрослела, в отличие от меня. Мне помогали сказанные ею слова, мол, Амангельды нужна надежная и верная женщина и это я.
Еще он рассказывал, что стал много работать, разводил лошадей. Вначале было трудно, даже один год был падеж скота, но он не отчаялся и снова занялся этим делом и вот на тот момент, уже управлял несколькими пастбищами, где помогали его сыновья.
Мне было неловко взглянуть ему в лицо. Оно не было неприятным, может даже напротив, но для меня этот взгляд проницательных глаз, был тогда хуже всего, так, словно он цеплялся за мои мысли и хотел знать точно и наверняка, что же я о нем думаю. А я о нем старалась не думать, вернее, так получалось, что я больше мечтала о том, что скоро приедет брат, что я должна сделать по дому, обо всем кроме этого человека.
Но Амангельды продолжал рассказывать про свой дом, мол, не хватает ему доброй и хорошей хозяйки. Спрашивал меня, о чем я мечтаю, но что я могла сказать? Что не хочу замуж, а желаю больше всего на свете стать медсестрой?
Еще немного прогулявшись, мы вернулись домой. Амангельды о чем-то поговорил с папой и уехал, попросив разрешения уже у меня вскоре снова приехать.
Следующего приезда я не ждала с прежней пыткой. Стала спокойней. Помогала в этом конечно Айгуля, навещая меня и успокаивая. Да и разговора о моем женихе, мы почти не заводили, были более важные темы, а главное веселые и беззаботные, где царила искренняя радость и счастье. Хотя между нашими беседами, подруга нет-нет да, поучала меня жизненным хитростям, чему я не переставала удивляться.
А приехав вновь, Амангельды привез мне подарок, серебряный браслет своей мамы. Мне никогда не делали таких подарков и не разговаривали так, как это делал он. Жаль только, что в силу своего возраста, я принимала сухую учтивость за доброе отношение и нежность.
Он был, конечно, мягок, но как-то скованно, будто эта роль давалась ему тяжело, так словно на самом деле он никогда и ни с кем себя так не вел.
Мы снова гуляли, я больше молчала, пока он строил, именно строил нашу будущую жизнь. Заявляя об этом так, словно она должна быть как по расписанию. Я воспринимала все только в своем понимании, потому что в моем представлении был только один образец семьи – это там где я жила, с родителями, братьями и сестрами. Ну а у Амангельды был свой строгий уклад, где он диктовал всю жизнь всем до самых мелочей. Но об этом я узнала гораздо позже, перешагнув порог его дома.
В то свидание мы еще немного походили вместе, а на прощание он поцеловал меня в щеку. Это было непривычно, но и не вызывало во мне отвращения. А потом Амангельды сказал, что свадьбу удобно будет сыграть в конце лета. В этом мы совпали, мне очень нравился август, когда не так палит солнце, но еще тепло и хорошо. Вскоре мы с мамой и Бахыт поехали в город выбирать платье. По-девичьи я была счастлива только от того, что могу сама ходить по магазинам и выбирать наряд на собственный вкус. Но это только мне так казалось. Мама с грустью в голосе и глазах, посоветовала выбирать скромный и не дорогой наряд, который бы соответствовал моему жениху. Было очень обидно, но разве я могла перечить?
Не хочу описывать сватовство и свадьбу. Скажу только, что все было весьма скромно, как и мое платье. И только потому, что Амангельды уже не молодой парень, он вдовец, отчего свадьба не имела смысла быть яркой и громкой. Вот именно, а зачем же учитывать то, что для меня молоденькой девочки все это было впервые!?
Но это был первый и яркий пример того, где было мое место»…
2012 год
…Марат провел пальцем по сморщенным складкам бумаги. Каждая строчка сейчас давалась с трудом. Смятые, разорванные листы, склеились не везде ровно, от чего приходилось местами останавливаться и вдумываться в смысл текста. Но труднее всего было воспринимать эту правду. Он откинулся на спинку стула, покрутил в разные стороны письмо и задумался.
Разве возможно такое? В нашем современном обществе? Ну, пусть это было около сорока лет назад, все равно, не средневековье же! Он поднялся с места и заходил по кухне. Сейчас было важно понять, уложить все это в голове.
Марат присмотрелся к следующим строчкам, ломая голову над зажатыми буквами в разодранных складках послания.
Чертова кукла Рита! Неугомонная стерва!
Марат выругался на выходку Риты, которая порвала письмо в порыве гнева.
Он вспомнил ее разлохмаченные пряди, как она демонстративно вытянула руки, поджала губы, будто это ей помогало, остервенело разрывать единственную связь между матерью и им…
Марат встал возле окна. Дождь почти прошел. Совсем по-летнему разбушевавшись, прогоняя людей и сбивая дорожную пыль, он стремительно скрылся где-то в закоулках.
