Изувер (сборник)
– А ваша сестра? – поинтересовался Рудковский.
– Лариса еще маленькая, чтобы делать какие-то выводы. Шизофрения – болезнь, которая обычно проявляется в период полового созревания.
Раз уж разговор коснулся Ларисы, следователь расспросил подробнее о событиях, происшедших 21 августа.
– Знаете, – сказал Борис в заключение, – я не верю сплетням, будто ее видели с каким-то мужчиной. Злые языки… Не понимаю, зачем кому-то трепать наше имя…
Рудковскому было известно, что милиция продолжает поиски Ларисы Ветровой, но пока безрезультатно.
Конечно, исчезновение любимой дочери могло послужить поводом для решения Александра Карповича покончить с собой. Особенно, если учесть его болезненное состояние.
Допрошенная невеста Ветрова, Ольга Каменева, показала: после исчезновения Ларисы Борис не раз говорил ей о том, что его очень беспокоит поведение отца, он боится, как бы Александр Карпович не сделал чего-нибудь с собой, и что лучше всего было бы поместить его в больницу для лечения. Она подтвердила, что во время выстрелов находилась вместе с Борисом в одной комнате.
…О том, что у Ветрова пропала сестра, его приятели и сокурсники узнали из передачи областного телевидения.
Теперь же они узнали и о другой трагедии в семье Бориса – гибели родителей. Друзья старались не оставлять своего товарища одного в беде. Приходили к Ветрову домой, звали к себе в гости.
Студентам шестого курса, на котором учился Ветров, вскоре предстояло разъехаться на практику. Борис должен был отправиться в небольшой городок Средней Азии.
– Боря, – говорили ему друзья, – тебе нельзя сейчас отлучаться из города. А если найдется Лариса? Как она перенесет смерть родителей? И вообще, кто заменит ей отца и мать?
– Не могу я оставаться, – отвечал Ветров. – Хочу уехать куда-нибудь подальше, хоть немного забыться… Я уже не верю, что Ларису найдут. Разве что произойдет чудо…
– Нужно надеяться, – твердили товарищи. – Ведь в милиции еще не сказали ничего определенного.
В конце концов Ветров соглашается, да, надо надеяться.
Товарищи Бориса по курсу уговаривали его обратиться в ректорат института с просьбой, чтобы его оставили практиковаться в городе. Хотели даже направить целую делегацию. Ветров, уступив уговорам, пошел к проректору сам.
Проректор, профессор Петряков, отнесся к просьбе Ветрова очень внимательно.
– Мы обязательно что-нибудь сделаем для вас, – сказал он. – Правда, возможно, оставить в самом городе не удастся, но попробуем устроить вас на практику в области. Например, в районе, где, кажется, находится ваша дача. В Быстрице, так?
– Да, – кивнул Борис.
Петряков был осведомлен, где пропала сестра Ветрова.
А поиск Ларисы продолжался. Так как в области не удалось обнаружить ни девочку, ни ее труп, милиция объявила всесоюзный розыск.
В начале октября Борис женился на Ольге Каменевой. И хотя со дня смерти его родителей прошел всего месяц, никто не осуждал его: родные и друзья понимали, как трудно вынести горе в одиночестве. К тому же на плечи Бориса свалилась масса дел и забот по дому и даче. И год предстоял ответственный – преддипломный.
Ольга переехала жить на городскую квартиру Бориса. Знакомые, бывая у них, видели: молодая женщина делала все для того, чтобы он поскорее оправился от пережитого.
Вместе они разбирали бумаги и документы, оставшиеся от родителей. И как-то наткнулись на пожелтевший от времени листок. Это была выписка из истории болезни № 1062. В ней говорилось, что в 1943 году Александр Карпович Ветров находился на лечении в Свердловской психиатрической больнице с диагнозом «шизофрения».
Ветров-младший представил выписку следователю Рудковскому.
– Когда-нибудь раньше вы этот документ видели? – спросил следователь.
– Нет, никогда. Родители, по-видимому, не хотели, чтобы я знал о болезни отца, – ответил Борис.
Рудковский приобщил выписку к делу. То, что Ветров-старший действительно страдал психическим заболеванием, теперь было подтверждено документально.
Итак, на основании заключения судебно-медицинской экспертизы, подтверждающего, что Александр Карпович мог убить жену, а затем выстрелить в себя, принимая во внимание болезнь Ветрова-старшего, которая привела его к убийству жены и самоубийству, следователь вынес постановление о прекращении уголовного дела.
