На горизонте – твоя любовь

– Он знает… он знает, Эви, что ты его любишь! Он чувствует это! Он всегда будет рядом с тобой, внутри тебя, внутри каждого твоего органа, каждого вздоха и каждой мысли.

К нам подходит врач, его присутствие – как холодная тень суровой истины, готовая сломать последние стены нашего сопротивления. Он делает несколько характерных звуков, чтобы уведомить нас о своем присутствии.

– Приношу свои искренние соболезнования вам, – начинает он, глядя сначала на меня, а затем задерживая взгляд на Эви, чей мир стал опустошенным и не слышащим. – Диаз был прекрасным ребенком, мужественно сражавшимся с каждой преградой на своем пути. Он стойко выдержал каждое испытание, посланное для него. И сейчас ваш мальчик обрел то, что должно было принести ему покой.

– Смерть? – Эви отстраняется и смотрит на врача взглядом, который жалит, как кнут. – Вы хотели сказать, что моему мальчику нужно было обрести смерть? Вы идиот?!

– Эви, – пытаюсь остановить ее, безуспешно стремясь легкостью прикосновения разогнать тучи ее гнева, которые она резко смахивает со своего плеча.

– Нет, вы всерьез полагаете, что девятилетний мальчик желал умереть? Думаете, что смерть – это то, чего он хотел? Вы издеваетесь?!– Она подрывается на ноги и делает несколько шагов, словно на грани пропасти, прямо к врачу. – Ты не в своем уме, если предполагаешь такие мысли и еще осмеливаешься говорить об этом вслух! Ты…

Ее слова обрываются, когда она теряет равновесие и падает, как беззащитная птица, прямо в руки мистера Паркера.

Я поднимаюсь, прислоняясь руками к стене, и быстрым шагом направляюсь к ним.

– Эви? – пытаюсь позвать ее, но она находится вне сознания.

– Нашатырь, несите нашатырь! – разносится приказ мистера Паркера, пронзая воздух, как сигнал тревоги.

Он нежно подхватывает Эви на руки и уносит в сторону соседней палаты. Я иду за ними и помогаю открыть дверь, пропуская их внутрь. Он аккуратно укладывает ее на кровать и, убрав выбившиеся пряди с ее лица, ласково проводит рукой по щеке.

– Эвелин, придите в себя, – мягко просит ее, и проводит ватой, которая отдает резким запахом нашатыря, под ее носом. – Эви, дорогая, очнись.

«Дорогая?» – это слово эхом звучит в моей голове, поражая своей неожиданностью.

– Эв… – он снова зовет ее, и я вижу, как ее лицо морщится, отворачиваясь от ядерного аромата. – Сколько пальцев я показываю?

– Восемнадцать, – ее голос слаб, но полон иронии.

– Эвелин, я серьезно, – говорит врач, не отводя взгляд с ее лица.

– Три, – отвечает она после долгого молчания, направив взгляд на его руку.

– Вам необходим отдых, иначе вы погубите себя, – врач говорит с настойчивостью и заботой. – Я распоряжусь, чтобы вам поставили капельницу, чтобы вы могли немного отдохнуть.

– Диаз, – сдавленным голосом произносит Эви.

– Мне очень жаль, – отвечает он, и в этих словах слышится искреннее сожаление и понимание. – Но я думаю, что он очень хотел бы, чтобы вы оставались в сознании и продолжали жить.

Эвелин закрывает глаза, но слезы все равно находят путь, скользя по ее щекам, словно она выбрасывает крик, который не смогла озвучить.

– Я не могу, – шепчет она, ее голос едва слышен, как листья, шуршащие под легким ветром.

– Обязательно сможете, – врач продолжает, в его словах ощущается сила и непоколебимая вера в ее будущее. – Не сегодня, ни через месяц, полгода и вряд ли через год. Ваша рана будет кровоточить еще очень долго, но со временем вы сможете приложить к ней тугую повязку и продолжать жить. Вы сможете, – уверяет ее. – А сейчас лучше поспите. – Он поднимается на ноги, подходит к стоящей в дверях медсестре и отдает распоряжение о капельнице. Девушка в белом халате делает все, что нужно, и я замечаю, как Эви, которая до этого безэмоционально смотрела в потолок, сейчас медленно закрывает глаза, погружаясь в вынужденный сон.

– Мистер Паркер, что нам делать? – спрашиваю, неотрывно смотря на врача, который снова садится у кровати Эви. Его лицо сосредоточено исключительно на ней, глаза полны ответственности и заметной грусти.

– Не оставлять ее одну, – отвечает он, мягко поглаживая руку моей тети. – Самое страшное, что вы можете сделать – бросить ее в таком состоянии.

