Свет мой
– Пачкаться не хочет! – говорит Ружица.
– Вот что, красавица, постой тут, пожди меня малость, я скоро, – говорит воевода своей спутнице. Он подходит к оставленной всеми телеге, берется руками за обе оглобли. Окружающие с удивлением глядят на это. Гордей говорит им: «Сего конягу долго запрягать придется, а я борзее управлюсь!» – телега качается раз, другой, потом со скрежетом, скрипом и звучным «чпоком» от могучего усилия выкатывается на сухое. Впереди остается, правда, еще одна маленькая лужица, куда и попадает задними копытами крутящийся упрямый соловый. Грязь летит во все стороны, обдает с ног до головы Гордея.
Коня обжигают кнутом, обзывают чужеядом (паразитом) – тот убегает. Перепачканный воин утирает рукавом свиты лицо.
– Ой, ты ж Божечко! – причитает подбежавшая Ружка, пытаясь стряхнуть грязь с одежды своего спутника, да куда там!
Откуда ни возьмись, появляются Зыбко и Родимко со жбаном воды. Они сливают воду на руки воину, тот умывается. Подходит и окружает их еще разнокалиберная ребятня. Ружка выступает вперед: «Ну, чего собрались!? Очепялы (любопытные)! Молодцу в сухое переодеться надобно. Расходитесь! А, ты, пойдем со мной!» – она решительно берет воеводу за мокрую руку и быстрым шагом ведет его за собой.
Селяне, молча, изумленно, глядят им вслед.
Ружица сердито оглядывается. На телеге стоят важные Зыбко и Родька, вокруг которых собирается толпа селян. Издалека доносятся задорные мальчишечьи голоса: «Сие дядька Гордей, гридень княжеский, он гонцом к боярину нашему намедни прискакал. Ружица еще раз сердито оглядывается, говорит своему спутнику неприязненно:
– У, враки-задаваки! Белебени-болдыри (трепачи, пузыри надутые)! Теперь пойдут по селу языками молоть. Так что, Славушка всерно (все равно) узнает (она вздыхает). Поругает, конечно, маленько, но уж не так! Браслеточка-то ее целехонька, лежит себе в ларчике. А, может, и вовсе ругать не станет…, – девочка опять улыбается загадочно.
***
Вскоре переодевшийся витязь выходит из Ружиной избы на крыльцо:
– Ну, вот, – говорит Ружица, прищурившись, – дедова свита и гоши тебе в самый раз пришлись. Зело, ладно сидят! – заключает девочка, когда они выходят со двора снова на улицу.
– Благодарствуй, добродеюшка, – говорит ее спутник, оглядывая себя в новой одежде.
– Да чего там! Как же не помочь своему спасителю!? Мне теперь ходить и ходить у тебя в должницах. Хотя (она опять все с той же загадочной улыбкой задумывается)…
Тропа ведет их куда-то в сторону от села, Гордей не спрашивает куда. Он решает полностью довериться своей провожатой, которая, судя по ее загадочному виду, явно что-то задумала. Неожиданно, они оказываются на высоком обрывистом берегу реки. От открывшегося вида захватывает дух! Вероятно, далекие предки местных селян, очутившись здесь, навсегда влюбились в это место и решили здесь поселиться. Противоположный берег, весь покрытый дремучим лесом, гораздо ниже, так что видны только макушки деревьев. Они, в огромной зеленой массе, уходят за горизонт. Река в этом месте делает поворот. Подножие утеса, на котором сейчас стоят Гордей и Ружица, принимает грудью быстрый поток. За утесом, влево от него, воды растекаются широко и величаво. Берега, обрастают камышами, осокой и ивняком. Там, невидимые глазу, квакают лягушки и крякают утки. Вдалеке на воду садится стая лебедей. Неподалеку, важенка с олененком пьют на песчаном мыске из реки. Олениха настороженно поднимает голову, с морды падают вниз, сверкнув на солнце, радужные капли. Разбойница щука вспугивает стаю подъязков. Они разом (штук сто) бьют по поверхности сильными хвостами. Три рыбёшки даже выскакивают над поверхностью воды, блеснув на солнце золотой чешуёй. У самого берега два рыбака в ялике азартно выбирают из воды, попавшую в невод, стайку лещей.