Края крыш еще всхлипывали редкими каплями, срывались в свинцовые лужи и разочарованно тонули в них, превращаясь в единую жидкость где-нибудь на тротуаре или в забытом уголке города.
Только холодная сырость напоминала, что это осень. Всего лишь сезон, отгородивший воспоминания солнечного тепла, от долгих морозных месяцев непроглядной белизны снежного покрова зимы. Но в ней была своя своеобразность и редкое мгновение чего-то дорогого и важного на всю жизнь.
Марат всегда вспоминал эту неудержимую морозную дурь детства, когда летишь на улицу не разбирая преград, когда бесишься до тех пор, пока зад не начинало покалывать от переохлаждения, как и кончики пальцев рук и ног. Когда кидаешься животом на кусок фанеры и стремительно летишь вниз с горы, подпрыгиваешь на кочках, врезаешься в преграду, получаешь новое волшебное пятно на колене, которое умеет цвести, но это не имеет значение, только радость, до краев заполняющая сердце, вытисняющая все, абсолютно, даже свой собственный мир, расплескивается и щекочет капельками счастья.
Как часто ему также хотелось прыгнуть на кусок картона и прокатиться вниз с ледяной горки в снежном городке. Только закостенелая радость, разжиженная в середине, а по краям тонкая, но крепкая, как стена зачерствелости.
В свои восемнадцать лет, он считал себя юнцом, может более закаленным, чем сверстники из благополучных, полноценных семей, но все-таки едва шагнувший вперед от барьера, за которым осталось детство.
А тут, восемнадцатилетняя девчонка, которая едва повзрослела, вынуждена отдать себя мужику, именно мужику, старше себя в два раза!
Вынуждена… Разве в такое можно поверить? Сказка, про добро и зло. Марат вернулся к столу и еще раз прочел последние строки письма.
Девушка, которая решила пожертвовать ради благополучия родных и семьи.
Бред! Он еще раз, прочитал место, где Дария, то есть мать, говорит о согласии на замужество.
Было тяжело усмирить в себе нахлынувший гнев, вызвавший неразбериху в чувствах.
«Дом Амангельды был действительно большой. Не новый, но видно было, что за ним внимательно следили и содержали в чистоте. Я шагнула за порог, и следом вошел мой, уже ставший тогда, законный муж Амангельды. Он прошел вперед, и мне показалось, даже не замечая, что я здесь. Стал демонстративно скидывать вещи, что означало, что я должна была немедленно их подобрать и сложить на стуле. Конечно, я была робкой, привыкла слушаться папу, потому стала делать, так как должна была, а именно показала свое полное подчинение мужу»…
Глава 11
1973 год
Дария села на край стула и огляделась по сторонам. Беленые стены, ровные и чистые. Такие же белоснежные тюли на окнах. Только все здесь было чужое. И пахло в доме, нет, не неприятно, но так, что четко ограждало понимание совершенно другого пространства, мира, где она, как инородное существо, не могла втиснуться в это место своим сердцем. Может только пока. Ведь она должна привыкнуть к новому дому, теперь это и ее дом тоже.
Чистые полы аккуратно выкрашены, дорожки без единой соринки. Мебель не современная, но видно, что очень добротная. Широкая кухня с большим окном во двор, где посередине стоял круглый стол, с одного бока сундук с накрытым покрывалом, украшенный казахским орнаментом, заправленные табуретки стояли тоже аккуратно, так будто их только что кто-то поправил после тщательной уборки. Рядом стоял буфет с посудой, на противоположной стороне еще сундук с чеканками на углах, возле него стол, где была сложена кухонная утварь и прикрыта полотенцем.
Из кухни был вход в зал, со своего места Дария видела только ковры на полу, а дверной проем закрывали наполовину шторы. Между дверными проемами висела простая картина, дальше дверь в комнату. Там все, что можно было разглядеть это стоящий стул, на котором висела мужская одежда и на полу так же хороший ковер. С другой стороны были еще двери в комнаты, их Дария разглядеть не успела, испуганно подняв голову на Амангельды, который встал рядом и прищура посмотрел на нее.
– Завтра ты успеешь здесь оглядеться, – сказал он, – я уеду до вечера по делам. Тебе на помощь придет жена моего старшего сына Гульден, она подскажет по хозяйству.
Амангельды развернулся в сторону комнаты, но вдруг остановился и глянул на Дарию. Она не шевелилась, совершенно растерявшись перед мужем.
Мужем, как это странно. Вот еще вчера она была Дариюша, как ее ласково звали дома, девчонка, мечтающая о не сбыточном, а теперь она жена. Дария только на мгновение потерялась в своих размышлениях, и будто очнувшись от этих мыслей, растерянно посмотрела на все еще ожидающего ее Амангельды.
