Кардонийская рулетка

– В Астрологическом флоте служат настоящие герои, – выдал сенатор.

– Совершено верно, синьор.

– Но и адигены тоже там служат.

То ли приотец уже успел набраться, то ли другие темы его не волновали. Или и то и другое вместе: напился и полез в привычные дебри. Когда раскрасневшийся Кучирг открывал рот, Баззе оставалось лишь дипломатично улыбаться.

– Адигены – прошлое. Вы слышали о Единой Партии Вселенского Прогресса? Она объединяет всех думающих, устремленных в будущее людей! Мы выиграли выборы на Приоте… Слышали меня? Мы выиграли выборы, потому что люди хотят идти вперед. Людям нужен прогресс!

– Не сомневаюсь.

Кучирг с подозрением посмотрел на Дорофеева, поразмыслил и осведомился:

– А вы, капитан, каких взглядов придерживаетесь?

– Умеренно консервативных, – сообщил Базза. И пригубил игристого.

– То есть?

– Я готов слушать и соглашаться с критикой властей, но не считаю демократию панацеей от всех бед.

– Что мешает?

– Концентрационные лагеря, которые я видел на Мирте, – предельно вежливо ответил Дорофеев. – Компания построила их для сторонников свергнутого падишаха. Для тех из них, кого не растерзали во время Очистительных погромов…

– Синьор Винчер Дагомаро, консул Ушера и его очаровательная дочь Кира!

«В комментариях не нуждается».

«Фанатик, – слово пришло моментально, при первом же взгляде на консула. – Человек-дело, человек-долг, человек-служение и – человек-власть».

Дары подробно останавливались на личности консула, но Дагомаро, по меткому определению Теодора, в комментариях не нуждался. Он был открыт, он был на ладони, но он был настолько силен, что взломать его не представлялось возможным.

– Очень приятно, консул.

– Взаимно, командор.

Помпилио наградил Дагомаро быстрым взглядом, мимолетность которого балансировала на грани оскорбления, и сфокусировал внимание на Кире:

– Синьорина – настоящая красавица.

– Командор? – подняла брови девушка.

– Это комплимент. Уверен, вы к ним привыкли.

Или наоборот – стала отвыкать за время службы в дальнем гарнизоне, поскольку с развлечениями в Северном Кадаре было не густо. Не сказать чтобы Кира соскучилась по шумным светским мероприятиям, но на прием в честь «самого известного лингийца» девушка собиралась с особым чувством. Ей хотелось блеснуть, и ей это удалось, девушка знала, что тяжеловесный комплимент полностью заслужен – выглядела Кира потрясающе. Соблазнительное вечернее платье: плечи и спина обнажены, немного косметики – молодым она без надобности – и черный жемчуг, лежащий на бархате загорелой кожи.

– Глядя на такую красоту, с особенной тоской осознаешь горькую участь инвалида. – Помпилио тяжело вздохнул.

Кира смутилась:

– Полноте, командор, вы обязательно поправитесь.

– Ты обещаешь?

Вопрос окончательно сбил девушку с толку.

– Я…

– Моя дочь выразила пожелание, – с прохладной улыбкой объяснил Винчер, поглаживая длинную бороду.

Облачение консула было по обыкновению скромным: темный костюм, темная сорочка. Единственное украшение – золотой значок. И подчеркнутая аскеза выделяла Дагомаро из толпы. Кира, воспользовавшись моментом, отошла в сторону, оставив отца и лингийца один на один.

– Моя дочь пожелала вам здоровья из вежливости.

– А я, в свою очередь, выразил благодарность.

– Не сомневаюсь.

– Она действительно красива.

Несколько секунд Винчер пристально смотрел на адигена, пытаясь понять, почему Помпилио заговорил о его дочери, после чего сухо ответил:

– У Киры была прекрасная мать.

– Девушке повезет, если ей достанется отцовский характер.

– Уже достался. – На собеседников бросали взгляды, а потому пикировку мужчины сопровождали пустыми, но лучащимися неподдельным дружелюбием улыбками. – Могу я узнать цель вашего визита на Кардонию, командор?

– Можешь, – кивнул Помпилио. – Я удовлетворяю любопытство.

– И только?

– Удовлетворить мое любопытство гораздо сложнее, чем кажется, – серьезно произнес адиген. – Я изучаю не столько новые миры, сколько людей. Мне интересно наблюдать за их поступками, решениями и ошибками.

– Думаете, я ошибусь?

