Книга История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века - читать онлайн бесплатно, автор Дмитрий Иванович Иловайский. Cтраница 3
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века
История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

История России. Алексей Михайлович и его ближайшие преемники. Вторая половина XVII века

Одно иностранное известие сообщает, что заботы Алексея Михайловича о правосудии, между прочим, выразились поставкой особого ящика перед дворцом в селе Коломенском, любимом летнем его местопребывании. Всякий мог опускать туда свою челобитную; а вечером ящик приносили к государю, который сам разбирал челобитные и принимал решения. Но мы не знаем, долго ли существовал этот ящик и вообще насколько верно такое известие.

В числе мер, направленных к успокоению народного недовольства и брожения умов, видное место занял указ об отмене беспошлинной торговли и других привилегий, дарованных англичанам. То, чего тщетно добивались московские торговые люди в их челобитной 1646 года, спустя три года, под давлением событий, было легко исполнено. Кроме внутренних побуждений, удобным предлогом к тому послужили известия о Великой революции, происходившей в самой Англии и закончившейся смертью короля на эшафоте. 1 июня 1649 года английским купцам в Москве был объявлен царский указ и боярский приговор: тут перечислены их неправды и обманы со ссылкой на упомянутое челобитье; затем повелевалось им выехать из Москвы и других городов; впредь они могли приезжать с товарами только к Архангельску и торговать там с уплатой установленных пошлин. Указ, между прочим, напоминает, что при Михаиле Феодоровиче и его отце патриархе Филарете англичанам пожалованы были льготные грамоты «по прошению» короля Карла. «А ныне, – говорится далее, – великому государю нашему ведомо учинилось, что англичане всею землею учинили большое злое дело, государя своего Карлуса короля убили до смерти, и за такое злое дело в Московском государстве вам быть не довелось»3.


В числе членов Освященного собора, входившего в состав Великой земской думы 1648–1649 годов, на десятом месте встречаем подпись: «Спаса Новаго монастыря архимандрит Никон руку приложил». Этого Новоспасского архимандрита Никона судьба вскоре выдвинула на передний план и заставила его играть чрезвычайную историческую роль в царствование Алексея Михайловича.

Судя по его жизнеописанию, составленному одним преданным клириком (Шушериным) по образцу житий святых подвижников, детство и юные годы будущего патриарха были исполнены не совсем обыкновенных приключений и превратностей, с прибавлением предсказаний о его будущем величии. Он родился в начале XVII столетия в Нижегородском краю, в крестьянской семье села Вельдеманова (Княгининского уезда), и, по-видимому, происходил из обрусевшей мордвы. Никита – так назван он при крещении – рано лишился матери и много терпел от злобы своей мачехи, которая, выходя замуж за его овдовевшего отца Мину, уже сама была вдовой и имела собственных детей. Отец не раз подвергал побоям вторую жену за ее жестокое обращение с Никитой; но так как он по своим делам подолгу отлучался из дому, то она в это время вымещала свою злобу на пасынке. Не раз от ее козней самая жизнь его в детстве подвергалась опасности; но его спасали провидение и любовь бабушки.

Отец отдал мальчика учиться грамоте. Владея чрезвычайными способностями, Никита скоро научился чтению и письму; но по возвращении в родительский дом стал было забывать грамоту. Тогда, захватив у отца несколько денег, он тайком ушел в нижегородский Печерский монастырь, внес за себя вклад и вступил в число послушников. Тут он оказал большое усердие к церковной службе и чтению Священного Писания. Узнав о месте пребывания Никиты, отец едва упросил его воротиться домой для того, чтобы закрыть глаза ему, то есть отцу, и бабушке. После их кончины родные уговорили Никиту вступить в брак и заняться хозяйством. Вскоре его, как человека грамотного, крестьяне одного соседнего села пригласили быть в их церкви псаломщиком, а потом и священником. Отсюда Никите удалось переместиться в Москву. Но и здесь он пробыл недолго. Беспокойный нрав и жажда аскетических подвигов влекли его в пустыню, к подражанию тем угодникам, жития которых возбуждали его благочестие и настраивали его воображение. Потеряв всех детей, Никита после десятилетнего супружества уговорил жену поступить в один из московских монастырей, а сам ушел на далекий север и поселился в уединенном Анзерском скиту, который состоял из нескольких келий, разбросанных на острове Онежской губы, и отличался строгим монашеским уставом. Здесь он постригся в иноческий сан с именем Никон и, казалось бы, вполне мог удовлетворять своему стремлению к уединенной подвижнической жизни, посвященной молитве и борьбе с плотью, посреди дикой суровой природы севера. Однако и тут недолговременно было его пребывание. Вместе с настоятелем скита он побывал в Москве за сбором денег на сооружение каменной скитской церкви. Но когда настоятель стал отлагать построение и собранные деньги лежали без употребления, Никон предложил отдать их на хранение в Соловецкий монастырь, ссылаясь на опасности от разбойников. Его советы и упреки не понравились настоятелю. Происшедшие отсюда столкновения побудили Никона покинуть Анзерский скит. Он отправился в Кожеезерскую пустынь; причем едва не погиб от морской бури. Его лодку прибило к одному островку (Кию); тут он водрузил крест в память своего спасения и дал обет построить на этом месте церковь или монастырь, если получит к тому возможность.