– Ты здесь намереваешься спать? – его голос в тишине пустого дома, где были только они вдвоем, обрушился на нее как шквал ветра, неожиданно срывая последние мгновения ее прежней, девичьей жизни, чтобы подтолкнуть в новую, неизвестную и пока еще непонятную жизнь. Дария испуганно бросила на него взгляд и медленно поднялась с места.
Она шагнула за порог спальни, но дальше сделать идти не смогла и остановилась. Сердце безумно билось в груди, будто зверек, попавшийся в лапы хищника. Она вздохнула, пытаясь успокоить свою нервозность. И решив отвлечься от ненужных мыслей, осмотрелась вокруг. Сразу за дверью стоял большой полированный шифоньер, дальше на стене висел тяжелый красный ковер до самого окна, прикрытого желтоватого цвета шторами с огромными коричневыми цветами. В этой комнате все было строго, никаких лишних вещей. На столе с плюшевой скатертью лежали только наручные часы Амангельды, которые он только что снял и стопка газет, на которых возвышались очки.
Дария глянула на стену над столом, там, где висели портреты двух женщин, а на двух других дети. Фото было давнее, черно-белое. Хотелось подойти ближе и рассмотреть их лучше, а может спросить кто это. Нет, говорить вообще не хотелось. Только острое желание, взять и стать в одно мгновение старой, что бы дети, внуки, почести и… только чтобы не замедленная кинолента жизни длиною в вечность.
Такая простая мысль, обдала Дарию жаром, но мысли резко вытеснила реальность.
Она увидела, как Амангельды снял рубашку и со скрупулезностью, повесил ее на спинку стула. Он присел на край постели, снял носки и брюки. Оставшись в белой майке и трусах, откинул одеяло, сопровождая эти действия громким сопением и кряхтя. Наконец, улегся. Дария стояла на прежнем месте опустив голову, словно наказанная школьница, готовая разрыдаться, убежать, только не находиться здесь, в этом доме, где все было такое отталкивающее, чужое.
Она опустила взгляд на пол, на свои маленькие ножки в носочках, которые сама выбирала в магазине. Вдруг вспомнила, как прощалась с домом, как провожали ее родители и родные. В сердце тогда закралась такая тоска, которая до сих пор медленно подтачивала ее хрупкое существо, как предчувствие, будто она, Дария, больше не вернется в родительский дом никогда.
Даже Лейла, всегда такая упрямая и гордая, искренне обняла сестру и пожелала быть счастливой.
А что такое счастье?
Дария невольно всхлипнула и крупная капля слезы сорвалась с щеки и тут же утонула в пушистом ворсе ковра.
На какой-то миг, она даже пожалела, что не отменила все, тогда, в больнице, но видя лица родителей, снова смерилась и молча села в машину, которая увезла ее далеко от родного аула, туда, где начиналась ее, другая, взрослая жизнь…
2012 год
Марат прикрыл глаза и протер их ладонями. Небо как будто начинало рассеваться. Уже не так провисала дождливая свинцовая бесконечность неба, угнетая осенней хандрой. То и дело местами просвечивались белесые ленты, растягивались в узкие полоски, а где-то и вовсе образуя бесформенные пятна за которыми просвечивался бледный лик солнца.
Он поднялся с места и позволил себе все же закурить сигарету. Глубоко вдыхая дым, смакуя его горчинку во рту, он тяжело выдохнул, выпуская в приоткрытое окно синеву дымка.
Ему вдруг вспомнился день, когда он возвращался в корпус с подружкой из интерната и вдруг нарвался на компанию старшей группы. Марату было только шестнадцать, а те почти выпускники.
Своеобразная дружба в интернате складывалась у всех примерно одинаково и, видя это, Марат долгое время не обращал внимание на девочек, а тут к ним в интернат перевили из детдома новенькую. Она была хорошенькой и такой робкой среди еще незнакомых ребят. Почему-то сейчас подумалось, что Дария, была чем-то похожа на эту девочку. В любом случае Марат не знал, как по-другому представить свою мать юной и беззащитной.
Ту девочку звали Света. Она и сама была светлая душой с пшеничного цвета волосами. Хрупкая и тихая, как едва пробившийся цветок среди грубой и пожухлой на солнце травы.
Конечно, увидев ее, Марат не смог быть равнодушным. Она зацепила его душу, закралась в глубину сердца, поселившись в нем первой любовью.
Только это был страх. За нее, прежде всего. Он вздрагивал по ночам от мыслей и от идиотских снов, подкрадывался к корпусу девочек, чтобы узнать все ли с ней нормально. Он знал хорошо порядок и законы, так же как и то, что дружба со Светой будет обреченной.
Эта внезапная опека, ответственность, была грубоватой и неотесанной. Но искренней и чистой. Марат ухаживал, как получалось, не ударяясь о преграду безразличия и равнодушия со стороны Светы. Так они и стали дружить.