Портрет в черепаховой раме. Книга 1. Покинутая дама
– Чем угодно и кем угодно. Ярмарки для того и устраивают, чтобы очаровывать. Любой офицер может на них очароваться, на то он и офицер.
– Что же делать тогда этой даме?
– Поехать на эту ярмарку тоже. Это, во-вторых. И не спускать глаз со своего офицера. Это, в-третьих.
– У него же служба, – напомнила княгиня. – Целый день в полку! А ночь в казарме.
– Поэтому необходимо послать туда верного человека, чтобы он следил за каждым шагом офицера. Это, в-четвёртых.
– И это поможет?
– Спасти не спасёт, но обезопасит.
– Кого?
– Даму.
– От чего?
– От полного незнания того, что может там произойти, – разъяснил лейб-медик.
– А как дама света узнает о том, что полк отправили на ярмарку?
– Она услышит.
– Что?
– Как музыка заиграет, так он и отправится.
– Стало быть, надо прислушиваться?
– Надо, многоуважаемая княгиня! Просто необходимо!
– Так я и передам.
– Даме света?
– Ей! Самолично! – подтвердила Наталья Петровна и добавила шёпотом. – По величайшему секрету.
– Никакого секрета в этом уже нет!
– Почему?
– Потому что музыка уже заиграла! Слышите?
Военный марш был слышен уже довольно внятно.
Княгиня прислушалась, улыбнулась и, достав кошелёк, сказала:
– Вот тебе за твои труды, Джон-Ванюша! За выздоровевшего сына – это, во-первых, – и она протянула ему ассигнацию.
– Thank you!
– Во-вторых, за мудрые советы, – и княгиня отдала ему вторую купюру.
– Спасибо!
– В-третьих, чтобы тебе повезло, наконец, в игре! – и Голицына вручила лейб-медику третью ассигнацию.
– От всего сердца вас благодарю!
– И, в-четвёртых, чтобы ты, наконец, выиграл! – и передала Роджерсону четвёртую купюру. – Как? Стало немножко веселее?
– Стало! Thank you very much! – с улыбкой ответил лейб-медик, галантно поклонился и покинул малую гостиную.
Появление любимого офицера
А музыка звучала всё громче и громче. Находившиеся в большой гостиной дети княгини бросились к окнам. За барчуками поспешили гувернёры. Из малой гостиной вышла и Наталья Голицына.
– Смотрите, смотрите! – крикнула Катя.
– Гвардейская конница идёт! – сразу определил Дмитрий.
– И музыка какая! – воскликнул Борис и галантно обратился к сестре. – Permettez-moi, Mademoiselle Catherine?
– Autorise! – ответила Катрин.
Борис протянул княжне руку, и молодые люди начали танцевать.
– Смотрите! – крикнул Дмитрий. – Офицер на белом коне!.. Спешился!
Брат с сестрой тотчас прекратили танцевать и подбежали к окну.
– К нам направился! – сказал Борис.
– К нам, маменька, к нам! – закричала Софья.
Княгиня Голицына подошла к окну.
На улице соскочивший с коня рослый офицер в шубе, накинутой на плечи, бросил поводья ординарцу и решительно направлялся к подъезду. Наталья Петровна повернулась к гувернёрам:
– Пьер, Сюзанна, уведите детей!
– Мсье! – позвал Пьер.
– Мадемуазель! – позвала Сюзанна.
– Мамочка! – хором запротестовали дети. – Ещё чуть-чуть!
– Никаких чуть-чуть! – строго ответила княгиня. – Из столовой тоже видно хорошо!
Гувернёры увели детей.
Тем временем комнатный лакей княгини Панкратий Быков, крепкий парень лет двадцати, провожая надевавшего шубу Роджерсона, услышал звонок и отворил входную дверь. Перед ним стоял статный офицер тридцати двух лет от роду.
– Милости просим, господин полковник! – сказал Быков. – Сейчас доложу!