– Ни за что не брошу, – обещаю очевидное, сжав кулаки так крепко, что ногти врезаются в ладони.

– Вы сможете отвезти ее в другое место, подальше отсюда? – спрашивает он, повернувшись ко мне.

– Да, но не думаю, что это сильно спасет ситуацию.

– На это потребуется время, но она поправится. Обязательно поправится.

Я качаю головой, стараясь понять, как вообще возможно идти дальше. Но он продолжает:

– Диаз просил вам кое-что передать.

– Мне? – удивление смешивается с горькой тоской.

– Да, пойдемте в мой кабинет.

Я следую за врачом, останавливаюсь посреди кабинета, чувствуя, как камень, который до этого сдавливал мою грудь, падает в ноги, не позволяя сдвинуться с места. Мистер Паркер протягивает мне телефон и планшет для рисования Диаза.

– Вчера вечером, когда я зашел к нему, он передал мне это и сказал, что здесь есть кое-что важное для вас, Тея, – говорит он, а я смотрю на устройства в своих руках и провожу по ним пальцами, словно пытаюсь почувствовать тепло нашего мальчика, оставленные на них. – Мне кажется, он знал, что с ним скоро случится. За последнюю неделю его показатели ухудшались с бешеной скоростью, но он всем своим видом старался показывать, что все в порядке, особенно перед Эвелин, – уточняет он. – А сегодня… преодолели критическую отметку.

– У него не было шансов, – тихо выговариваю то, что было очевидным для всех.

– Один на миллиард, – его слова заполняют комнату тяжелой правдой.

– Вы с самого начала знали и поэтому разрешили все эти вылазки тогда, – не спрашиваю.

– Да, – отвечает он, кивая головой. – Он должен был чувствовать себя настоящим, живым мальчиком.

– Вы знали, что это произойдет очень скоро?

– Да. К сожалению, я знал, – его лицо отражает печаль всего мира.

– И вы молчали, чтобы не травмировать сильнее Эви? – мой голос больше не дрожит.

Он кивает, и во мне вспыхивает понимание: это не просто профессиональный долг, это забота, которая выходит за пределы любой формальной связи. Это нечто большее, чем просто отношение врача к родственнице пациента.

– Я хотела бы у вас кое что попросить, – глубже вдохнув, я решаюсь на непростую просьбу. – Возможно, это будет похоже на шантаж, но я очень надеюсь, что вы сможете мне помочь, – говорю, и дальше иду на крайние меры: – Помочь Эви.

– Что нужно делать? – его взгляд не отпускает моего. Кажется, ради нее он готов к любым действиям.

– Ранее вы сказали, что Эвелин желательно отвезти как можно дальше отсюда. Я сделаю это. Только вы не должны никому сообщать об этом. Ни о нашем местонахождении. Ни об Эви. Ни о Диазе. Ни обо мне. Ни о чем. Вы должны делать вид, что нас никогда и не существовало.

– Мистер Каттанео? – спрашивает он, будто знает, что этот человек – основная причина моей просьбы.

– Людям с этой фамилией в первую очередь, – твердо отвечаю.

– Вы сделали что-то противозаконное? – без тени взволнованности спрашивает мистер Паркер.

– Нет.

– Этой информации мне более чем достаточно.

– Если кто-то придет, вы должны незамедлительно связаться со мной. Я позвоню на ваш номер, как только мы будем на месте.

– Я все понял, – говорит он, кивая головой. – Эвелин должна будет остаться здесь еще на некоторое время, а через пару часов вы уже сможете ее забрать. Диаз…всю информацию я пришлю Эвелин.

С легким кивком головы, полная противоречивых эмоций, я выхожу из больницы. На улице легкий ветерок пробирается сквозь легкие, когда я опускаюсь на лавочку рядом с Домом, который выпускает из своих легких едкий дым.

– Как ты? – нарушает такую уютную, но опустошающую тишину он.

– Разве на моем лице не написано жирным шрифтом слово «облажалась»? – отвечаю вопросом, не поворачиваясь к нему.

– Тея, ты не облажалась. Ты ничего не могла сделать. Никто не мог, к сожалению, – говорит он и, потушив сигарету о стоящую рядом урну, выбрасывает ее.

– О, поверь, Дом, я облажалась по полной и в ситуации с Диазом, и в ситуации с Каттанео.

– Ты так в этом уверена? – недоверчиво спрашивает он.

– Да, Дом, я уверена.

– А это что? – спрашивает он, кивая на вещи в моих руках.

– Диаз передал, – опускаю взгляд на его телефон и планшет для рисования.

– Ты включала?

– Еще нет.