Перед утесом, справа реку видно далеко. Она почти не петляет, сжатая каменистыми берегами, стремительно проносясь мимо лугов, покрытых цветами и травами. Здесь на быстрине рыбачат чайки. Одна из птиц, только что парившая рядом с утесом, так что Гордею казалось: только протяни руку и коснешься ее крыла, вдруг, падает вниз и хватает рыбу на поверхности воды, недалеко от того места, где несколько женщин на мостках полощут белье.
На что можно смотреть бесконечно и неустанно, отдыхая и успокаиваясь, конечно, на текущую воду. Красавица-речка, кормилица для рыбака, дорога для путешественника, дом родной для рыб, многих птиц, бобров, выдр и прочего зверья. Славное речное приволье: величавое, ненаглядное. А, сколько тайн хранит речное дно: загубленные жизни, утопленные сокровища, затонувшие корабли! Минует череда веков, а река все также будет нести свои воды, притягивая и завораживая взгляд.
Девочка трогает своего спутника за руку и указывает ему на что-то за их спинами. Он оглядывается. Отсюда с высоты утеса открывается также живописный вид и на село. Его видно полностью: боярский терем, церковь и избы селян (около пятидесяти), утопающие в яблоневых и вишневых садах.
Ружица, дав насладиться зрелищем, тянет своего спутника по тропе вниз. Он покорно следует за ней. Они беседуют, уже спускаясь к речке, держась за руки. На странную парочку удивленно глядят полдюжины девушек, только что полоскавших на мостках белье. Все они, одна за другой, прекращают работу и смотрят на подошедших. Ружица и Гордей поворачиваются к ним:
– А вот и река наша, вода в ней от многих ключей, ледянющая – говорит невинно маленькая плутовка, – а вот наши девицы полощут белье, – она высвобождает свою ручку, покоившуюся на локтевом сгибе воина и встает между двумя девушками, – та с края, что к тебе ближе, Славушка и есть, – показывает ладонью вправо от себя, но глядя только на Гордея, не желая пропустить произведенное на него впечатление, – с иного моего бока – сестрица Дарена, – опять жест ладошкой и снова глядя лишь на своего спутника, – все трое приветливо улыбаются (двое старших ожидают, что же дальше). Они хоть и сестры, но абсолютно разные: Славушка – высокая, статная, грациозная красавица с темно-русыми, почти черными волосами. От таких, как у нее лиц трудно отвести взгляд. Она вся полна очарования, достоинства, осознания своей красоты и ума, но и доброжелательности тоже. Дарена – невысокая, миловидная, миниатюрная блондинка, нежная, стройная, с высокой красивой грудью. Она не такая храбрая, как две ее сестры и поэтому вскоре прячет очи под ресницами. Ружица – огонь, лукавство, смелость, обаяние и обещание вырасти в необыкновенную красавицу. Она сейчас завладела всеобщим вниманием более взрослых девиц и наслаждается этим. Глядя на нее все понимают и ожидают, что вот сейчас эта Ружка скажет нечто такое! И ведь верно, потому что девчонка говорит слегка насмешливо: «Эй, Славушка, а ведь я тебе жениха привела! Вот, сие Гордей – гридень он княжеский», – молвит Ружка, и улыбка медленно сползает у ее спутника с лица! Все девушки ахают.
Славушка от неожиданности роняет в воду столешницу (скатерть), которую перед тем полоскала. Девушки ахают в другой раз. Быстрое течение подхватывает и несет добычу, рукой уж не достать. Витязь, не раздумывая, бросается в холодные волны реки и в несколько сильных гребков настигает беглянку. Он выбирается на берег, держа в руке столешницу. Вода течет с него ручьями. К одной из девушек возвращается дар речи. Она усмехается: «Славушка, как, как жениха-то кличут? Часом не Мокрыня?» – девушки хихикают в ладошки.
