Мама кукол

Глава 3

– Ужас какой, – едва слышно шепнул Ваня Тоне.

Нина оторвала взгляд от строчек и взглянула поверх книги на двойняшек. Те сидели на полу и глядели одинаковыми круглыми от страха и любопытства глазами. Нина сжала губы в попытке скрыть улыбку и продолжила:

Лежавший рядом с детьми Альф заскулил, и Ваня участливо похлопал его по спине:

– Не бойся, я рядом…

Пес недовольно заворчал. Поймав взгляд хозяйки, он мотнул головой на застывших в восторженном ужасе девятилеток.

– Альф прав, хватит с вас на сегодня, – Нина захлопнула книгу и поднялась с кресла-качалки – некогда излюбленного места няни Агаты.

Двойняшки ожидаемо запричитали дуэтом:

– Нечестно! На самом интересном месте! – принялся возмущаться вечно обиженный Ваня.

– Будешь так делать, мы выкрадем у тебя эту книгу! – принялась угрожать вечно воинственная Тоня.

– Эту книгу можно купить в любом книжном или взять в библиотеке, Шерлок, – Нина помахала ею перед Тониным носом.

– Вы-кра-дем, – отчеканила та и, не теряя зрительного контакта со старшей сестрой, забралась на кровать.

– Я в ужасе, – подытожила Нина и подошла к двери. – Одеяла натягиваем, свет гасим, глаза закрываем и по возможности ночью не орем, а то не буду вам больше перед сном страшилки читать, – Нина перехватила осуждающий взгляд Альфа. – Ох и зануда же ты.

Она вышла в коридор и закрыла за собой дверь.

– А зачем еще, по-твоему, нужны старшие сестры? – обратилась она к псу. – Элька знаешь, как меня в детстве байками про домовых пугала? Я до десяти лет боялась одна дома оставаться. Вот это я понимаю – уровень. А я… всего лишь книжки со страшными картинками им перед сном читаю. Пустяки какие!

Нина с Альфом прошли по коридору и свернули за угол, в ту часть дома, что гордо звалась восточным крылом. Там находились три спальни и одна ванная, которая когда-то была причиной нешуточных споров. Но шесть лет назад из своей спальни съехала няня Агата, а пять лет спустя исчезла Эля. Ванная комната перешла Нине в единоличное пользование. Больше не нужно было занимать с утра очередь и колотить в дверь кулаками, моля Элю освободить хотя бы на минуту санузел. Мечты иногда сбываются очень дорогой ценой.

Проходя мимо спальни сестры, Нина рефлекторно провела кончиками пальцев по шершавой двери. Прошла дальше по коридору, остановилась и, поразмыслив, сделала несколько шагов назад. Прижала ладони к прохладной дубовой поверхности, закрыла глаза. Сердце заныло, покрываясь коркой льда. Холод из груди пополз вниз по органам, замораживая желудок, печень, почки, кишечник, пока не выстудил все нутро. Холод и пустота, ледяная и безжизненная. Внутри не осталось больше ничего. Совсем.

Нина выдохнула. Пищевод и гортань обожгло стужей. Прижатые к двери пальцы на доли секунды покрылись инеем. Альф заворчал и ткнул носом хозяйку в бедро. Нина распахнула глаза и прижала ладонь к животу.

– Все хорошо, я в порядке, – другой рукой она успокаивающе погладила пса по морде и открыла дверь.

В спальне Эли за месяцы ее отсутствия ничего не изменилось. Вещи по-прежнему лежали там, где хозяйка оставила их одиннадцатого августа, когда ушла из дома, чтобы больше не вернуться. Постель аккуратно заправлена, одежда сложена в шкафу, учебники стройными рядами выставлены на книжных полках. Ежедневник, блокноты и тетради стопкой возвышались на столе – Нина изучила их вдоль и поперек, когда пыталась выяснить, куда могла уйти сестра. Упакованная в чехол скрипка лежала на комоде, там же были оставлены нотные тетради. Между книжным стеллажом, полки которого ломились от детективов, и тумбой под телевизор, где расположились видеомагнитофон и кассеты, стояло массивное напольное зеркало.