– Включи, посмотри и убедись, что ты не права, – говорит Доминик и отходит к своей машине.

Оставшись наедине с собой, первым делом я снимаю блокировку с телефона, который вместо главного экрана показывает сразу галерею. Последнее видео, длительностью в две минуты сорок четыре секунды, с надписью по центру: «Тея, прости меня». Увидев этот текст, внутри меня в моменте что-то взорвалось и рассыпалось по всем органам, раня и сдавливая их.

Нажав на кнопку включения, перед моими глазами появилось уставшее лицо малыша Диаза, который внимательно смотрит в камеру и с трудом выдавливает легкую улыбку.

– Так, надеюсь, меня хорошо видно и слышно… Как говорят во взрослых фильмах: если ты смотришь это видео, то меня больше нет, – говорит и улыбается еще шире, а я не успеваю словить первые слезы, которые обрушиваются на экран телефона. – Тея, прости меня. В день, когда мы с тобой поругались, я слишком много ненужного наговорил тебе. Но я должен был… Не потому что хотел, чтобы тебе было больно, а потому что хотел, чтобы тебе было легче, когда я уйду. Этому я тоже научился из фильмов, которые мы смотрели с мамой, — дополняет он, а я любуюсь его живыми эмоциями. – Если у меня не получилось облегчить твою боль, то прости меня, — он замолкает и несколько секунд смотрит на меня, как будто я сижу там, перед ним. – У меня будет к тебе маленькая, но очень важная просьба: позаботься о моей маме, присмотри за ней и не дай уйти за мной. Точнее несколько просьб. Вторая: позаботься о Хантере, он классный. Мне показалось, что он правда любит тебя, и мне он очень нравится. Третья: позаботься о себе, будь счастливой. А я… я найду там, на небесах, твоих родителей и сестру и передам им, что с тобой все в порядке. Они должны узнать, что у них выросла прекрасная принцесса. Тея, я не злюсь на тебя, я тебя очень сильно люблю. Я знаю, что больше не смогу сказать тебе этого, – говорит Диаз, вытирая глаза. – Пожалуйста, продолжайте жить без меня. Я знаю, что вы справитесь.

С его последними словами все мое тело колышется от внутренней дрожи. Лицо, вероятнее всего, выглядит так, словно у пчел было соревнование: кто сильнее укусит. И те, кто делал это под моими глазами и на губах, очевидно, заняли призовые места.

– Тея, – мое одиночество нарушает подошедший Доминик. – С Хантером все в порядке?

«Хантер. Да что с ним может произойти?»

Когда я пришла в себя в доме этого «человека», которого считала не таким, не похожим ни на кого, со своими тараканами, проблемами и тайнами, но не настолько идиотом, чтобы поступить так со мной, я была готова убить его. Я считала его своим, как бы наивно это не звучало. Я была уверена, что он испытывает намного больше, чем просто физический интерес ко мне. Его глаза выдавали каждую его мысль обо мне, а его черствое сердце, в которое я была намерена произвести выстрел, рядом со мной начинало биться усерднее, показывая, что мои догадки о его чувствах были верны. Но я ошиблась, и это последняя ошибка, которую я допущу. Шансов на промах у меня больше нет и не будет.

Я не подпущу к себе человека, который безжалостно запер меня в темной комнате, отключил доступ к кислороду своим поступком и показал, что в нашем мире нет места человеческому счастью и любви между двумя упертыми людьми. Я отказываюсь от своих чувств и отказываюсь давать шанс на воссоединение того, что было вдребезги разбито этим человеком.

– Не знаю. И знать не хочу, – отвечаю вместо всего того, что сейчас около двух минут раскладывала по полочкам в своей голове.

– Ты виделась с ним сегодня?

– Да.

– С ним все нормально? – Меня настораживает его озабоченность состоянием Хантера.

– Более чем, – говорю и замечаю на лице Доминика облегчение.

– Тея, тебе лучше поехать домой, отдохни, на тебе лица нет. Об Эви я позабочусь.

– Я останусь здесь, – отвечаю, не желая ехать в одиночество.

– Тея, послушай меня, тебе следует побыть с Хантером…

– Я не вернусь больше туда, Дом, – перебиваю его. – Все пошло к чертям. В плане оказалась огромная трещина, к которой я не была готова, поэтому, прости, но я больше не в деле. Кажется, еще месяц назад, ты был только «за», если я уйду? Что-то изменилось? – интересуюсь, глядя в его глаза. – Мне, как и Эви, нужен перерыв подальше отсюда, – уверенно дополняю.

– Что-то произошло? – спрашивает, присаживаясь рядом со мной. – Он тебя обидел?