– Я не думаю, я наблюдаю и делаю выводы.

Небрежный ответ покоробил ушерца, ему захотелось перейти в атаку:

– Ошибки одних – победы других.

– Другие тоже так думают.

– Их мнение не важно. – Дагомаро заставил себя рассмеяться. – В любом случае, я рад, что вы здесь, командор, приятно знать, что Линге небезразлично происходящее.

– А тебе? – неожиданно спросил Помпилио.

– Мне? – не понял консул.

– Тебе небезразлично? И что именно тебе небезразлично? – Дер Даген Тур понизил голос, говорил тихо, только для Дагомаро, но от этого его слова лишь прибавили в весе. – Кровь ближе, чем кажется, консул, всегда ближе. Стоит порезаться, и она тут как тут, чего уж говорить о войне?

– Война любит кровь.

– А ты? Ты любишь?

– Я ее не боюсь.

– А что ты любишь больше, консул: пускать кровь или терять? Не боишься порезаться?

Улыбок больше не было, закончились. Светская пикировка затронула слишком серьезную тему, и теперь Винчер и Помпилио смотрели друг на друга жестко. Но без враждебности.

– У вас интересные взгляды, командор, – хрипло произнес консул. – Полагаю, у нас будет время их обсудить.

– Уверен, консул, – подтвердил Помпилио.

– И еще, чтобы вы знали: моя дочь собирается замуж.

Удар адигена все-таки достиг цели: потревоженные отцовские чувства заставили Дагомаро выйти из крепости.

– Я люблю бывать в мирах простолюдинов, – улыбнулся в ответ дер Даген Тур. – Здесь меня не донимают свахи, поскольку знают свое место.

Винчер порозовел. А его длинные, поглаживающие длинную бороду пальцы от бешенства свело судорогой.

– Командор, позвольте вам представить наших особенных гостей с Кааты: посланник дер Саандер и его восхитительная супруга Лилиан.

«Особенных» гостей не объявляли, синьор Хольчин, досточтимый мэр Унигарта лично подвел их к Помпилио.

– Нет необходимости в представлениях, мэр, – мы давно знакомы…

– Каатианцев я еще мог вынести, но лингийцы раздражают меня безумно. – Руди Йорчик залпом допил игристое, взял новый бокал и уточнил: – Доводят до исступления.

– Профессор, я вас не узнаю, – усмехнулся Абедалоф. – Откуда такая резкость?

– Вям!

Несколько мгновений Йорчик таращился на подавшего голос саптера, после чего процедил:

– Кичливые подонки!

– Вям! – Эбни показалось, что замечание Руди относилось к нему.

– И?

– Что «и»?

– Вы сказали, что лингийцы – кичливые подонки, – напомнил Арбедалочик, почесывая песика за ухом. – Что дальше?

– Разве мало?

Барон Здучик, директор Кардонийской фактории Компании, тонко засмеялся, поддерживая высказывание Йорчика, но быстро стушевался, заметив, что Абедалофу шутка ученого не пришлась по вкусу.

– Демонстрацией безосновательной ненависти мы играем адигенам на руку, – поучительно произнес Арбедалочик. – И я удивлен, что должен напоминать об этом столь высокопоставленным господам. Безосновательная ненависть – удел адигенов. Мы должны убеждать всех, что именно они, адигены, звереют при одном лишь упоминании Компании или Галаны. Они, господа, понимаете? Они! А мы – образец спокойствия и дружелюбия. Мы – хорошие парни. И нужно играть эту роль, как бы противно нам ни было.

– Я играю, – хмуро произнес Йорчик, вертя в руке почти полный бокал. – Я просто думал, что здесь все свои.

– Вокруг полно чужих, – улыбнулся Абедалоф. – Правда, Эбни?

– Вям!

Песик гордо посмотрел на окружающих, а в ответ на Арбедалочика устремились завистливые взгляды: саптеры до сих пор оставались редчайшими в Герметиконе животными, и даже готовность платить запредельную цену не гарантировала получения на руки вожделенной псины.

– Извините, – пробурчал Руди. – Я не подумал.

Он чувствовал себя нашкодившим мальчишкой. Он! Профессор! Промышленник! Академик! Перед каким-то безродным щенком… перед…

Руди с трудом удерживал висящие на языке ругательства.