Нина включила торшер у кресла и огляделась. Стена у изголовья кровати была заклеена афишами ретрофильмов. «Унесенные ветром», «Касабланка», «В джазе только девушки» – Эля не отличалась оригинальностью. Но место в самом центре пустовало. Раньше там висел плакат «Анжелика – маркиза ангелов», но Эля сняла его, подготавливая пространство под афишу своего любимого фильма – «Бал вампиров». Нина должна была привезти ее из столицы прошлым летом. И привезла. Только Эле она больше была не нужна. Сейчас та самая афиша сиротливо лежала на комоде, скрученная в трубочку и втиснутая между скрипкой и нотными тетрадями.

Нина, немного поколебавшись, взяла ее в руки и развернула. Взгляду предстала хорошо знакомая иллюстрация, точно такая же, как и на просмотренной неоднократно видеокассете: сидящая в пенной ванне красотка испуганно разинула рот в ожидании укуса вампира. El Baile De Los Vampiros – кричали желтые буквы на незнакомом Нине – итальянском? – языке. Эля обожала этот фильм. Знала его наизусть, легко могла сыграть любую сцену, не запнувшись.

Любовь эта главным образом возникла благодаря актрисе, сыгравшей прекрасную Сару. Эля утверждала, что их с Ниной мама была вылитая Шэрон Тейт. Судя по немногим оставшимся фото, это было далеко от истины, но Эля неизменно настаивала на своем. Похожа, и все! Нина не спорила. В конце концов, она совсем не помнила маму, ведь была младенцем, когда та умерла. Эле на тот момент исполнилось четыре, и велика вероятность, что помнила она немногим больше младшей сестры.

– Не спорю, на фото мало похожа, – согласилась Эля, когда восьмилетняя Нина впервые решила возразить и в доказательство своих слов несмело протянула черно-белый снимок, который хранился в ее тумбочке. – Но в жизни была очень похожа. Глаза, улыбка, мимика, волосы. Фотографии не могут такого передать.

– Жаль, у нас нет видеозаписей с мамой, – ответила тогда Нина и, поймав полный скорби взгляд, кинулась сестре на шею и сильно-сильно обняла – так, что руки заболели. Эля обняла сестру в ответ и натужно засмеялась, чтобы показать, что больше не грустит.

В тот момент Нина пообещала себе, что больше не станет спорить с сестрой по поводу мамы, чтобы не напоминать лишний раз об их общей трагедии и не видеть в глазах сестры ту бездонную боль. О том, что напомнить может кто-то другой, Нина не переживала, потому что говорить об Анне Измайловой, их маме и первой жене Виктора, в этом доме было не принято. Овдовевший мужчина очень болезненно реагировал, стоило кому-то упомянуть покойную супругу. Он злился, раздражался, мог нагрубить, а после уходил в себя и подолгу молчал. Поначалу Нина пыталась бунтовать, ругалась с отцом, не понимая, почему имя матери в их доме под запретом. Почему отец не сохранил ни одной ее вещи на память, а те несколько фотографий, что хранились в доме, попрятали по тумбочкам, будто нечто постыдное?

– Юле было бы обидно, если бы я развесил повсюду фото моей первой жены, – отвечал ей сквозь зубы отец.

– Юле было бы плевать, – возражала на это Эля, закрывшись с Ниной и няней Агатой в игровой комнате. – Она самый здравомыслящий человек в этом доме.

– Юле плевать, а вашему отцу – нет, – спицы в руках няни тихо стучали друг о друга. – Он никак не может ее простить.

– Простить за что? – отвлекалась от игры младшенькая Измайлова.

– Бог его знает, – старушка неторопливо раскачивалась в кресле-качалке. – Быть может, за то, что оставила его и вас одних, не стала бороться за жизнь. А может, произошло что-то между ними накануне ее смерти. Одно могу сказать наверняка – он на нее злится, да так, что ни смерть, ни время не в силах эту злость потушить.