Командир полка влетел в переднюю и чуть не столкнулся с лейб-медиком.
– Добрый день, господин Загряжский! – произнёс Роджерсон.
– Здравия желаю, господин лейб-лекарь!
А Быков заглянул в гостиную и доложил:
– Господин Загряжский!
– Зови! – кратко приказала княгиня.
Быков широко распахнул дверь, пропуская полковника, затем закрыл её и пошёл провожать лейб-медика.
А влетевший в гостиную полковник сбросил на пол шубу и, подбежав к княгине, обнял её:
– Bonjour, дорогая Наташенька!
– Ванюшенька, от окна отойдём! – воскликнула княгиня и потянула красавца-офицера вглубь комнаты. – Тебя никто не видел? Языки-то, как ножи острые – жих-жих!
– Плевать мне на все языки разом! Кто посмеет сказать обо мне что-нибудь дурное? – загрохотал офицер и добавил:
На свете сем живу я, истину храня:не трогаю других, не трогай и меня!– Её Величество не устаёт повторять, – напомнила Голицына, – что всё, влекущее за собой гнусность и отвращение, места иметь в Санкт-Петербурге не может!
– Никакой гнусности я за собою не влеку! – ослепляя улыбкой, ответил Загряжский. – Пиит сказал:
Мы пленны слабостьми, пороки нам природны,но от бесстыдных дел и смертные свободны.Затем, перейдя на прозу, полковник заявил:
– Проститься забежал! Только что мимо гром-камня и монумента высочайшего проскакали. В город Дерпт направляемся. На ярмарку. По высочайшему указу.
– А как же я? – запричитала княгиня. – У меня даже портрета твоего нет! На что прикажешь взглянуть, как останусь в разлуке?
– В Дерпте намалюют! Там, говорят, этими мастерами, что людей на портретах изображают, пруды прудить можно. Мгновенно изобразят! – сказал Загряжский и торжественно добавил:
– Без Наташи очи сиры,сиры все сии места,отлетайте вы, зефиры,без неё страна пуста! Наступайте вы, морозы, увядайте нежны розы!– Опять твой любимый пиит? – с улыбкой спросила Наталья Петровна.
– Как же без него? Я только твоё имя в его стих вставил.
– Он и здесь тебя дожидается, – княгиня протянула Загряжскому книжицу. – Мой тебе презент!
– Спасибо, Наташенька! – полковник наугад раскрыл книжку и прочёл. – «Как любиться в жизни сладко!»
– Да, сладенько! – согласилась Наталья Петровна.
Иван спрятал книжку в сумку, что висела у него через плечо, взглянул на руку княгини и воскликнул:
– Фатта фриттата! Колечко новое!
– Нравится? – спросила княгиня.
– Замечательное колечко! И камушек небесного цвета!
– Бирюза! – торжественно произнесла Голицына. – Камень для Натальи! Покровительствует делам сердечным и приносит счастье!
– Прекрасный камушек!
– Иванам бирюза тоже помогает. Ты же в апреле рождён?
– Да.
– Стало быть, телец. А тельцов бирюза защищает от неприятностей и дурных мыслей! И сулит им невероятную удачу!
– Которая нам сейчас просто необходима!
– Поэтому получай! – вынув из сумочки кольцо, княгиня надела его на палец левой руки Загряжского. – Как?
– Такой же, как у тебя! – воскликнул Иван, положил правую руку на сердце, на мгновение замер и произнёс. – Заколотилось! Как часы башенные: бом-бом-бом!
– Вот видишь!
– Спасибо тебе огромное, дорогая Натальюшка!
– А когда я твой портрет получу?
– Для этого, как любит говаривать светлейший князь, надо употребить самое последнее средство!
– Какое? – насторожившись, спросила Наталья Петровна.
– В Дерпт прискакать! Музыки уже почти не слышно!
– Я приеду к тебе, Ванюша! Непременно приеду! И художника тамошнего потороплю. Сейчас же начну собираться! Слышишь?