Когда об этом известили официальным письмом Бориса, он, читая его жене, не без сарказма заметил:
– А еще юристы! Смотри, как неграмотно написали: «Дело о самоубийстве ваших родителей прекращено…»
– А как надо? – спросила Ольга.
– Надо было: «Дело об убийстве жены и само убийстве…»
Многих взволновала трагедия в семье Ветровых. И хотя дело было прекращено, в прокуратуру поступали письма, в которых выражались сомнения в том, что Александр Карпович убил жену и себя. Однажды раздался телефонный звонок в кабинете заместителя прокурора области. Какая-то женщина, не пожелавшая назвать себя, коротко сообщила:
– Ветровых убили. Ищите получше! – и бросила трубку.
Зампрокурора решил еще раз ознакомиться с делом. Взяв его из архива, скрупулезно, лист за листом, изучил документы. Сомнения, высказываемые в письмах, охватили и его. В частности, он понял, что осмотр места происшествия после обнаружения трупов Ветровых был произведен поверхностно.
Имелись разногласия в показаниях свидетелей – соседей по даче. Но главное – с самого начала Рудковский фактически разрабатывал только одну версию – версию самоубийства Ветрова и убийства им жены.
Было решено отменить постановление о прекращении дела. Посоветовались с вышестоящим руководством.
Была создана следственная группа во главе со следователем по особо важным делам Владимиром Георгиевичем Гольстом, приехавшим из Москвы.
Ознакомившись с документами, которые достались ему от предшественника, Владимир Георгиевич пришел к выводу: «белых пятен» в деле предостаточно. Что собой представляли Александр Карпович Ветров и его жена Надежда Федоровна? Какие были у каждого из них взаимоотношения с родственниками, знакомыми, сослуживцами? Не было ли у Ветрова-старшего, помимо переживаний из-за пропажи дочери, и другой причины, толкнувшей на самоубийство? Может быть, женщина? Или он оказался замешан в темных махинациях? Бывает, человек так запутается, что видит один-единственный выход из создавшегося положения – смерть.
И, чтобы не обрекать на позор семью, убивает своих близких. То, что Борис остался в живых, могло быть случайностью. Недаром он опасался, что отец убьет и его, когда он вбежит в спальню родителей после первого выстрела. На тумбочке ведь лежал третий патрон.
Все это требовало проверки.
Владимир Георгиевич рассуждал дальше. А почему обязательно самоубийство? Может быть, убийство? Ни милиция, ни Рудковский эту версию не отрабатывали. Между тем не исключено, что Ветровы пали жертвою убийцы (или убийц). Причем мотивы преступления могли быть самые разные. Первое – ограбление.
Ветровы слыли обеспеченными людьми. На даче имелись ценные вещи, возможно, и деньги. Охотничье ружье всегда висело в комнате, где спали Александр Карпович и Надежда Федоровна. Проникнуть в их спальню – дело пустяковое. Возможно, преступник не знал, что на даче, помимо старших Ветровых, в ту ночь находились Борис и его невеста. И этим вызвано то, что ограбление сорвалось. Убив супругов и услышав в соседней комнате шум, злоумышленник бежал через окно. Отпечатки пальцев на подоконнике, а также другие следы никто не искал.
Убить Ветровых могли и не с целью ограбления. Например, из мести. Не исключено, что Александр Карпович обидел кого-нибудь из своих подчиненных. Уволил, например, работника с неважной записью в трудовой книжке, и тот решил расквитаться.
Все осложнялось и тем обстоятельством, что за десять дней до гибели Ветровых исчезла их дочь.
А не было ли здесь единого, хорошо продуманного умысла: сначала убрать Ларису, затем – ее родителей? Мог быть и такой вариант: человек, соблазнивший и убивший девочку, боялся, что ее родители что-нибудь припомнят или заподозрят, поэтому убил и их.
И еще. Не мог ли Александр Карпович сам убить свою дочь? Умышленно или по неосторожности. Труп спрятал. А раскаяние в содеянном довело его до убийства жены и самоубийства. Тогда становилось более понятным его странное поведение после исчезновения Ларисы. Правда, это поведение можно было объяснить и шизофренией.
Шизофрения… Гольст не мог понять, как человек столько лет скрывал свою болезнь, будучи начальником, а значит, на виду? Неужели никто не замечал – ни подчиненные, ни его руководство?