В Кожеезерской обители (на озере Кожо, Каргопольского уезда) с трудом приняли Никона, так как вместо вклада он мог предложить только две бывшие у него богослужебные книги. Общежительный устав этой обители не пришелся по вкусу новому иеромонаху; он отпросился у игумена и братии на близлежащий островок, где устроил себе особую келью, по образцу Анзерского скита, предавался уединению и питался рыбной ловлей. Когда же в Кожеезерской пустыни скончался игумен, братия на его место выбрала Никона, приобретшего ее уважение своей строгой жизнью и знанием Священного Писания. Снабженный заручным челобитьем братии, Никон поехал в Новгород Великий, где митрополит Афоний поставил его в игумены. В этом сане Никон впервые мог проявить свои властительские наклонности и домостроительные способности, в то же время подавая братии пример трудов, богослужебных и хозяйственных. Но бедный монастырь, расположенный в глухом краю, очевидно, не удовлетворял своего нового игумена, и он пробыл здесь не более трех лет. Его влекло в столицу, где у него уже были некоторые связи и знакомства и где представлялась возможность сделаться известным при самом царском дворе. По каким-то делам или нуждам своего монастыря Никон отправился в Москву. Жизнеописатель не сообщает нам, при каком именно посредстве он получил доступ к нововоцарившемуся Алексею Михайловичу. Начитанный в божественных книгах, обладавший внушительным даром слова, звучным, вкрадчивым голосом и видной наружностью, кожеезерский игумен по всем признакам произвел большое впечатление на юного, благочестивого и книголюбивого государя и очень понравился ему своей душеспасительной беседой. Особую силу и приятность этой беседе придавала способность Никона подкреплять свои слова удачными примерами из священной истории или изречениями из Писания, которыми он обильно украшал свою речь благодаря превосходной памяти. Алексей Михайлович пожелал иметь сего игумена поближе к себе, и, по его соизволению, патриарх Иосиф посвятил Никона в архимандриты московского Новоспасского монастыря, часто посещаемого царем; ибо здесь, как известно, находилась семейная усыпальница бояр Романовых.

На сем новом месте Никон получил возможность широко развернуть свои таланты и свою энергию. Он деятельно занялся благоустроением и украшением своего столичного монастыря; ввел в нем более строгое исполнение монашеских правил и церковного благочиния и выхлопотал утверждение за ним некоторых вотчин. А главное, он сумел возбудить большое к себе расположение в добром чувствительном сердце государя. По царскому приказу он каждую пятницу приезжал к утрене в дворцовый храм; а после нее царь наслаждался его беседой. Пользуясь сим расположением, Никон начал ходатайствовать за несчастных вдов и сирот, вообще за слабых, притесняемых сильными, за обиженных неправедными судьями. Царь благосклонно относился к его ходатайству и даже назначил ему день для представления челобитных, по которым давал милостивые решения. Разумеется, по Москве скоро распространилась слава Новоспасского архимандрита как усердного заступника бедных и сирых, и они стекались к нему отовсюду. В этом сане Никон принимал участие в заседаниях Великой земской думы 1648–1649 годов. Вскоре потом новгородский митрополит Афоний за старостью лет и болезнями покинул свою кафедру и удалился на покой в Спасский Хутынский монастырь. По царскому соизволению, патриарх Иосиф торжественно в Успенском соборе рукоположил на Новгородскую митрополию Никона 9 марта 1649 года. В сем рукоположении вместе с освященным собором сослужил Иосифу пребывавший тогда в Москве иерусалимский патриарх Паисий, который дал новопоставленному митрополиту грамоту на право носить мантию с червлеными источниками.