– Значит, до встречи, моя княгинюшка?
– До скорой встречи, Ванюшенька, ненаглядный мой!
Они снова обнялись, расцеловались. Загряжский вынул из ножен саблю, взмахнул ею и, похлопав по сумке, воскликнул:
– Сопровождающий нас пиит много раз заявлял:
Я рвусь, изнемогая!Взгляни на скорбь мою!Взгляни, моя драгая,на слёзы, кои лью!Затем, вернув саблю в ножны и подхватив брошенную на пол шубу, добавил:
– Лихом не поминай, Наташенька!
Не буду больше числитья радостей себе,хотя и буду мыслитья только о тебе!– Счастливого пути! – пожелала Наталья Петровна.
– Счастливо оставаться! – ответил Загряжский и помчался, как ветер.
Княгиня метнулась к окну. Помахала рукой вскочившему на белого коня офицеру и стала царапать обмёрзшее стекло. Появилась буква «П».
– Петербург, – тихо произнесла Голицына.
Затем рядом с ней возникла буква «Д».
– Дерпт, – сказала княгиня. – П и Д… Фатта фриттата! Фатта фриттата!
Буквы быстро покрывались морозной паутинкой, а в гостиную заглянул Панкратий Быков и негромко произнёс:
– Владимир Борисович!
Голицына отошла от окна.
Дверь отворилась, и появился князь Голицын, супруг Натальи Петровны:
– Желаю здравствовать!
– Тебе тоже здравия и удачи! – ответила княгиня.
– Удач число невероятное!
– Опять повезло?
– Сплошные тузы и короли! – воскликнул князь и изобразил руками тасующиеся карты. – Но почему вдруг такое везение?
– Не хочешь ли ты этим сказать, что это я тебе наставляю? Кое-что. Чем бодаются.
– Что ты, дорогая моя! Как можно? Боже упаси!
– Любишь меня по-прежнему? – спросила княгиня строгим тоном.
– Конечно, люблю! Очень! – ответил Голицын, обнял жену и чмокнул её.
– Будешь переживать в разлуке?
– В разлуке? – удивился князь. – С кем?
– Со мной! Уезжаю.
– Куда?
– В Дерпт на ярмарку. По просьбе Её Величества.
– Счастливо тебе доехать! Буду очень скучать, дожидаясь, – сказал Голицын, ещё раз чмокнул жену и удалился.
Княгиня дождалась, когда затихнут его шаги и позвонила в колокольчик. Тотчас появился Панкратий Быков.
– Собирайся! – распорядилась Голицына. – В Дерпт по мчишься. И глаз там с него не спускай! До самого моего приезда.
– Слушаюсь, – ответил Панкратий и, бесшумно ступая по половицам, покинул гостиную.
Пациент лейб-медика
Вечером того же дня Иван Самойлович Роджерсон вошёл в апартаменты, которые занимал двадцатидвухлетний фаворит государыни Екатерины Александр Дмитриевич Ланской, и спросил:
– How are you? – и сразу же повторил по-русски. – Как чувствуем себя, господин Александр?
Тот ответил:
– Силы потихоньку возвращаются.
– Это неплохо! – сказал лейб-медик. – Даже, пожалуй, очень хорошо! Выходит, raspberry помогает.
– А нет ли средства посильней малины?
– Княгиня Голицына рекомендует ещё хрен с горчицей употреблять. Во время обеда.
– Попробую! Хотя я и так люблю эти приправы. Но не думаю, что они могут мне помочь.
– Княгиня просто так ничего не посоветует.
– Попробую! – с надеждой воскликнул Ланской. – Принеси!
На следующий день
Придворный звонарь Кузьма Немов сказал негромко:
– Хватит спать! Пора вставать!
Затем перекрестился и семь раз пробил в колокол, возвещая о том, что уже 7 часов утра.
В пустом тёмном коридоре Зимнего дворца появилась заспанная Марья Перекусихина.