Словом, вопросов, требующих ответа, имелось немало. И предстояло ответить на них.
При первой встрече Гольст отметил, что у Бориса Ветрова интересная внешность. Продолговатое лицо, внимательные умные глаза с чуть припухшими веками под черными бровями с красивым изломом. Прямой нос, сжатые губы с ямочками в уголках, выдающийся вперед волевой подбородок. Лицо и вся его фигура выдают собранность и целеустремленность.
В начале допроса Гольст попросил Бориса рассказать об исчезновении сестры. Тот подробно изложил следователю события, происшедшие 21 августа на быстрицкой даче, поиски сестры и последующие действия милиции, родителей и его самого.
Так же подробен был рассказ Ветрова о гибели матери и отца. Гольст отметил про себя, что Борис хорошо владеет речью – говорит ясно и литературно грамотно и что это начитанный, интеллигентный молодой человек.
– Как относился к Ларисе ваш отец? – спросил следователь.
– Папа любил ее, – просто ответил Ветров. – Правда, она не всегда была послушна, особенно в последнее время. Но папа всегда прощал Ларису. Их ссору перед исчезновением можно считать недоразумением.
– Александр Карпович никогда не бил дочь?
– Что вы! – искренне удивился Борис. – Чтобы папа поднял руку на Ларочку! Он был строг, это верно. Мог наказать – не пустить в кино или к подружке. Но ударить – ни за что! Уж если кто с ней дрался, так это я. – Ветров печально улыбнулся. – В детстве, конечно. Знаете, иной раз как допечет… Нашлепаю, а через пять минут уже сидим в обнимку. Она плачет, мне жалко ее, маленькая ведь. – Борис тяжело вздохнул. – Не знаю, что бы я отдал, только бы еще раз погладить ее по голове, обнять…
– Скажите, у вашего отца были враги? – задал вопрос Гольст.
Вероятно, этот вопрос был для Ветрова неожиданным.
– Враги? – переспросил он и после некоторого размышления ответил: – Не знаю… Не думаю…
– Может быть, кто-то завидовал ему или затаил обиду за что-нибудь? – уточнил следователь.
– По-моему, таких людей не было, – сказал Ветров. – Папа – честнейший человек. Труженик. И если делал что-то для знакомых и даже малознакомых, то только хорошее. Все уважали его.
– А на работе? Среди подчиненных?
– Отец не очень любил делиться со мной тем, что происходило на фабрике. А вот поговорить о политике, любимых книгах, кинофильмах – всегда пожалуйста…
Гольст попросил вспомнить, не слышал ли Борис перед тем, как в спальне раздались роковые выстрелы, подозрительного шума.
– Я спал, – ответил Борис. – Проснулся только после первого выстрела.
– А когда вбежали в комнату, не заметили, правильно ли висела занавеска, было ли закрыто окно?
– Мне было не до этого, – признался Борис. – Помню только, когда я толкнул дверь в спальню, то увидел темные пятна на подушках отца и матери… Вокруг головы…
– Как вы сумели разглядеть это?
– Через окно падал свет от фонаря на улице.
На вопрос следователя, что, по мнению Бориса, толкнуло отца на убийство жены и самоубийство, тот ответил:
– Исчезновение Ларисы. Отец ходил сам не свой. Это очень сильно подействовало на его психику…
Фабрика школьных учебных пособий, которой руководил покойный Ветров, ютилась на окраине города. Когда Гольст увидел неказистое двухэтажное здание, построенное, наверное, еще в прошлом веке, с темными стенами из красного кирпича и узкими окнами, он усомнился, тот ли адрес ему дали. Но сомнений не оставляла вывеска, подтверждающая, что это действительно фабрика.
Потом уже, в разговоре с новым директором, следователь узнал, что раньше здесь были мастерские, которыми заведовал Александр Карпович. Всеми правдами и неправдами он постепенно превратил мастерские в то, чем теперь является это предприятие.
Директор вздыхал и охал, что ему досталось тяжкое наследство. Производственная база никуда не годится, не хватает квалифицированных кадров, материалы приходится выбивать с боем.
– Только Ветров мог тянуть эту лямку, – со вздохом сказал он. – А я не умею бить поклоны начальству. Мне претит ловчить, химичить… Дайте фонды, гарантируйте поставщиков – тогда я развернусь…
Директор знал Ветрова только понаслышке и мало что мог сообщить о покойном.