Заняв место в ряду важнейших иерархов Русской церкви, Никон еще в больших размерах продолжал свои труды благотворения и церковного благоустройства. В Новгородском краю случился голод, и митрополит отвел у себя при архиерейском доме особую странноприимную палату, в которой ежедневно кормили нищих и убогих, а раз в неделю раздавали денежную милостыню из архиерейской казны. Кроме того, митрополит устраивал для сирот и бедных богодельни, на которые испрашивал вспомоществование у государя. Сам посещал темницы; причем не ограничивался подачей милостыни заключенным, но и рассматривал их вины и нередко возвращал свободу неправедно осужденным, так как государь поручил ему надзирать за гражданским управлением и правосудием в его митрополии. Алексей Михайлович успел так привязаться к Никону, что скучал по нему, поддерживал с ним оживленную переписку и требовал, чтобы он каждую зиму приезжал в Москву для доклада о нуждах своей епархии, а главное, для личной с ним беседы и богослужения. В то время для русских иерархов никто более Никона не обладал даром и умением устроять церковное благолепие и благочиние. Митрополит заботился о внешнем украшении церквей, благообразии и приличном одеянии клира, о чинном и благоговейном служении; завел в Новгородской Софии греческое и киевское пение, выбирал хорошие голоса для архиерейского хора и усердно наблюдал за его обучением. Скоро его певчие стали славиться не только в Новгороде, но и в Москве. И когда он приезжал с ними в столицу, то царь в праздники поручал ему отправлять церковную службу в своих придворных храмах. Сравнивая его благолепное служение с существовавшим в столичных церквах нестроением и разногласием в чтении и пении, государь, с благословения своего духовника Стефана Вонифатьева, начал требовать от московского духовенства изменения церковных порядков по образцу новгородскому; но встретил немалое прекословие со стороны патриарха Иосифа, не желавшего вводить никаких перемен.

При таких обстоятельствах застигло Никона народное возмущение на его митрополичьей кафедре.


Хотя мятежные движения 1648 года в Москве и некоторых других городах затихли, однако возбужденное ими брожение все еще продолжалось. В старых вечевых городах, Новгороде и Пскове, это брожение было, очевидно, сильнее, чем где-либо, и при первом же поводе перешло в открытый мятеж. Он начался с Пскова.

Из русских областей, уступленных Швеции по Столбовскому договору, многие православные жители, питая нелюбовь к иноверному правительству, убегали в русские пределы. Вопреки договору и требованиям шведов, московское правительство не выдавало беглецов. Чтобы прекратить возникшие отсюда неудовольствия, решено было выкупить их у правительства королевы Христины; по обоюдному соглашению, Москва обязалась уплатить известную сумму (190 000 руб.), частью деньгами, частью хлебом. Между прочим из царских житниц в Пскове велено было отпустить 11 000 четвертей хлеба. Закупка и сбор этого хлеба поручены были гостю Федору Емельянову. Последний не преминул, ради собственной наживы, злоупотребить данным ему поручением; под предлогом отсылки всего хлеба шведам он стеснил хлебную торговлю в городе, заставляя покупать только у него, и притом по возвышенной цене. Угрожавшая дороговизна не замедлила возбудить псковичей и против шведов, и против московских чиновников; начались сборища и зловещие толки по кабакам. В конце февраля 1650 года на Масленице народ заявил архиепископу Макарию и воеводе Собакину требование, чтобы не отпускать в Швецию хлеба, который был сложен в Псковском кремле. Вдруг приходит известие, что из Москвы едет немец с казной. То был шведский агент Нумменс, который действительно вез с собой 20 000 рублей, уплаченных ему в Москве в счет выкупной суммы. Сопровождаемый московским приставом, он пробирался по загородью на Завеличье к немецкому гостиному двору. Народная толпа бросилась из города, схватила Нумменса, избила его, отняла у него казну, бумаги и заключила его на подворье Снетогорского монастыря, приставив стражу. На том же подворье запечатали и отнятую казну. Потом толпа с оружием, с криками при звоне набата пошла на двор к Федору Емельянову; но он успел скрыться; жена его выдала государеву грамоту об отпуске хлеба. Так как в грамоте был наказ не разглашать о ней никому, то буяны или гилевщики зашумели, что это грамота тайная, неведомая государю. На площадь прискакал воевода окольничий Н.С. Собакин, но тщетно пытался успокоить толпу; потом явился архиепископ Макарий с духовенством и иконой Святой Троицы и уговаривал исполнить государеву грамоту. Толпа кричала, что не позволит немцам вывозить хлеб из кремля до подлинного государева указа. На площади положили один на другой два больших пивоваренных чана, на которых поставили несчастного Нумменса, чтобы его видел весь народ; допрашивали с кнутьями в руках, издевались над ним. Как и в Смутное время, главной опорой псковского мятежа выступили стрелецкие приказы, с которыми соединились казаки, простые или маломочные посадские люди и некоторые приходские священники. Стрельцы и казаки были недовольны убавкой жалованья и предпочтением служилых иноземцев, священники – убавкой руги, а посадские – увеличением тягла, притеснениями от воевод и дьяков и судебными позывами псковичей в Москву. Мятежники выбрали себе в начальники двух стрельцов, Козу и Копытова, третьим – площадного подьячего Томилка Слепого; а затем решили отправить в Москву к государю с изложением своих жалоб и с челобитьем о присылке в Псков для праведного розыска любимого всеми боярина Никиту Ивановича Романова. Разумеется, такое челобитье не было уважено.