Происходила Марья Саввишна из семьи рязанских дворян. В юном возрасте перебралась в северную столицу и поступила на службу к великой княгине Екатерине Алексеевне, став одной из её комнатных девушек. Всех их на немецкий манер звали юнгферами. После переворота 1762 года, провозгласившего Екатерину самодержавной правительницей России, Марья Перекусихина оказалась в числе ближайших наперсниц государыни. Но при этом продолжала именоваться горничной царицы или – на всё тот же немецкий манер – камер-юнгферой или первой камер-фрау.
Подойдя к покоям императрицы, Марья Саввишна решительно отворила дверь и вошла в спальню. Екатерина уже проснулась, но всё ещё лежала в постели.
– Доброе утро, Катерина Лексевна! – негромко произнесла Перекусихина.
Государыня молчала.
– Доброе утро! – чуть громче повторила Марья.
– Здравствуй, Саввишна! – еле слышно ответила Екатерина. – Сон странный мне приснился. Разобраться хочу!
– Что за сон?
– Будто бы монумент ожил.
– Как это?
– Конь заржал, Пётр стеганул его, конь спрыгнул с гром-камня и поскакал. По Гороховой улице. А Пётр кричал на ходу, что до армии Суворова доскачет и поведёт её на Анапу.
– Что за Анапа такая?
– Крепость на Чёрном море. Турки её строят.
– Ну и пусть себе строят, турки – крепость, а мы – монумент! – сказала Перекусихина, раздвигая портьеры на окнах. – Со статуей всё ясно: четыре уж года прошло, как лошадку отлили, застоялся коник, и император заскучал. Решили поразмяться. И подсказать тем, кому сны такие снятся, что пришла пора с кроватки подниматься.
– Роджерсон по утрам полежать советует, – сказала Екатерина. – И Сашенька к тому же болен.
– Александр Дмитрич скоро поправится, Роджерсон крепко за него взялся! К тому же небо вон – всё в звёздах, луна светит, и солнышко скоро взойдёт! Что может быть прекраснее? Вставайте, Катерина Лексевна! Умоетесь, кофею попьёте, а там…
– Что? – спросила императрица.
– Жизнь продолжится, всё живое проснётся, увидит на небе светило ясное, возрадуется и возликует!
– И что?
– А то, что живым положено быть весёлым! И всех вокруг себя веселить!
– Ты права, Саввишна! – ответила Екатерина. – Надо быть весёлой. Только это помогает нам всё превозмочь и перенести. Весёлость и для здоровья полезна! Но как сон этот непонятный из головы прогнать?
– А что в нём непонятного? – спросила Марья.
– Что монумент открываем, народ на площади собрался, все моего сигнала ждут. А я его дать не могу, потому что змея нет, не отлит ещё. Кого император копытом конским давить будет? На кого монументу опираться? Опрокинется ведь!
– И опрокинулся?
– Нет.
– Почему?
– Поскакал потому что. И Пётр на Анапу не зря войска вести собрался! Что-то мне хотел передать. Но проснулась я.
– И правильно сделали! Сны непонятные прерывать просто необходимо! – сказала Марья и громко крикнула. – Зи-и-инка! Хватит дрыхнуть!
Дверь, скрипнув, отворилась, и горничная Зинаида внесла в спальню кувшин с тёплой водой и миску со льдом.
– Эх, Саввишна! – произнесла Екатерина, вставая. – Что б я без тебя делала?
– Слушались бы своего Роджерсона и лежали бы в тоске да унынии! До тех пор, пока на горшок не приспичит!
Императрица улыбнулась, взяла у горничной кувшин, прополоскала тёплой водой рот, натёрла льдом лицо и, накинув шлафрок, потянула носом:
– Запах-то, запах какой!
– Вот вам и первая радость! – тут же заметила Перекусихина. – То ли после кофея будет!