Поразмыслив, Гольст решил поговорить с председателем группы народного контроля. Тот работал в полуподвальном помещении. В здании витали запахи масляной краски, свежей извести, свежераспиленного дерева. И все это вперемешку со столярным клеем и ацетоном.
Проходя мимо одной из комнат, следователь увидел, что там трудятся маляры. Внизу, в цокольном этаже, стоял сырой холод.
– Саранцев, – представился Гольсту мужчина лет тридцати пяти, в синем халате, надетом поверх телогрейки. Это и был председатель группы народного контроля. Несмотря на холод, он всегда был весел.
– Слава богу, начали ремонт, – сообщил Саранцев следователю. – Новый крепко взялся за дело. И правильно. Перво-наперво надо создать людям условия на рабочих местах.
– Да, атмосфера у вас, прямо скажем, неуютная, – поежился следователь.
– Ничего! – оптимистично заявил Саранцев. – Это временно. Через неделю поднимемся наверх. Хоть и негоже плохо говорить о покойнике, но Ветров больше думал о том, как бы поуютнее оборудовать дачу в Быстрице, а не цеха…
– Приходилось воевать с ним? – спросил Гольст.
– Еще как! – вздохнул Саранцев. – Ладно, что теперь вспоминать. Нет человека…
– И все же я хотел бы поговорить именно о нем, – сказал следователь.
Они поднялись наверх, в пустую, только что отремонтированную комнату.
Поначалу Саранцев говорил неохотно, чего, мол, ворошить прошлое. Но постепенно разговор наладился. Председатель даже начал горячиться – слишком много, как оказалось, накопилось обид от прежнего директора. Выяснилось, что Ветров злоупотреблял служебным положением – дача практически построена из материалов, добытых якобы для ремонта фабрики. Окружил себя людьми, готовыми делать все, что он прикажет. Вместе делали «навар».
– Какой? – поинтересовался следователь.
– Сам-то Александр Карпович в огонь за каштанами не лез… Все норовил чужими руками… Например, каждый год посылал своего «мальчика» – так мы называли его прихлебателей – в командировку во Владивосток. На целых два месяца. За счет фабрики. И чем, вы думаете, занимался этот «мальчик» на берегу Тихого океана? – спросил Саранцев и сам же ответил: – Фотографировал. На пляже. Привозил выручку до пяти тысяч. Куш, конечно, делил пополам с Ветровым.
– Как вы узнали это?
– Узнали, – усмехнулся Саранцев. – Помимо проезда, командировочных, материал тоже был наш, фабричный. Фотобумага и прочее…
Вскрывала группа народного контроля и другие «художества» прежнего директора.
– Ну и что же вы предпринимали? – задал вопрос следователь.
– Ставился вопрос…
– Результаты были?
– А как же, – снова усмехнулся Саранцев. – Я получил выговор. У Ветрова была рука где надо…
«Честнейший человек», – вспомнил Гольст слова Бориса, сказанные об отце. Неужели близкие не знали, откуда дача, дорогие мебельные гарнитуры, деньги на «Волгу»? Или Александр Карпович, как Янус, имел два лица: на службе – одно, а дома – другое?
То, что у Ветрова были доходы помимо зарплаты, следователь заподозрил, когда выяснил, какой оклад у директора фабрики. На трудовые деньги он не мог построить такой коттедж, который красовался в Быстрице на участке Ветровых, кстати, самом большом в поселке. Какими же чарами окутал Александр Карпович местные власти, чтобы получить лишние сотки? Это тоже предстояло выяснить.
Гольст побеседовал еще с несколькими работниками фабрики. Самое удивительное заключалось в том, что почти все хвалили Ветрова. Однако в похвалах умершему директору слышался один мотив: сам умел жить и другим давал.
Например, когда не шел план, Александр Карпович знал, где можно надавить в верхах. Задание корректировали, и в результате коллектив получал премию.
Ветров покупал уважение и авторитет копейкой, полученной обманом, очковтирательством. Короче говоря, ореол «честнейшего и уважаемого» постепенно исчезал.
Как только Гольст попытался выяснить, не замечали ли сослуживцы у покойного директора признаков психической болезни, все таращили глаза: нормальный, жизнелюбивый человек и весьма себе на уме. Какая уж там шизофрения.