Меж тем торговые люди, приезжавшие из Пскова в Новгород, своими рассказами о сборе хлеба и денег для немцев (шведов) и о псковском мятеже и здесь произвели смуту. Когда же в Новгороде начали тоже собирать хлеб на государя и биричи стали кликать на торгах указ, чтобы жители покупали хлеба только для себя в малом количестве, народ заволновался; а приезд датского посланника Краббе со свитой послужил поводом к открытому движению в половине марта месяца. Вообразив, что он везет из Москвы денежную казну (подобно Нумменсу), толпа напала на него, избила и ограбила; потом при звоне набата разграбила дворы некоторых богатых купцов, считавшихся угодниками немцев.

Главным зачинщиком мятежа явился посадский человек Трофим Волков. Рассказывают, что он коварным образом предупредил немецких купцов, будто новгородцы хотят их ограбить и побить как друзей и клевретов ненавистного боярина Морозова. Когда же испуганные иноземцы поспешили со своими товарами уехать из Новгорода и, по-видимому, присоединились к свите помянутого датского посланника, тот же Волков поспешил в Земскую избу с известием, что приятели изменника Морозова немцы отпущены с большой казной и уезжают в свою землю; тогда толпа догнала их, схватила, ограбила и заключила в тюрьму. Сам земский староста Гаврилов стал было во главе мятежников, но затем скрылся. Тогда толпа поставила себе в начальники митрополичьего подьячего Жеглова, посадского Лисицу и еще несколько человек из посадских, стрельцов и подьячих. Как и в Пскове, воевода окольничий князь Федор Андреевич Хилков тщетно пытался увещевать мятежников, а достаточной военной силы у него не было, чтобы смирить их оружием, ибо большинство стрельцов и других военно-служилых людей пристало к мятежу. Но тут на передний план выступил митрополит Никон. 17 марта в день Алексея Божия человека, то есть в именины государя, он за обедней в Софийском соборе торжественно предал проклятию новопоставленных народом начальников, называя их по именам. Но это проклятие только усилило ропот. Спустя два дня, возмущенная одним подьячим, толпа с шумом и при набатном звоне бросилась в Софийский кремль к дому воеводы. Князь Хилков по городской стене ушел в архиерейский дом. Никон скрылся в Крестовой палате и велел запереть двери Софийского дома. Но толпа высадила их бревном и ворвалась в митрополичьи кельи. Никон смело стал уговаривать мятежников; но его избили вместе с несколькими старцами и детьми боярскими, пытавшимися его защитить; потом повели его в Земскую избу. Дорогой, однако, он продолжал их усовещевать и упросил отпустить его в церковь Знамения, где чрез силу отслужил литургию; потом был положен в сани и совсем изнемогший привезен в архиерейский дом; тут соборовался маслом и приготовился к смерти.