Он был высок, такой же высокий, как этот проклятый Арбедалочик, но, разумеется, менее плечистый – похвастаться спортивной фигурой профессор не мог даже в молодости. Одутловатое лицо рассказывало о безудержных возлияниях, что стали верными спутниками Руди после обретения богатства, отечные глаза и желтые зубы… Можно было сказать, что Йорчик выглядит на свои сорок шесть, если бы не умный, цепкий взгляд больших зеленых глаз, сводивших с ума женщин, и не длинные кудрявые волосы цвета вороньего крыла, которые Йорчик любил носить распущенными и редко собирал в хвост. Глаза и волосы обманывали Руди, нашептывали, что юность еще не прошла, и толкали на многочисленные приключения, приличествующие скорее студенту, чем серьезному, давно вступившему в пору зрелости ученому.

– Не обижайтесь, профессор, я должен был вас остановить.

«Подонок».

– Я выпил чуть больше, чем требовалось.

– Вям!

– Вам виднее. – Абедалоф повернулся к Здучику: – Что здесь делает брат лингийского дара? Я слышал, его с трудом собрали после катастрофы.

– Помпилио несколько месяцев лечился на Линге, – подтвердил директор фактории. – Ходили слухи, что он при смерти, и его появление на Кардонии стало полной неожиданностью.

– Я знаю, что стало неожиданностью, – перебил Здучика Арбедалочик. – Я спрашиваю, почему эта самая неожиданность вообще произошла? Что говорят ваши шпионы?

«Пытливый амуш» стоял в порту со вчерашнего дня – вполне достаточно, чтобы собрать сплетни, слухи и переговорить с осведомителями. Именно на этом основании Абедалоф требовал от директора полный отчет.

– Поговаривают, что Помпилио неравнодушен к Лилиан дер Саандер, – промямлил Здучик.

– Основания?

– Спасая ее, Помпилио рисковал на Заграте жизнью.

– Насколько я помню, Даген Тур спасал королевских детей. Он дал слово Генриху, и он его сдержал.

– Лилиан присутствовала и во дворце, и на «Амуше».

– Вям!

– То есть ты тоже согласен? – Арбедалочик посмотрел на саптера.

– Вям! – ответила преданным взглядом собачка.

– Постарайтесь уточнить эту информацию, барон, – на ней можно сыграть.

– Хорошо.

Абедалоф повернулся к Руди:

– Не дуйтесь, профессор, смотрите, как тут весело.

В дальнем углу, подальше от музыки, гостей развлекал лучший иллюзионист Кардонии – маэстро Фраттини. Задачу перед ним поставили простую: самолюбованием не заниматься, сложных трюков не демонстрировать, но максимально увлечь благородную публику, и маэстро справлялся – собравшаяся толпа то разражалась смехом, когда часы очередного синьора являлись из декольте чужой спутницы, то аплодисментами.

– Не понимаю, что ему здесь нужно? – повторил Фредерик, поднося ко рту бокал с игристым.

– Помпилио всегда был удобной фигурой для политических интриг.

– Но ведь он даже не оправился от ран!

– В любом случае, Помпилио здесь, – подытожила Лилиан. – И нужно думать, что с этим делать.

Еще один взрыв хохота и аплодисментов: из карманов изумленного Богучара полезла карточная колода.

– Я думал, лингийцы пришлют дер Вунина, – вздохнул Фредерик. – Старый лис блестящий дипломат.

– Ты допустил бы дер Вунина к переговорам?

– Нет, конечно.

– И держал бы на расстоянии.

– Разумеется.

– И что, в таком случае, дер Вунину делать на Кардонии? – Лилиан зло усмехнулась. – Дары умны, они прислали человека, не занимающего официальных постов, но являющегося весомой фигурой. В отличие от дер Вунина, который хорош только с коллегами, с такими же, как он сам, лисами, Помпилио никогда не лезет в центр событий. Он ходит вокруг, навещает старых друзей, заводит новых, а потом неожиданно оказывается, что все пляшут под его дудку.

– Все? – прищурился дер Саандер.

– Кроме того, Помпилио действует тебе на нервы, – продолжила Лилиан, не ответив на вопрос мужа.

– Лингийцы хотят, чтобы я нервничал? – удивился Фредерик.

– Разумеется.

– Но зачем? Мы ведь на одной стороне, мы играем против Компании.

– Если ты выиграешь, это станет победой Кааты, а если обратишься к Помпилио за помощью, оглянуться не успеешь, как по Кардонии станут разгуливать лингийцы. Получится так, что мы им должны.

– Ловко, – растерянно протянул молодой посланник. – Я об этом не подумал.