Врач из фабричного медпункта тоже была удивлена тем, что следователь интересуется психическим состоянием Ветрова. Единственное, с чем обращался он в медпункт раза два-три за все время своего директорствования, – с просьбой измерить давление, которое у него было чуть повышено. Это наблюдается иногда у многих в его возрасте – понервничал, вот и подскочило.
Откуда же диагноз, поставленный в Свердловской психиатрической больнице в 1943 году? Шизофрения – не насморк. Она не проходит. Тем более если не лечиться. Но Ветров не состоял на учете у психиатра и не лечился.
Все это насторожило следователя.
…Бобринские в Быстрице не были дачниками, они жили там постоянно и задолго до того, как поселок оброс дачами. Когда-то здесь разбросанно стояло лишь несколько скромных домиков.
Жилища старожилов резко отличались от появившихся позже коттеджей горожан, приезжающих отдыхать на лоно природы только в теплые месяцы. На зиму почти все дачи запирались.
Анастасия Петровна Бобринская не работала – из-за травмы ноги она имела инвалидность третьей группы и получала скромную пенсию. Муж «крутил» кино в клубе, то есть был киномехаником. Когда Ветровы отстроили дом в Быстрице, Анастасия Петровна подрядилась в летние месяцы убираться на их даче, а зимой приглядывать за ней.
Гольст решил побеседовать с Бобринской, надеясь, что она, как человек, часто бывавший в доме Ветровых, может сообщить интересующие следствие факты.
Анастасия Петровна заметно хромала. Была она несловоохотлива, так что пришлось потрудиться, чтобы разговорить ее.
– Александр Карпович был хозяйственный мужик, – сказала она о Ветрове. – Что хошь умел достать. Не то что мой лопух… Крышу уж давно менять надо, все железо проржавело… А Ветров покрыл дачу черепицей. Двести лет стоять будет. И красотища какая! Я девчонкой в Прибалтике была, так там домики – что твои игрушки. А почему? Черепица…
Дача Ветровых, которую следователь видел из окон дома Бобринских – напротив, через улицу, действительно выглядела очень солидно.
– Правда, Александр Карпыч цену копейке знал. Прижимистый был… У них в доме строгий порядок: что заслужил, то и получай.
– В каком смысле? – не понял Гольст.
– Приучал детей к строгости и труду. К примеру, надобно забор покрасить. Другой бы со стороны нанял. А Ветров говорит сыну: хошь, мол, заработать – вот тебе краска, вот кисть. Кончил красить – получай заработанное…
– Вы хотите сказать, что Борис выполнял дома работу за деньги? – уточнил следователь.
– Ну да, – подтвердила Бобринская. – Вскопал огород – денежки на стол. У их, как говорится, все было на хозрасчете. Тряпку просто так не выбросят. Но это уже жадность, я так мыслю. Особенно Надежда Федоровна отличалась. Мы даже раза два поцапались с ней.
– Из-за чего?
– Да ладно, – отмахнулась Анастасия Петровна. – Что уж вспоминать…
– И все же? – настаивал Гольст.
– Обидно, – с горечью проговорила Бобринская. – Я уж у их старалась, как говорится, не за страх, а за совесть. Драишь полы, стекла – чтоб ни пылинки… Думаете, с моей ногой это просто? Пришла я однажды к Надежде Федоровне за месячным расчетом. Дала она деньги. Смотрю, пятерки не хватает. Я этак культурно, вежливо говорю: «Вы, Надежда Федоровна, наверное, обсчитались». А она: «Нет, мол, милая, все правильно. Забыла, что дала для твоей Фае Ларочкино платье?» Поверите, товарищ следователь, я чуть не села. Лариса из платья того выросла. Да и не просила я платье это. На что оно? Надежда Федоровна сама мне сунула. Ладно, думаю, пятеркой не озолочусь, нехай у Надежды Федоровны совесть заговорит… Правда, не сдержалась, пристыдила ее. Она отвечает: ежели не хочешь у нас работать, так и скажи. Ну, я и ляпнула: да, не хочу! Поцапались мы и разошлись. Дня через три Александр Карпович пожаловал. Нечего, мол, дуться, приходи, как прежде. Я уж остыла. Помирились. Но пятерку она так и зажилила…
– Давно это было? – спросил следователь.
– Года два назад. А этим летом?.. Валялся около сарая Ветровых кирпич – половинки, четвертинки. Остатки. Борис вывез за ограду, за деньги опять же.