Горничная удалилась, а Екатерина потянулась к корзинке, что стояла рядом с кроватью. Там на розовой подушке, обшитой кружевами, спали её любимые собачки – английские левретки. Четырнадцать лет назад пару этих симпатичных пёсиков привёз в Россию доктор Томас Димсдейл, выписанный из Англии для прививки государыне оспы.
Собачки проснулись и весело затявкали.
– Вот и вторая радость! – обрадовалась Марья Саввишна, открывая дверь в соседнюю комнату, где на столе уже стояли кофейник с крепчайшим кофе, чашка со сливками, сухари, гренки, ватрушки и пончики.
Екатерина вошла и выпила кофе с гренками. Собачки уплели сухари, пончики, ватрушки и сливки.
– Третья радость! – продолжала подмечать Перекусихина.
Возвратились в опочивальню. Императрица позвонила в колокольчик. Вошёл дворецкий.
– Пожалуйста, будьте так добры, – мягко произнесла Екатерина, – принесите мне табакерку!
Дворецкий, хорошо знавший привычки и пристрастия государыни, уже держал табакерку в руках и протянул её. Екатерина взяла щепоть та бака, закрыла глаза и, втянув носом, чихнула.
– Будьте здоровы, Ваше Величество! – воскликнул дворецкий.
А Марья Саввишна добавила:
– Вот вам и четвёртая радость – будем здоровы!
Вернув дворецкому табакерку, императрица достала из коробки, что стояла неподалёку, сигару. Перекусихина обернула сигарный кончик шёлковой лентой, дворецкий достал огниво и добыл огня. Закурив, Екатерина спросила:
– Бецкой не приходил?
– Дожидается!
– Пусть войдёт!
Дворецкий удалился, и вскоре появился семидесятисемилетний Иван Иванович Бецкой, ещё недавно личный секретарь государыни, а теперь просто чтец. Он весь дрожал.
– Что случилось? – воскликнула Екатерина.
– Продрог по дороге! Мороз такой, что до костей пробирает!
Императрица позвонила. Заглянул дворецкий.
– Кофею! – приказала государыня.
В спальню внесли поднос, на котором стояли чашка с ароматным напитком и чашка со сливками.
– Испей! – сказала Екатерина.
Бецкой с явным удовольствием вдохнул кофейный запах и добавил в чашку немного сливок.
– Карабинеры как? – спросила императрица.
– Скачут по направлению к Дерпту и через несколько дней будут там! – бодро ответил Бецкой и выпил чашку кофе до дна большими глотками.
– Как теперь? – участливо поинтересовалась императрица.
– Божественно! – ответил Бецкой.
– Вот вам и пятая радость! – подала голос Перекусихина.
– Тогда спрошу! – сказала государыня. – Змея под монументом разместили?
– Змея? – переспросил Бецкой.
И вдруг закатил глаза, зашатался и рухнул в стоявшее за ним кресло.
– Ой, батюшки мои! – воскликнула Марья Саввишна. – Что с вами, Иван Иваныч!
Екатерина затрезвонила в колокольчик.
Вбежали дворцовые слуги и унесли Бецкого.
– Что это с ним? – спросила императрица.
Перекусихина в недоумении развела руками.
Вошёл лейб-медик Роджерсон.
– С добрым утром, Ваше Величество!
– Доброе утро, Джон! Что с Бецким?
– Ужасное сердцебиение!
– От холода? – спросила императрица.
– Холод не причём, – ответил лекарь. – Кофе слишком крепкий.
Из-за спины Роджерсона выглянул дворецкий:
– Мы думали, кофе для вас, Ваше Величество! Знали б, что Бецкому, шайкой воды разбавили б!
– Это опасно? – с тревогой спросила Екатерина.
– Оклемался уж! – ответила Перекусихина, выглядывая в дверь. – На ноги встаёт!
– Порядок всегда берёт верх над непорядком, – сказала императрица. – Даже тела небесные взять, и те порядку повинуются. А за Бецким приглядите!