Интриги никогда не являлись коньком Фредерика, но у него было имя и связи. А у его молодой жены – энергия, целеустремленность и ум. И Лилиан была полна решимости добиться на Кардонии громкой победы.

– Я хочу сказать, что присутствие Помпилио не должно тебя смущать. – Лилиан посмотрела мужу в глаза. – У тебя нет никаких оснований для беспокойства.

Фредерик склонился и поцеловал молодой женщине руку.

– Ты никогда не давала мне повода для сомнений, моя любовь. Никогда…

– Вям!

Дорофеев, как раз подносящий ко рту кусочек груши, вздрогнул от неожиданности и обернулся.

– Вям!

– Эбни вас напугал? Извините.

Псина покоилась на сгибе локтя высокого темноволосого мужчины, одетого в серый костюм только-только входящего в моду покроя «принц», – дурацкого, по мнению Баззы, покроя, мешковатого, но на мужчине, тем не менее, костюм сидел идеально.

– Вям!

Собачка смотрела на капитана с неодобрением, словно сама имела виды на грушу. Мужчина же, напротив, улыбался во все тридцать два зуба и явно ожидал продолжения разговора.

– Саптер? – светски осведомился Дорофеев, продолжая держать кусочек фрукта в руке.

– Совершенно верно, – подтвердил мужчина, и пыхнул сигарой.

– Я так и думал.

– Вям!

– Теперь вы об этом знаете.

Не узнать самую редкую и в то же самое время самую известную породу Герметикона было невозможно, и именно этим объяснялся едва заметный сарказм, прозвучавший в последней фразе.

Кто может не узнать саптера? Или не догадаться, что видит саптера? Только конченый идиот. Миниатюрные собачки, стоимость которых доходила до десяти тысяч цехинов, обладали необычной внешностью, подробные рассказы о которой разнесли по Герметикону сплетники и журналисты. Глазастые саптеры, острые мордочки которых заканчивались большим черным носом, напоминали бесшерстных крыс на длинных лапках, а их бока и спины украшали черные, словно нарисованные прямо на коже полосы. Длинная шерсть присутствовала лишь на коротком хвосте и плавно переходила в тянущийся вдоль хребта пушистый гребень, заканчивающийся веселым хохолком на голове. Природа дважды посмеялась над саптерами: сначала – когда придумывала необычный вид; затем – наделив минимальным желанием размножаться. Спаривались саптеры раз в два стандартных года, в приплоде редко приносили больше двух щенков и потому распространялись по Герметикону крайне медленно. Зато дорого.

– Его зовут Эбни. – Еще один клуб ароматного дыма.

– Я уже понял.

– Вям!

Галанит почесал собачку за ухом.

– Мой любимец.

– Ваш?

В представлении Дорофеева приличный мужчина мог прикоснуться к визгливой комнатной псине только в одном случае – спутница отлучилась в дамскую комнату. Нет, в двух случаях: не следует забывать о старом добром пинке, с помощью которого можно выслать тонколапую тварь на ближайшую луну.

– Удивлены?

– Не скрою.

– Вы не первый, – рассмеялся мужчина. – Многие, в основном, конечно, мужчины, не понимают моей приязни к саптерам.

– Разве должна быть причина? – Базза пришел в себя и, вернув непринужденный тон, спокойно поддерживал светскую беседу. – Саптеры вам нравятся, этого достаточно.

– Отличное замечание, – одобрил любитель больших сигар и мелких собачек. – Но кое в чем я с вами не соглашусь: причина есть всегда. И в моем случае она прозаична: мне нужно о ком-то заботиться.

Откровение прозвучало весьма неожиданно: во время светской болтовни изливать душу не принято. Дорофеев скривился – на обезображенном шрамом лице появилось угрожающее выражение, – но воспитание заставило Баззу промолчать.

– Я – молодой человек, хочу пожить для себя, и мне, клянусь всем золотом Вселенной, нравится жить для себя. Но здесь… – Абедалоф постучал себя по голове. – Или здесь. – Он прикоснулся к сердцу. – Я испытываю потребность заботиться о ком-нибудь. Мне нужны дети, но я пока не готов их заводить, приходится любить саптеров. – Широкая улыбка. – Вы ведь капитан Дорофеев, не так ли?

– Так, – не стал скрывать Базза. Но от ответного вопроса воздержался, показывая, что ему, в принципе, плевать на имя случайного собеседника.

Любителя саптеров такое поведение не обидело.