Твердость митрополита и побои, нанесенные ему, произвели впечатление. Толпа затихла; а ее коноводы начали размышлять о последствиях своего дела, когда разгневанный царь пришлет войско для их наказания. Думая отклонить беду, они послали в Москву трех посадских, двух стрельцов и одного казака с челобитной, в которой пытались оправдать свои поступки слухом, будто шведские немцы, взяв государеву казну и хлеб, хотят идти на Новгород и Псков. Жаловались при сем на воеводу и митрополита: первый отпускает торговых людей в Швецию со съестными припасами и не велит осматривать у них товары на заставах, своих же голодом морит и не дает им топить избы в холодные дни; а второй самовластно проклинал новгородцев, бил разных людей и чернецов на правеже до смерти, хотел рушить Софийскую соборную церковь (т. е. переделывать), но народ этого ему не дозволил и тому подобное. Государь, конечно, знал уже подробности бунта из отписок воеводы и митрополита; хотя мятежники заняли заставы и старались не пропускать прямых известий в Москву.

Из Москвы сначала прислали одного дворянина с царской грамотой, которая требовала выдачи зачинщиков и коноводов мятежа; эта посылка тоже осталась безуспешна. Затем отправили боярина князя Ивана Никитича Хованского с небольшим отрядом, повелев ему остановиться у Спас-Хутынского монастыря, собирать ратных людей, поставить кругом Новгорода заставы, которые бы никого не пропускали, и посылать к мятежникам с увещаниями. Среди последних возникли несогласия, и лучшие или более зажиточные люди взяли верх. Поэтому новгородцы вскоре смирились и принесли повинную. Тогда Хованский приступил к розыску, а затем к наказанию более виновных. Волкову отрубили голову. Жеглова, Гаврилова, Лисицу и двух их товарищей в Москве также приговорили к смертной казни. Остальных коноводов велели бить кнутом и сослать, а некоторых отдать на поруки. Государь был недоволен медлительным розыском князя Хованского. Но Никон вступился за него и писал, что медлительность происходила не от нерадения; что он, митрополит, сам советовал ему поступать «с большим раз-смотрением» и работать «тихим обычаем», чтобы люди не ожесточились и не стали бы заодно с псковичами.

В Пскове мятеж не только не утихал, а все усиливался: часто звонил набатный колокол и собирал толпы для совещания или для всенародного розыска и расправы. Такому розыску подвергались и архиепископ Макарий, и бывший воевода Собакин (которого не отпустили в Москву), и новоназначенный князь В.П. Львов, и Ф.Ф. Волконский, который был прислан от царя в Псков для розыска о мятеже. Допрашиваемых обыкновенно ставили на опрокинутые чаны, нередко били и грозили смертью, называя их изменниками государю. У воеводы отобрали городовые ключи, порох и свинец.

Тому же князю Хованскому было приказано из Новгорода двинуться на Псков для его усмирения. Но в Москве, очевидно, не имели точных сведений о силах псковских мятежников. Хованский, не доходя верст десять до Пскова, оставил в Любятинском монастыре 700 человек, чтобы обеспечить свой тыл, так как уездное население стояло заодно с городским. Только с 2000 ратных людей подошел он к городу; но тут его встретили пальбой со стен из большого наряда и сделали вылазку. Воевода стал на берегу реки Великой на Снетной горе и укрепился острожками. Неосторожно посланные им в Псков 12 дворян с увещательной грамотой были брошены в тюрьму, старший из них (Бестужев) убит, и только двое отпущены назад. Начались частые вылазки и бои мятежников с государевой ратью. С псковичами заодно встали гдовцы, изборяне и почти все псковские пригороды (за исключением Опочки). В уездах были ограблены помещичьи семьи. Мятежники грозили даже отдаться литовскому королю и просить его о помощи. Московское правительство, вместо энергичных действий, тянуло переговоры и требовало выдачи коноводов; но последние, конечно, разжигали мятеж еще больше. Никон из Новгорода посоветовал отложить это требование. В Москве созвали Земский собор, чтобы обсудить вопрос о псковском бунте. Вслед за тем в августе 1650 года из Москвы прибыло особое посольство с епископом Коломенским Рафаилом во главе и объявило царское всепрощение. Эта мера подействовала умиротворяющим образом. Но, несомненно, успеху ее содействовали слухи о том, что в Москве собирается новая рать против Пскова, под начальством бояр князей Алексея Никитича Трубецкого и Михаила Петровича Пронского, а со шведской границы на него должны были двинуться два полковника-иноземца (Кармикель и Гамильтон) с 4000 пехотных солдат. Волнение в Пскове стало утихать. Тогда лучшие люди воспользовались удобным временем, снова взяли в свои руки ведение земскими делами, начали хватать самых ярых толевщиков, а воевода Львов сажал их в тюрьмы. Товарищи их пытались снова поднять гиль; но толпа только собиралась и толковала. Таким образом, почти все коноводы мятежа были схвачены и отправлены в Новгород для казни. Окончательное замирение Пскова произошло после того, как половина псковских стрельцов была взята на службу в Москву. Псковичи принесли повинную и вновь дали присягу на верность государю.