Ружица выступает вперед, упирает «руки в боки» и сварливо произносит: «Кто бы молвил, Кропотка, а тебе-то помолчать лучше, твой-то, твой-то Шемяк – бубнилка косоротая, картавый: «Клопотоцка, класавица, ладость моя! Пилазок с блусницкой!» – передразнивает Ружка. Девушки заливаются хохотом теперь уже громко.
– Ах, ты – маленькая дрянная козявка! Вот я тебя сейчас! – гневно шипит вся малиновая Кропотка.
– Только поймай сперва! – усмехается Ружка.
Ее взрослая противница смотрит пару мгновений, зло сопит и, вдруг, хватает из таза ручник (полотенце), мигом его скручивая. Вооружившись, она кидается на обидчицу. Та не убегает далеко, а юркает за спину Гордея, прикрывшись им, как живым щитом.
Ружица ловко уворачивается, бесцеремонно хватаясь за одежду воина. Кропотка пытается обойти ее с какой-нибудь стороны. Ружка посмеивается, кричит девушкам: «Видали? Вот, как парнями вертеть надо! Смекайте!» Те уже не смеются – хохочут. Гнев Кропотки быстро улетучивается, и она уже просто дурачится, пытаясь со смехом, впрочем, достать ручником Ружку. Внезапно, «живой щит» заговаривает басом: «Ой, ты Кропоточка – земляничка-ягодка, обнималась ли когда, млада, с водянничком? А ну испробуй! Пред тобой сейчас не Гордей – гридень княжеский, тот на дне речном мною утопленный, пред тобою ведь сам Мокрыня Затонович в его облике, перекинутый. Сколько можно вам красным девицам полоскать белье у меня в реке все без откупа. Расплатись со мною, Кропоточка, обними меня, моя желанная!» Он, вдруг, делает страшное лицо, как у утопленника, и идет, весь трясясь, раскинув руки, глядя безумными глазами, прямо на девушку. Та с визгом пускается прочь. Шутник принимает прежний вид.
Девушки больше не в силах смеяться. Они со стонами держатся руками, кто за животик, а кто за разрумянившуюся щечку.
Славушка весело смотрит на Гордея и вдруг замечает у него на шее «гусиную кожу»: «Ой, что же сие мы? – говорит, вдруг, она, подавляя смех, – так молодца заморим совсем! Он иззяб поди! Водица же студенющая, а он мокрый весь. Так и захворать недолго! Надобно нам поспешать, вот, что! Пойдем, молодец, я тебе сухую одежду дам – дедову – сие первое дело! Ружка, печная ездова (лежебока), довольно озоровать, подсоби лучше! Даша, дополощи, что осталось, а готовое сейчас мне давай, я домой захвачу (Славушка берет у Дарены таз с бельем и отдает его Ружице)». Свободной рукой (в другой, упертый в бок, еще один таз с чистым бельем) она решительно берет парня за руку и влечет за собой. Ружа семенит сбоку, неся тазик с прополощеным. Идут в горку быстро. Когда отходят подальше, девчонка спрашивает на ходу запыхавшимся голосом:
– Славушка, – чью же одежду ты собираешься дать дружинному?
– Известно чью – дедову! Он и ростом, и статью такой, как сей молодец.
– Ох, Славушка, сестрица моя горемычная, ты часом не хворая?
– Здорова я, здоровьем хворая, а ты пошто спрашиваешь? – отвечает, тоже запыхавшаяся от быстрой ходьбы, девушка, торопясь и прибавляя шагу по тропинке, что идет от реки к селу.
– Очами, ты, стала скорбная! Ничегошеньки не примечаешь… – Ружка притворно вздыхает.
Славушка останавливается, смотрит растерянно на сестру, потом на своего спутника. Проходит несколько мгновений, прежде чем она, наконец, рассматривает, во что он одет.
– Господи, Боже! – восклицает она, – ладно, оденем молодца пока в батино. Маловато, правда, будет! Ну, сказывайте, что приключилось? Небось, Ружка набедовала! Эх, Ружка-побрякушка, плачет по тебе батин ремень, горькими слезами заливается!