– Абедалоф Арбедалочик, директор-распорядитель местного бедлама, – представился он, глядя Баззе в глаза. В одной руке собачка, в другой – сигара, рукопожатие оказалось невозможным, впрочем, оно и не подразумевалось. – Вы ведь знаете, капитан, что это за должность такая: директор-распорядитель? Конечно, знаете. Так что в ближайшие несколько лет мне будет некогда заниматься детьми.

– Вям!

– Дела, дела, дела…

– Зачем вы мне это рассказываете? – поинтересовался Дорофеев.

– В надежде на ответную искренность.

– В чем?

– Есть вопрос, который мучает меня уже несколько лет: почему вас помиловали? – Бестактно, резко, неожиданно. Арбедалочик выдержал паузу, рассчитывая насладиться реакцией капитана, но просчитался: Базза остался невозмутим. И это заставило галанита продолжить прежде, чем капитан раскрыл рот. – Насколько мне известно, все ваши друзья и… гм… коллеги либо погибли на Бреннане, либо были повешены. А вы живы. Помпилио заступился?

– Мессер помог, – не стал скрывать Дорофеев.

– Оценил ваши таланты?

– У меня был и другой весомый козырь.

– Какой, если не секрет?

– Вям? – вопросительно тявкнул саптер.

– Занимаясь вольным промыслом, я атаковал исключительно Компанию, – с издевательской вежливостью сообщил Дорофеев.

Абедалоф тоже сумел сохранить спокойствие. Улыбнулся, утопил докуренную до середины сигару в оказавшемся на столе бокале с игристым и холодно произнес:

– Передайте своему хозяину, что ни он, ни его женщина не смогут мне помешать. Кардония будет принадлежать Компании…

– Позвольте вам представить специального посланника Эрси, маршала Гектора Тиурмачина, – провозгласил мэр и вновь попал впросак. Будучи человеком воспитанным, эрсиец дождался окончания фразы, после чего с улыбкой подошел к виновнику торжества.

– Дорогой Помпилио!

– Маршал.

На правах старого знакомца старик приобнял дер Даген Тура, прикоснулся щекой к его щеке и прошептал на ухо:

– Выглядишь лучше, чем я ожидал.

– Нога болит, – едва слышно отозвался Помпилио.

– Пройдет.

– А если нет?

– Ты заставишь себя забыть о боли.

– Пожалуй.

Простолюдинов, которым дозволялось называть Помпилио на «ты», можно было пересчитать по пальцам, и старик входил в их число. Не мог не входить, учитывая, что Гектор Тиурмачин был одним из двадцати маршалов, составляющих правящую хунту Эрси, и если не по происхождению, то уж по статусу точно был равен Кахлесам.

– Газеты обязательно напишут, что кардонийцы уронили свою честь, сбежавшись на поклон к заезжему – адигену.

– Именно поэтому меня встречают как известного путешественника и называют командором, – рассмеялся в ответ Помпилио.

– Поговорим как военный с военным? – шутливо предложил эрсиец.

– На профессиональные темы.

Тиурмачин явился в алом мундире: золотые погоны, аксельбанты, церемониальный кинжал – при полном параде. Мундир сидел на старике как влитой, однако дер Даген Тур не мог не заметить, что со времени их последней встречи Тиурмачин изрядно сдал: седые волосы поредели, глаза слезятся, движения стали медленными.

– Что ты здесь делаешь?

– Приехал на выставку, – спокойно ответил старик. – Присматриваю новинки для армии.

– Совсем как я.

– Удивительное совпадение.

– Случайность.

– Я верю в случайности гораздо больше, чем в умысел. И еще я верю, что нужно дать каатианцам шанс. – Тиурмачин внимательно посмотрел на адигена. – Хорошо бы им никто не мешал.

– Такой задачи передо мной не ставили, – честно ответил дер Даген Тур.

– Вот и славно, – с облегчением произнес маршал. – Нужно будет пообедать как-нибудь…

Музыка неожиданно стихла, и раскрасневшийся мэр громко объявил:

– А теперь, добрые синьоры, – главный сюрприз вечера! Поприветствовать нашего гостя…

В следующий миг его слова потонули в грянувших аплодисментах и восторженных выкриках.

– Несравненная!

– Божественная!

– Прекрасная!

В зал вплыла высокая брюнетка в черном платье, ослепительный вырез которого поверг в волнение всех присутствующих мужчин.

– Этель Кажани!

– В честь нашего гостя: ария принцессы Марии из оперы «Первый Царь»!

И зал окутали первые аккорды знаменитой арии.