Лишь став подростками девочки выяснили, что Аня Измайлова умерла не от аллергии на таблетку обезболивающего, как они привыкли думать, а покончила с собой, выпив целую упаковку снотворного. Так они получили ответ на вопрос: «Из-за чего же злится отец?» И договорились, что больше не будут упоминать при нем имя матери и станут держать ее фотографии подальше от его глаз.

Нина задумчиво покусала губу, подошла к столу и достала из ящика коробо́к с кнопками. Забралась на кровать, распихала подушки, освобождая путь, и привстала на цыпочки, чтобы приколоть афишу к стене.

Пять минут спустя она удовлетворенно отряхнула руки и спрыгнула с кровати, чтобы оценить результат своих трудов.

– Здо́рово, да? – спросила Нина Альфа. – Эльке бы понравилось.

Она приблизилась к тумбе с телевизором, опустилась на колени и пробежала кончиками пальцев по стопке видеокассет. У них с Элей был совершенно разный вкус на фильмы. На экране Эля предпочитала наблюдать за любовными перипетиями, которые Нина терпеть не могла, поэтому торопливо пробежалась взглядом по «Соломенной женщине», «Этому молодому сердцу», «Назовите меня мадам» и издала победоносный клич, отыскав наконец «Бал вампиров». Включила телевизор, видеомагнитофон, вставила кассету в кассетоприемник. Нажала несколько кнопок на пульте и опустилась в кресло, мысленно возвращаясь во времена, когда сестра оставалась рядом, а жизнь была образцом спокойствия и благополучия.

По экрану заскользили титры. Альф недовольно зарычал.

– Ты чего? – удивилась Нина.

Бордер-колли вновь зарычал, куда громче и требовательнее.

– Не хочешь – не смотри.

Подумав, пес выбежал из комнаты.

– Странный какой-то, – проворчала она и, устраиваясь поудобнее, закинула ноги на подлокотник.

Но расслабиться перед телевизором не удалось: вернувшийся Альф подбежал к хозяйке и бросил теннисный мяч прямо ей в нос.

– Ай! – Нина сжала переносицу пальцами. – Я обещала тебе поиграть, – вспомнила она, разглядывая любимую собачью игрушку. – Совсем забыла.

Она поднялась с кресла и выключила телевизор.

– Фильм может подождать до завтра, – она обернулась на своего питомца. – А вот неугомонный пес, видимо, не может. Ладно, кто быстрее до ручья? – она согнула ноги в коленях и замерла, глядя на припавшего к полу Альфа, будто вставшего на низкий старт. – Три, два…

Они разом сорвались с места и, громко топая, помчались по коридору, затем по лестнице, через холл первого этажа, стремясь наружу, в темноту и прохладу вечернего леса, где у ручья их ждали заросли цветущего олеандра.

Глава 4

Из дневника Нины Измайловой:

Как я себя чувствую? Глупо.

Вы говорите, что я должна делать записи регулярно, иначе от этого не будет толку. Что нужно записывать все эмоции, которые возникают в течение дня, и фиксировать все мысли, касающиеся Эли. Вероятно, вы думаете, что чувств этих у меня прорва и вам придется читать многотомник, написанный пациенткой Н.

Что ж, уважаемый Семен Витальевич, вынуждена вас разочаровать. Моих эмоций и на чахлый рассказик не наберется. Все, что я чувствую, – это горе. От того, что больше не вижу сестру каждый день. Что не имею возможности позвонить и пожаловаться на главреда, который отчитал меня сегодня за не вовремя сданный материал, или на продавца фруктов, который подсунул гнилой персик.

А еще обиду. Обиду за то, что бросила меня. Бросила отца и двойняшек.

И злость. Что так легко сдалась. Просто ушла, даже не попыталась бороться.

И негодование. Что не поделилась своей бедой со мной. Ведь мы – сестры Измайловы, всегда вместе, друг за друга горой. Уж вдвоем-то мы бы нашли выход из любой ситуации, какой бы тупиковой она ни казалась на первый взгляд.