Ружица, насупившись, произносит сварливо:
– Стало быть, как ты – белье в реку упустила – то ничего. Дружинный вон, по твоей милости с головы до ног мокрехонек – так, то, значит, ерунда, кошка наплакала. Когда же я…, тоже кое-что упустила, тут все – «Ружка набедовала!» – девчонка всплескивает одной рукой и шлепает себя по худому бедру.
– Давай, сказывай! Что ты там упустила и с какой стати сего молодца женихом моим называла? Сказывай, ну!
Тут Гордей вмешивается:
– Славушка, не ругай ее, пожалуйста! Она меня давеча вон, как перед Кропоткой защищала (тут девушка невольно улыбается)! А я тебе за то расскажу про разные чудеса заморские, кои в чужих землях видывал, или от старших дружинников слыхивал.
– Ладно, благодари, Ружка, защитника! Обещаю: ругать не стану! Только давай, сестрица, молви все без утайки!
– Семеро в семействе, да в нем осьмеро больших! Одна я малая – бурчит себе под нос проказница. Впрочем, она тут же и вздыхает облегченно.
Они подходят к дому Славушки и Ружицы. Гордею дают сухие гоши, свиту и лапти. Сестры садятся на завалинку и Ружа, пока витязь переодевается в доме, принимается рассказывать. Она делает это долго и обстоятельно.
Гордей выходит из дома, глядит с улыбкой на девиц. Он садится рядом с Ружей и слушает ее рассказ.
– Помнишь, Славушка, что старичок-прохожий нагадал-напророчил, будто выйти тебе замуж за пришлого воеводу, или гридня княжеского. Вот я и смекнула себе, не содеять ли мне дело доброе нам троим: тебе – жениха привести, молодцу отплатить за добро – с невестой познакомить, ну, и себе, конечно…, чтобы ты меня ругала поменьше.
– Ну, про жениха сие глупости все! Сказки калики-дедушки! А вот за что мне ругать тебя поменьше? А? Сказывай, неслушница!
– Так я и сказываю… вы с Дареной на речку пошли, а я одна дома осталась, с куклой Веркой во дворе игралась… – Гордей и Славушка глядят друг на друга. Голос рассказчицы делается тише, будто удаляется, потом смолкает вовсе. Становится темно. А Гордей и Славушка все глядят друг на друга.
Тихо. Легкий ветерок от реки доносит сонное бормотание речных струй, цветочные и травяные запахи заливных лугов. Над дальним лесом встает красновато-желтая полная луна.
Второй путь
Открой ко Господу путь твой и уповай на него и
Той сотворит; и изведет яко свет, правду твою
и судьбу твою, яко полудня. Псалом 36
Гордей и Славушка целуются в ночном саду. Откуда-то снизу доносится сонное журчание реки. С луга долетают запахи молодых трав, некоторые из которых уже расцвели: одуванчика, подорожника, колокольчиков, лютиков, чабреца, цикория, дикого укропа, ромашки, клевера и многих других.
Звездное небо раскинулось над ними от края и до края во все стороны, таинственное, неизведанное. Где-то звучит страстный призыв: поразительного совершенства, строя и силы песня. Припозднившийся, одинокий соловей (середина июня) зовет подругу, поет неторопливо и размеренно, полными глубины звуками, чистыми коленцами, которых можно насчитать с дюжину. Вот рассыпается дробью, вот, заливается нежными, как голос дудочки переливами, а, вот, раскатисто щелкает, а после курлыкает журавликом и, наконец, «тьохкает»!
– Какое чудо! Какое чудо сие соловьиное пение! Как жаль, что нынешняя волшебная ночь коротка зело! – говорит Славушка.
– Ништо, моя пичужка, у нас теперь с тобой впереди много дивных ночей будет. Девушка легонько, заботливо касается тонкими пальцами перевязанной головы воина. На ее руке тот самый браслет, виновник их знакомства:
– Болит?
– Нет. Зажило, как на собаке.
Она утыкает ему в грудь лицо, тихо смеется:
– А ведь сия маленькая негодница Ружка в чем-то права оказалась! – Они снова целуются.
