– Если человек слаб, то правильно исполненная порка поможет ему стать сильным, – глубокомысленно заметил медикус. – А если силен – не повредит.
И вздохнул, наблюдая за тем, как Галилей смешивает табак с извлеченной из коробочки травой темно-желтого цвета. На Линге, в отличие например от Анданы, вихель был запрещен, однако астрологу «Амуша» полагалась поблажка, и, завидев Квадригу, местные полицейские отворачивались, хотя с легкостью могли отыскать в его карманах и поясной сумке пять-шесть лет каторжных работ. Впрочем, поблажка полагалась всем настоящим, водящим через Пустоту цеппели, астрологам.
– Альваро, откуда такие познания? – осклабился Бедокур. – Был опыт?
– Я сделал сии умозаключения на основе наблюдений и теоретических изысканий, месе карабудино.
– Мне одному кажется, что здесь ужасный сквозняк? – Бабарский демонстративно высморкался, аккуратно свернул платок, и продолжил: – Если кого и надо пороть, так это тутошнего хозяина. Он преступно относится к здоровью посетителей.
– Не тутошнего, а здешнего, – меланхолично поправил суперкарго Мерса.
– И еще за то, что пускает в приличное заведение всяких умников.
– ИХ, в зале душно! – не сдержался Бедокур. – Даже волосы потеют.
– А у меня ажарская астма! Я задыхаюсь!
– Откуда у тебя астма?
– Выросла!
– На Андане подцепил, – язвительно сообщил Хасина. – В заведении синьоры Улитки.
– Разве астма так передается? – испугался Чира.
Медикус деликатно заржал.
Несмотря на то что каждому члену экипажа полагалась комната в замке, офицеры, за исключением Дорофеева и Валентина, предпочли поселиться в городе и коротали вечера в харчевне «Золотой дуб». Той самой, что не меняла облик шестьсот семьдесят четыре года, в результате чего посетители вынужденно наслаждались раннелингийскими интерьерами: тяжеленными столами из плохо выструганных досок, неудобными лавками и глиняной посудой. Но еду в «Дубе» подавали отменную, а местное пиво славилось на все дарство Кахлес. Харчевня не пустовала даже в будние дни, однако офицеров Помпилио всегда ожидали лучшие места и быстрое обслуживание.
– Если у тебя астма – иди на воздух, ипать-копошить, – посоветовал Галилей Квадрига, с наслаждением раскуривая трубку.
Над столом лениво повисло вихельное облако.
– Иди курить туда. – ИХ неопределенно махнул – рукой.
– Не могу подняться с лавки, – обезоруживающе улыбнулся астролог. – Пьян.
– А вот меня ваши слова э-э… возмущают, – неожиданно произнес Мерса, откладывая двузубую вилку. – Вы сожалеете, что мессер не выпорол э-э… человека, и это безнравственно! Мы ведь не о лошади говорим.
– То есть лошадей пороть можно? – немедленно уточнил Хасина. – Это нравственно?
– Не согласен, – встрял Бабарский. – Я, к примеру, не то что лошадь, даже собаку бродячую не пнул ни разу в жизни. Хотя все они блохастые твари, а блохи разносят заразу.
– Я тоже, – добавил Бедокур. – В смысле, не зараза блохастая, а насчет собак. Бить животных – плохая примета. Это вам даже начинающая ведьма скажет.
– Собака может укусить, – промямлил Галилей, попыхивая трубкой. – Меня однажды пыталась, но я спугнул ее щепоткой свуи.
– А лошадь может лягнуть, – ляпнул алхимик и тут же укорил себя за длинный язык.
– Что, Мерса, не любишь животных? – медикус театрально покачал головой. – Не ожидал от человека столь прогрессивных взглядов. Это самый настоящий флукадрук.
– Какой же ты злой, Мерса, – тоненько хихикнул ИХ, старательно вытирая руки льняной салфеткой.
– Алхимик, ипать-копошить. – Квадрига блаженно прикрыл глаза. – Я всегда с подозрением относился к людям, которые проводят жизнь возле атаноров. Надышатся всяким, потом идеи распространяют.
И пыхнул вихельным выхлопом.
– Я люблю э-э… животных, – покраснел Мерса.
– Я видел, как Энди ел рагу, – припомнил Бедокур.
– Мерса, это безнравственно, – продолжил изгаляться Хасина. – Если ты действительно любишь животных, зачем поглощаешь их трупы? Почему тебя не тошнит?
– И ботинки кожаные таскаешь, – въедливо добавил ИХ. – А еще ремни и перчатки.
– И цапу кожаную надевал, когда холодно.
– Мерса, ты – лицемер.
– Мы обсуждали телесные наказания, – хмуро ответил Энди.
Он догадывался, что над ним подшучивают, и старательно гасил подступающее раздражение.
– Можно подумать, тебя никогда не пороли.
– Кстати, да, Мерса, ты бунтуешь просто так или тяжкие воспоминания гнетут?
– Я э-э… не бунтую.
– Уже не важно, – отмахнулся Хасина. – Тебя – пороли?
– Расскажи, как это было?
– Участвовал в каком-нибудь мятеже?
– Или на мелком воровстве спалился?
– Ни на чем я не палился, – отмахнулся Энди. – А пороли меня всего один раз э-э… в молодости э-э… когда я работал учеником алхимика на Герметиконе.
– И сильно сей опыт помешал тебе в жизни, месе карабудино?
Алхимик наконец понял, что обрадованные возможностью развлечься друзья просто так не отстанут, и перешел в контратаку:
– Альваро, никак не ожидал, что ты э-э… убежденный сторонник телесных наказаний. Это разве не флукадрук?
– Когда-то я считал телесные наказания несомненным доказательством человековской дикости, но с течением времени понял, что в этом инструменте заложен определенный смысл, – важно ответил Хасина. – Тщательно и беспристрастно проанализировав доступную информацию, я убедился, что в некоторых случаях подобное воздействие необычайно эффективно. Ты, Мерса, не медикус, но наверняка слышал аксиому, что яд в разумных дозах оказывает положительный эффект. – Альваро с наигранной печалью оглядел офицеров. – Человеки несовершенны, говорю вам как сторонний и нейтральный наблюдатель, человеков следует улучшать.
– Не такой уж ты нейтральный, – громко заметил Энди, поправляя очки.