А еще страх. Страх, что никогда больше ее не увижу и никогда не узнаю, что с ней произошло.

И боль… Боль – это эмоция? В моем случае да. У меня болит все тело, словно внутренности перемолоты в фарш. Или заморожены. Или перемолоты, а потом заморожены. Боже, что я несу. Надо вырвать и сжечь этот лист, иначе меня упекут в психушку. Это в компетенции психотерапевтов? (Отметка себе – узнать.) Ладно, шучу. Не стану я ничего сжигать, тем более страницы пронумерованы. Как хитрó.

Кстати, как вам мой сон? Наверное, дедушка Фрейд плакал бы от счастья, окажись я его пациенткой. А если серьезно, что он может означать? Что имела в виду Эля, повторяя: «Она пришла, и мне пришлось уйти?» Кто «она»? Мама? За ней пришла наша покойная мама? Или… Она – это не человек? Болезнь? Беда? Любовь? Кара? Смерть? Шизофрения?

Чувствую, пора закругляться. Поток сознания – это, может, и чудесно в случае с Фолкнером, но в моем исполнении он превращается в поток бреда.

Нина обожала ездить на общественном транспорте по выходным, особенно если направлялся он от центра города к окраинам. Тишина, полупустой автобус, редкие пассажиры, везущие в коробках и корзинах саженцы на дачу. Лица светятся предвкушением выходных, полных солнца, грядок и шашлыков.

Нина окинула взглядом случайных попутчиков и почувствовала, как грудь распирает от любви к этим незнакомцам: к их простенькой дачной одежде, к их полным нехитрой провизией авоськам, к их мозолистым от тяпок рукам, едва успевшим зажить с прошлых выходных. Несколько человек перехватили ее взгляд и улыбнулись в ответ. В солнечное, пахнущее морской солью утро просто невозможно не излучать любовь ко всему окружающему миру.

Сидящий у ее ног пес жизнерадостно улыбался каждому пассажиру и подметал пушистым хвостом пол автобуса. Он наслаждался поездкой ничуть не меньше двуногих, несмотря на то что хозяйка не позволила ему сесть на сиденье рядом с собой.

– Какой милаха, – проговорила сидящая через проход пожилая женщина в соломенной шляпке.

Альф перевел на нее взгляд и расплылся в еще более широкой улыбке. Женщина опустила руку в карман и вынула завернутый в салфетку пряник.

– Можно? – спросила она его хозяйку.

– Можно, – улыбнулась Нина.

Пес с удовольствием проглотил угощение и благодарно лизнул морщинистую руку. Женщина засмущалась и замахала на Альфа рукой – ой, да брось, мелочи какие.

– Спасибо большое, – Нина поднялась и легонько подтолкнула Альфа в сторону выхода. – Наша остановка.

В подтверждение ее слов автобус замедлился и остановился напротив выложенной мелкой мозаикой остановки.

– Хороших вам выходных, – махнула на прощание дама в соломенной шляпке.

– И вам, – отозвалась Нина, одновременно с Альфом спрыгивая с подножки. – Соньке о прянике ни слова, – предупредила она, как только за ними закрылись двери.

Они постояли напротив пустой остановки, разглядывая выложенный мозаикой рисунок – лежащую на волнах русалку с традиционно рыбьим хвостом.

– Добро пожаловать на озеро Тихое, – улыбнулась ей Нина и двинулась по пустой дороге вдоль зарослей платанов, на ветках которых заливисто пели невидимые птицы. Справа сквозь шатер из листьев уверенно пробивались лучи света, слева бликовало на поверхности озера солнце.

Нина с Альфом шли вдоль безлюдной дороги, огороженной низким каменным забором. Через десять метров они повернули налево и устремились вниз по деревянной лестнице, что змеей петляла меж домов до самого озера, ртутью сверкавшего в низине среди зеленых холмов. Альф бежал рядом с хозяйкой и на ходу принюхивался к ассорти из запахов, атаковавших со всех сторон, – жарящееся на огне мясо, свежескошенная трава, недавно покрашенный забор, остывающий у окна грушевый пирог. Окрестности озера казались кусочком рая на земле.