«Что ты, Дом… Он просто окунул меня лицом в грязное прошлое.»

– Нет. Я просто устала, Дом, – вместо правды отвечаю очередной бред. – Давай уедем после похорон Диаза? Врач предложил сменить обстановку, которая поможет Эви облегчить ее боль. Я сегодня же соберу все вещи.

– План отступления? – интересуется он, имея в виду заранее обговоренную стратегию, которая обеспечит нам безопасный уход и сделает так, что ни одна собака не сможет взять след на нас.

– Да. Так будет лучше для всех.

– Я свяжусь с риелтором, который выставит дом на продажу в ближайшие дни.

– Завтра. Получится выставить его на продажу уже завтра, чтобы стереть нас с лица Лос-Анджелеса для всех? – спрашиваю, замечая в глазах Дома знаки вопросов, которые ярко мерцают и спускаются к его рту:

– Все-таки что-то произошло?

– Дом, сейчас я не хочу обсуждать ничего связанного с фамилией Каттанео.

– Хорошо, Тея, – он поднимается и, убрав телефон, который до этого сжимал в своей руке, в карман легкой куртки, добавляет: – Езжай домой, собирай вещи, а я заберу Эви отсюда и приеду за тобой.

– Спасибо, – обнимаю его, чувствуя его тепло и поддержку, и направляюсь к машине.

***

Подъехав к дому, я поднимаюсь в свою комнату, в которой жила от силы несколько месяцев перед переездом в дом Каттанео. Я даже не успела проникнуться атмосферой этого дома, поэтому мне не будет так трудно прощаться с ним.

Подойдя к шкафу, я вынимаю чемодан и складываю развешенную одежду, точнее пару платьев, три футболки и шорты, которые остались здесь. Все вещи остались у Каттанео, но я ни за что не поеду их забирать.

Далее направляюсь в комнату Дома и делаю то же самое. С секретной комнаты выношу все документы, упаковываю компьютер и ноутбуки в коробки, оружие и другие запрещенные вещи прячу вглубь чемодана с его одеждой. Почти за три часа мне удается сложить в четыре чемодана и пять коробок всю нашу недолгую жизнь в этом доме.

Я сажусь на диван, открываю телефон Диаза и пересматриваю снова и снова его послание для меня. Повторяю его слова о том, что мы сможем и мы справимся, и, кажется, сама начинаю в это верить. Вверху экрана всплывает какая-то реклама, и я смахиваю ее, но вместо этого она каким-то странным образом открывается. Я пытаюсь закрыть, нажимая на крестик в углу, но ничего не происходит. Решаю дождаться, может быть, она исчезнет так же, как и появилась.Но вместо рекламы какого-то приложения или сайта, после длительной загрузки на экране появляются кадры жуткой аварии, и парень в черном костюме с микрофоном у рта вещает всю информацию:

– Сегодня около полудня произошло страшное дорожно-транспортное происшествие с участием двух машин. По предварительным данным, в одной из машин находился Джеймс Каттанео, владелец крупной алкогольной компании, и его сын. В результате аварии погибли два человека – Беатрис Стоун и Коннал Хьюз. Причины происшествия пока выясняются, но очевидцы сообщают, что одна из машин двигалась на высокой скорости. Подробности будут известны позже. Следите за нашими выпусками новостей.

Я не замечаю, как начинаю сильнее сжимать телефон, и не помню, который раз перематываю видео на самое начало. Слушаю снова и снова имена и фамилии погибших. Беатрис Стоун и Коннал Хьюз. Беатрис и Коннал… Коннал… Мой Дион… Мой брат, которого я обрела несколько дней назад, мертв. Он погиб в аварии. Он погиб точно так же, как его хотели убрать девять лет назад. Его больше нет. Моего старшего брата спрятали в тот страшный черный пакет и погрузили в машину как ненужный мусор.

Сегодняшний день не собирается налаживаться. Каждая новость хуже предыдущей, а последние две – разрывают меня на части. Два человека… два важных человека в моей жизни сегодня навсегда покинули ее. Они ушли, оставив после себя пустоту, которую невозможно заполнить. Ушли, разорвав последний кусочек, который уже никогда не заживет.

Слезы горят на щеках, будто пытаясь запечатлеть эту боль в моей памяти навсегда. Каждое слово, каждая буква их имен словно набатом отдается в моем разуме, не оставляя мне ни малейшего шанса на облегчение.

Все рушится. Все летит в бездну, где нет ни надежды, ни утешения. Сегодня я потеряла не просто близких мне людей. Я держалась, я начала чувствовать, что справлюсь, но, кажется, больше – нет. Сегодня я окончательно потерялась без возможности восстановления.