– Приглядим, Ваше Величество! – ответил Роджерсон.
– А с Александром как?
– Поправляется. Скоро встанет!
– Скорее бы!
– Не завтра, так послезавтра в полном здравии будет! – ответил лейб-медик и спросил. – А вы как, Ваше Величество, себя чувствуете? Помощь лекаря не требуется?
– Вчера на ночь Мольера перечитала, «Лекаря поневоле» и «Мнимого больного», так что твоя медицина, Джон, стала мне ещё больше не по душе. Вполне хватит и того, что я посмотрела на тебя!
– Буду и дальше продолжать!
– Что?
– Возникать и своим присутствием лечить и поднимать настроение! – сказал Роджерсон.
– Какие ещё новости? – спросила Екатерина.
– Карабинеры в Дерпт ускакали.
– Знаю. Я же их напутствовала вчера.
– А я в это время по Вашей просьбе княгиню Голицыну навещал. Сына её осматривал.
– И что оказалось?
– Всё точно так, как Вы предполагали: сын поправился, а командир полка карабинеров заглянул к княгине, чтобы проститься.
– И что?
– Мне кажется, что Голицына после этого прощания, как Вы и предсказывали, последует вслед за ним. Чтобы не допустить… sharm, glamour…
– Очарования, – подсказала императрица.
– Да! Которому подвержены все, кто оказывается на ярмарке. Недаром на Руси говорят: один в поле не воин. А если рядом с воином появится дама…
– Будем наблюдать, что произойдёт!.. Пока свободен, Джон!
Роджерсон галантно раскланялся и удалился.
– Жаль Бецкого! – с сожалением произнесла Марья.
– Не всё в этой жизни радость приносит! – заметила Екатерина.
– Вот уж воистину – чудеса в решете: дыр много, а попробуй пролезь!
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Бецкой.
– Пролез! Надо же! – изумилась Перекусихина.
– Змея уже под монументом разместили! – сказал Бецкой. – Есть на кого коню царя Петра опираться!
– А про Анапу что говорят? Напомни, как её называют!
– Султаны называют её «ключом азиатских берегов Чёрного моря», турецкие паши говорят, что Анапа – «пробка Керченского пролива», а наши офицеры считают, что это «пробка в горле» на пути завоевания Кавказского побережья.
– Хорошо, Иван! – произнесла императрица. – Пойди, отдохни!
– Отдохну и всё доскажу, – ответил Бецкой и покинул покои.
– Надо же! – воскликнула Перекусихина. – От чашки кофея чуть Богу душу не отдал! У княгини Голицыной третьего дня, сказывают, такая ж закавыка приключилась.
– Что с ней? – насторожилась Екатерина.
– С княгиней всё в порядке!
– Что ж она ко мне не является? – спросила императрица, отложила сигару и позвонила.
Вошёл дворецкий.
– Княгиню Голицыну! – потребовала Екатерина. – Чтоб к обеду пришла!
– Слушаюсь, Ваше Величество!
Дворецкий удалился.
А государыня повернулась к Перекусихиной и спросила:
– А кто у нас сегодня главный повар?
– Ваш любимый «кёхин» Шульц.
По дороге в Дерпт
Каргопольский карабинерный полк двигался в сторону Дерпта, всадники заполонили всю дорогу. Встречные повозки вынуждены были пережидать, когда карабинеры освободят им путь. Впрочем, остановившихся саней было не очень много – зимой люди предпочитали сидеть по домам, разъезжали лишь те, кого пригласили в гости.
Полковник Иван Загряжский скакал впереди полка, но изредка переводил своего коня на шаг, пропускал мимо себя ряды конников, чтобы убедиться, что всё в порядке. И при этом говорил офицерам:
– У меня вопрос к языку прилип, отлепите?
– Что за вопрос? – интересовались карабинеры. – Спрашивайте! Попробуем отлепить!
И командир полка спрашивал:
– Кого сегодня очаровывать будем?