Пятьдесят лет назад эту территорию признали заповедной, и строительство с тех пор запретили. Побережье осталось усыпано редкими постройками начала века и старше: двухэтажные деревянные дачи с яркими фасадами чередовались со старинными каменными усадьбами и особняками прошлых столетий. Облагороженные парки плавно переходили в цветущие фруктовые сады, гудящие от полчищ трудолюбивых пчел. Частный транспорт также был под запретом, поэтому перемещались здесь преимущественно пешком, хотя велосипеды, самокаты и ролики не возбранялись. Освободившаяся от тарахтения машин земля мигом приманила обратно дикую живность с окрестных лесов и холмов. Часто, прогуливаясь по местным улочкам, можно было заметить перебегающего дорогу зайца или енота, а лисы так вообще вели себя вальяжно – гоняли местных собак, пили воду из ведер у колодцев, а одной даже хватило наглости улечься в натянутый между деревьями гамак – ее с трудом удалось согнать даже участковому.

Нина с подружками обожали это место и частенько приезжали сюда на прогулку. Правда, манил их не симбиоз людей и дикой живности, а само озеро, вокруг которого слагались самые жуткие из городских легенд. Факты о нем перемежались с вымыслом, и по прошествии десятилетий никто уже и не разберет, какая часть этих легенд правда, а какая выдумка.

Фактом однозначно являлось то, что озеро здесь было не всегда. Двести лет назад на этом месте находилась деревушка – небольшая, но со своей рыночной площадью и церковью. Но однажды городское руководство приняло решение деревню утопить. Дамба, защищавшая от водной стихии, якобы дала течь, и затопление деревни оставалось вопросом времени, поэтому выбор оказался невелик – продолжать молиться, что дряхлеющая с каждым днем дамба выстоит и не прорвется внезапно, отправив на тот свет несколько сотен людей, или эвакуировать жителей загодя, открыть дамбу и позволить неизбежному случиться с наименьшими потерями. Выбор предсказуемо пал на второе. Так родилось озеро, впоследствии нареченное Тихим.

Старожилы и архивы утверждают, что ни один человек не погиб, но легенды с ними не согласны. Местную церквушку, вставшую на пути у стихии, якобы отказался покидать местный же батюшка. Он заперся внутри и храбро встретил смерть, словно капитан, ушедший на дно со своим кораблем. Церковь эта, к слову, затонула не целиком – посреди озера и теперь возвышалась колокольня со сверкающим на солнце колоколом, который периодически принимался громко звонить, навевая ужас на обитателей рукотворного рая и вынуждая их баррикадироваться в своих усадьбах. Дело в том, что по сложившемуся столетиями обычаю было положено оставаться в стенах дома, если накануне звонил колокол затопленной церкви. Звон этот считали предвестником величайшей беды – выхода на сушу русалок озера Тихое. Предупреждал ли покойный батюшка этим звоном о грозящей людям опасности или, наоборот, эту опасность призывал, вынуждая ранее спящих русалок отправиться на охоту, – неизвестно. Но факт остается фактом – если некто решался покинуть дом ночью после колокольной тревоги, на следующий день он пополнял списки пропавших без вести. Принято считать, что несчастных этих утаскивали под воду русалки. Единственный способ спастись от столь незавидной участи – слушаться звона колокола и не выходить из дома после заката.

Но были вещи еще более странные: ни одного из тех, кого якобы утащили русалки, не удалось найти. Не было выброшено на берег ни единого тела, командой спасателей-аквалангистов не был найден ни один утопленник, хотя озеро – небольшое, по сути, – прочесывали вдоль и поперек. Люди пропадали в нем, словно в черной дыре. Почитатели легенды о русалках утверждают, что утопленников отыскать несложно – все они заперты в церкви, коленопреклоненные и сложившие руки в молитвенном жесте. Скептики хоть и смеются над этой теорией, но весьма неуверенно – двери церкви действительно крепко заперты изнутри, никому так и не удалось их открыть, хотя многие пытались.