Мой, – так называла Бобринская мужа, – говорит Карпычу: сосед, можно взять кирпич? Нам аккурат надо было пристройку чинить. Ветров говорит: бери, коли надо. Ага. Перетаскали, починили пристройку. Потом дает мне Карпыч расчет за месяц. Гляжу: опять пятерки не хватает. Надежды Федоровны как раз не было, она цветы продавать поехала в город. Спрашиваю: где пятерка? Ветров говорит: кирпич брали? Брали. Я ему: так ведь бой, вам все равно не нужен. А он на полном серьезе: раз вам нужен, значит, платить надо. Не у нас, так в другом месте купили бы. И пошло-поехало… Целую лекцию мне прочитал, что каждая вещь свою цену имеет. Ну, плюнула я, повернулась и ушла. Мой, как узнал, тут же к Ветровым побег. Чуть не до драки дошло… Но куда ему с двоими? Борис за отца вступился. Я решила: все, ноги моей больше у них не будет. После той ссоры не ходила убирать.
– А это когда случилось?
– Да за неделю до пропажи Ларисы. – Бобринская вздохнула. – Вот сейчас все думаю: и чего мы так не бережем хорошее в жизни? Ну, поругались. Из-за чего? Из-за какой-то пятерки. А теперь их уж нет… Я их, конечно, не осуждаю сейчас. Плохо, что сынка воспитали по-своему…
– А Ларису?
– Ларочка была золото, – растроганно протянула Анастасия Петровна. – Ласковая, добрейшая душа. Дружила с моей Фаей. То пирожок принесет, то шоколадку. Всем делилась. Надежда Федоровна недовольна была, сколько раз отчитывала Ларису. Нет, говорит, в дом, так ты из дома… Может, Ларочка поэтому и убегла? – Анастасия Петровна жалобно посмотрела на следователя. – Сердечко хорошее было у девочки. Сколько раз она плакала вот тут. – Хозяйка показала на старенький диван.
Гольст попросил Бобринскую вспомнить о событиях в ночь на первое сентября. Та рассказала, как в половине четвертого к ним прибежала невеста Бориса с охотничьим ружьем и сообщила о трагедии в доме Ветровых.
– Я в первый раз пошла в ихний дом после ссоры. Борис ходит по дому в одних трусах и майке. А что было в спальне – ужас! – Анастасия Петровна передернула плечами. – Я месяц после этого спать не могла…
– Вы слышали выстрелы?
– А как же! Очень даже хорошо слышала.
– А не можете сказать, сколько времени прошло между первым и вторым выстрелами?
Бобринская задумалась.
– Да как вам сказать… Быстро время прошло…
– Ну, сколько минут? Хотя бы приблизительно?
– Какие там минуты! Почти один за другим… Секунды три-четыре.
– Это вы точно помните? – переспросил Гольст.
– Не верите – можете у моего спросить. Он подтвердит. Зачем мне врать? – даже несколько обиделась Анастасия Петровна.
Допросив Бобринского, следователь получил тот же ответ: между первым и вторым выстрелами прошло не более четырех секунд.
– Ну и порядки были в семье Ветровых! – заметил следователь Сергей Михайлович Ворожищев, один из участников следственной группы, когда прочитал показания соседей. – Все оценивалось в рублях. А где же сердечность и доброта, о которой говорили все вокруг? Хлебосольство?
– Насчет доброты – это для посторонних. А хлебосольство… – Владимир Георгиевич усмехнулся. – Ветровы приглашали только нужных людей. Александр Карпович имел большой круг знакомых. Например, из стройтреста – чтобы доставать стройматериалы. Начальника телефонного узла – чтобы городской телефон провести на дачу. Замначальника горторга – дефицит… Все как на подбор номенклатурные работники. За столом у Ветровых рекой текли коньяк, марочные вина. Само собой разумеется, икра и другие деликатесы…
– Ну, тогда понятно. И все же странно, человек с таким размахом, а мелочился. За какое-то старое детское платьице удержал у домработницы пятерку. А история с кирпичом – просто курам на смех.
– Это что! – сказал Гольст. – В прошлом году скандал был. Пришли проверять показания электросчетчика. Дома была одна Лариса. Контролер заподозрил что-то неладное: огромный дом, разные электроприборы, даже электрическая пила, а расход энергии – на копейки. И обнаружилось приспособление для кражи электричества. Ветрову удалось замять дело через знакомых.