– Так нет же никого! – следовал ответ. – В тёплых домах все красавицы попрятались.
– Появятся! – обещал Загряжский. – Главное, надежды не терять!
– Будем стараться! – восклицали офицеры.
У поручика Сергея Стрешнева полковник тоже спросил:
– Кого очаровывать будем сегодня?
В ответ услышал:
– Всех, кого повстречаем!
И вновь спросил:
– А с приветствием как?
– Учим, – ответил поручик. – Вечером буду проверять.
– А утром? Сразу после сна, на свежую голову!
– Проверю и утром! – ответил Стрешнев.
– И в обед проверка необходима! – заявил полковник. – Чтоб от зубов отскакивало!
– Проверю и в обед! Неплохо было бы про Дерпт что-нибудь сочинить! – предложил поручик.
– Не возражаю! – согласился Загряжский.
– Легко сказать! – заметил Стрешнев и продекламировал:
Стихи слагать не так легко, как многим мнится.Незнающий одною рифмой утомится!– Звучит неплохо! – с улыбкой отметил Загряжский. – Но тот же пиит на это ответил:
А если у тебя без мозга голова,пойди и землю рой или руби дрова!– Согласен! – сказал Стрешнев. – И был бы готов рыть и рубить, если бы пиит не утверждал:
Нечаянно стихи из разума не льются,и мысли ясные невежам не даются.– Это точно! – согласился полковник. – Не случайно у него и такая строка есть: «Невольные стихи чтеца не веселят».
– Правильно! В стихах воля должна быть! – сказал поручик.
– Однако, – произнёс Загряжский, раскрыл висевшую на плече сумку, достал книжицу, полистал её и прочёл:
Однако, тщетно всё, когда искусства нет,когда творец, трудясь, ручьями пот прольет.Он мнит, что он, слепив стишок, себя вознеспредивной хитростью до самых до небес.Всё то, что дерзостно невежа сочинит,труды его ему преобращают в стыд.Когда искусства нет, иль ты не тем рождён,не строен будет глас, и слог твой принуждён.Стрешнев улыбнулся и произнёс:
– Тут можно ещё добавить и такие слова:
Слог песен должен быть приятен, прост и ясен,витийств не надобно, он сам собой прекрасен;чтоб ум в нём был сокрыт, и говорила страсть,не он над ним большой – имеет сердце власть!– Прекрасное утверждение! Но если одним вареньем питаться, оно быстро надоест. Некоторые блюда горчичку с хреном к себе требуют. Сегодня вечерком поразмышляем, как поступить. А перед Дерптом общую проверку устроим! – сказал командир полка, положил книжицу в сумку и, взглянув на кольцо на пальце своей руки, добавил. – Нам ведь невероятную удачу предрекли.
– Кто? – спросил Стрешнев.
– Та, что мне это колечко подарила. Бирюзовое! От всех неприятностей, сказала, защитит. И я, вспоминая её, теперь повторяю про себя:
Ты в жизни мне одна отрада,одна утеха ты, мой свет,за горести ты мне награда,котору счастье мне дает.– Тоже Сумароков?
– Он! – ответил Загряжский и с улыбкой добавил. – Приветствие учите! И ищите тех, кого очаровывать будем!
И поскакал вперёд, в очередной раз обгоняя своих карабинеров.
Обед в Зимнем дворце
Прибывшую с визитом в Зимний дворец княгиню Голицыну императрица Екатерина сразу пригласила к столу, сказав:
– Сегодня будем пробовать моё самое любимое блюдо.
– Какое?
– Сегодня на кухне командует «кёхен» Шульц, повар, который всё делает из рук вон плохо.
– Я бы выгнала такого! – заявила Голицына. – К чёртовой бабушке!
– Многие мне это советуют.
– И что же?
– Не могу!
– Почему?
– Слишком много он мне служил, – ответила Екатерина. – И уйму несъедобных блюд наготовил!