Словом, вокруг озера ходило много слухов и легенд, разделивших жителей городка на два лагеря – тех, кто свято верил и послушно исполнял все ритуалы, и скептиков, которые тоже исполняли все ритуалы, но чувствовали себя при этом глупо. Вторая группа – в основном молодежь, которая впитала суеверия с молоком матери и исполняла все правила по привычке, не задумываясь. Им с младенчества внушали, что нужно посмотреть сначала налево, а затем направо, когда переходишь дорогу, нужно проверить выключен ли утюг, когда выходишь из дома, и нужно запереться в четырех стенах на ночь, если накануне бил в колокол покойный батюшка.

Именно эта легенда легла в основу серии картин художника Савелия Рямизева, который прославил русалок озера Тихое на весь мир, придав им не самый приятный глазу вид. С его легкой руки все привыкли воображать их безглазыми полузмеями-полулюдьми, способными перемещаться по суше, опираясь на локти или на ладони. Даже на картинах они производили жуткое впечатление, а уж столкнуться с этими созданиями в жизни не пожелаешь даже врагу. Но страшное и загадочное всегда манит людей, поэтому мрачные полотна Савелия Рямизева славу сыскали немалую. Но самая главная его работа, воспевающая всю красоту и мерзость этих существ, была скрыта от большой аудитории, потому что находилась в фамильной усадьбе Рямизевых и представляла собой фреску во всю стену. Во времена, когда страну лихорадило от революций и войн, фреску едва не уничтожили. Но обо всем по порядку.

Построенная на побережье Тихого озера в девятнадцатом веке усадьба Рямизевых – в народе больше известная как Графская – являлась образцом величия и стиля: облицованная белым камнем, с террасой по периметру и колоннами, которые держали балконы второго этажа. К усадьбе прилегал огромный парк, знаменитый десятками статуй, разбросанных по всей территории. Графский парк, как и полагается подобному месту, мигом окутал себя легендами – жители города предсказуемо не смогли не отреагировать на кучку каменных истуканов, завезенных «откуда-то из Европ».

– Нечисто с ними что-то, – шептались слуги, боязливо выглядывая из французских окон усадьбы.

– Я, кажись, вчера вон того, с виноградом, вообще в другом месте видала.

– Точно, он рядом с беседкой стоял, зуб даю. А сегодня с утра глядь – он поближе к дому переместился, вон рядом с фонарем застыл, нехристь.

Так и пошли слухи о статуях Графского парка, которые якобы меняли позы и перемещались с одного места на другое. Легенда эта, правда, не сыскала популярности среди горожан, так как Графская усадьба не славилась загадочными смертями, да и пропавших без вести на ее территории тоже не числилось. Подобный случай зафиксировали лишь один, да и то более ста лет назад. Тогда исчез старший сын графа Рямизева – брат знаменитого художника, на тот момент ходившего под стол пешком. Пропал Юрий Рямизев не у воды, а из собственных покоев – вошедшие с утра в опочивальню графского отпрыска слуги обнаружили смятую постель пустой. Больше Юрия никто не видел. И, сказать по правде, особо никто не искал, так как репутацию он имел не очень-то благопристойную – славился страстью к выпивке, легкодоступным женщинам и азартным играм. Последнее, к слову, не раз вынуждало его бросаться в бега от злых кредиторов и скрываться неделями, а то и месяцами, пока добрый батенька не соизволит оплатить долги непутевого потомка. Поэтому, когда непутевый потомок в очередной раз скрылся в неизвестном направлении, семейство не только не расстроилось, но и выдохнуло с облегчением. Батенька-граф, который до того хоть и скрепя сердце, но все же оплачивал долги старшенького сына, в этот раз встал в позу и сказал свое категоричное и громогласное: «Хватит!» Благо у него подрастал еще один отпрыск, куда более спокойный и послушный, в будущем оправдавший родительские чаяния и прославивший их род.