Когда Московское государство успокоилось от народных движений, набожный Алексей Михайлович с особым усердием занялся церковными делами, все более и более подпадая влиянию Никона, уважение и привязанность к которому со стороны царя возросли после мужественного поведения и претерпенных им страданий в эпоху новгородского мятежа. С тех пор царь часто вызывает в Москву своего нового любимца и советуется с ним обо всех важных делах.


1652 год особенно выдался целым рядом церковных торжеств и событий. В январе государь с патриархом Иосифом и митрополитом Никоном в Саввинском Звенигородском монастыре открывает почивавшие дотоле под спудом мощи святого Саввы Сторожевского и празднует это открытие царской трапезой для бояр и иноков. А в марте, по совету с патриархом и всем Освященным собором (в действительности по совету Никона), Алексей Михайлович решил перенести в усыпальницу московских архипастырей, то есть в Успенский собор, тела патриарха Гермогена из Чудова монастыря, патриарха Иова из Старицкого и митрополита Филиппа из Соловецкого, куда последний был перевезен из Тверского Отроча монастыря в начале царствования Федора Ивановича.

В Старицу за Иовом были отправлены местный, то есть ростовский, митрополит Варлаам с несколькими духовными лицами и боярин М.М. Салтыков с дьяком и со свитой из стольников, стряпчих и дворян. В Соловецкий монастырь послан местный же новгородский митрополит Никон с прилуцким архимандритом, донским игуменом, саввинским келарем и прочими, в сопровождении боярина князя Ивана Никитича Хованского, дьяка Леонтьева, двадцати стольников, стряпчих и дворян и целой сотни стрельцов. Мощи патриарха Иова прибыли уже в первых числах апреля и после торжественной встречи царем, патриархом и народом с обычными обрядами положены в Успенском соборе. Прибытие же Никона с мощами Филиппа замедлилось дальним расстоянием и трудным путем.

Посланничество новгородского митрополита в Соловки вообще было обставлено большой торжественностью. Кроме многочисленной свиты он имел при себе еще необычную, сочиненную на сей случай, церковную грамоту. То было молебное послание Алексея Михайловича, обращенное к лику святителя Филиппа. Очевидно, оно было написано по внушению Никона, в подражание византийскому императору Феодосию II, который при перенесении мощей Иоанна Златоуста в столицу обратился к святому с письменным молением о прощении виновницы его заточения, то есть своей матери императрицы Евдокии. Алексей умолял святителя «разрешить согрешение прадеда нашего царя Ивана» и прийти «к нам с миром во свояси», то есть в царствующий град. Во время сего путешествия впервые встречаем боярскую жалобу на непомерное властолюбие Никона. Ссылаясь на великопостное время, благочестивую цель посольства и считая себя его полным хозяином, согласно с царским о том повелением, он предписывал всем его членам строжайшее соблюдение поста и ежедневное слушание покаянных правил. Боярин князь Хованский – тот самый, который вместе с митрополитом усмирял мятеж в Новгороде и, вероятно, не без его желания, назначенный ему в спутники – жаловался в Москву своим приятелям на такие обременительные требования, и бояре при дворе шептали между собой (но так, чтобы доходило до царя): «никогда еще не было нам подобного бесчестия, государь выдает нас митрополитам». А другой мирской член посольства, Василий Отяев, писал своим друзьям, что митрополит «силой заставляет говеть, но что никого силой не заставит Богу веровать». Алексей Михайлович, все время путешествия ведший усердную переписку с Никоном, сам сообщил ему об этих жалобах и просил его отменить стояние у правил, но при сем не выдавать его, царя, а сделав вид, будто о жалобах узнал от других.