Сладкая истома течет тонкими золотыми струйками в две души, как в два бокала, отчего волшебные искорки разлетаются вокруг и делают мир: радостным, счастливым, прекрасным и таинственным. Нет в этом мире большей ценности, чем Господь, любящий нас безграничной жертвенной любовью. Ну, а после Него на втором месте, неизмеримо меньшая чем Он, но большая чем все иное земное вместе взятое – ценность очей, в которые теперь смотришь, в которых отражаешься и о которых вчера еще и знать не знал.
– Восемь лет я с князем дебрянским в дружине его. За срок сей во многих боях довелось побывать. Через то огрубело мое сердце, очерствела душа! Мыслил, что иным уж не стану. В монастырь, было, собирался – грехи отмаливать. Ведь погубил своим мечом многих.
А, тут узрел кроху Ружку и помягчел малость! Когда же тебя встретил – так и, вовсе, жить заново начал!
– Монастырь для души: польза и спасение, и путь к Господу. Однако, есть и другой путь.
– Сие, какой же? – произносит воин удивленно.
– Нам про, то тот самый калика-старичок сказывал. Человек божий, гостил у нас три дня. За хлеб соль – научил мудрости Христовой. Сказывал, что, как-то у Христа спросил некто: как достичь Царствия Небесного? Иисус ответил: «Царствие Небесное уже есть там, где двое, как одно!!!»
Разумеешь, о чем речь?
– Сие – про брак, про мужа и жену что ли? – говорит Гордей недоверчиво.
– Так. Вот он второй путь.
– Ну, сим путем почти все идут и…
– Многие идут, да мало кто доходит. Представь, если в доме любовь всегда будет: у мужа с женой, у детей с родителями и между собой. Вот он маленький рай на земле и настанет! Сие – любезно Господу! Только зело трудно! Путь сей, схож с человеком, несущим драгоценный сосуд, наполненный драгоценной влагой, то есть любовью. Надо пройти и не расплескать, ее, дара Господня! Беречь любовь сегодня и до конца дней! А, на пути том швыряет дьявол в путника камни, хватает его за одежду, устилает дорогу ямами и острыми каменьями. Берегись путник, не споткнись! Ссоры, склоки, себялюбие, ревность – сии ямы, да каменья.
Вот, к примеру, родители Богородицы нашей Иоаким и Анна прошли сим путем. Прожили всю жизнь в любви и согласии. Потому и взрастили дщерь свою таковой, что лучше ее никогда между женами, да вообще между людьми и не было!
Коли люди повенчаны, коли Бог их души соединил на небе – грех огорчать его бранью, склоками семейными. Бога огорчать – дьявола радовать! Ну, а придет пора помирать, человек из рая земного в рай Небесный перейдет, только-то! Он к такому житию, где все по любви уже привычный!
– Да…
– Однако сие еще не дело – сие только пол дела! Дело же в том, дабы благодарить Господа за все, за самую малость благодарить, молиться ему, а уж за любовь, за счастье, за мужа, за детей, за лад в доме – величать и славить Бога неустанно. Вот в сем и будет тогда «второй путь» к Господу.
– Какая ты мудрая, Славушка.
– Я обыкновенная, мудрость Божественную тебе только пересказала.
– Э нет! Так пересказать не всякий сумеет, ты, мудрая и красивая… (его голос делается взволнованным и одновременно бархатным): прикажи, Славушка, сватов к тебе заслать! – она утыкается ему лицом в грудь. Потом поднимает голову, глядит веселыми глазами:
– Старичок-калика и впрямь прозорливцем оказался.
Ружицу надо будет обрядить свахой и, как пойдем в церковь, чтобы «осыпало» перед нами кидала! – девушка смеется.
– Так пойдешь за меня замуж?
– Пойду, ладо мой! – долгий поцелуй. Он отстраняется и беззвучно смеется.
– Что ты?
– Какое лицо будет ноне у боярина Кирилла, когда я ему скажу, что жениться надумал, – они смеются вместе и обнимаются. Потом целуются снова.
Дальше были: огромное звездное небо во все стороны и до горизонта; волосы, напоенные запахами дыма и речных струй, трепет ресниц, притягивающий взгляд; очертание фигуры и лица во мраке, ароматы чабреца (тимьяна), потрескивающие поленья и смолистые ветки, сотни искр от костра, поднимающиеся ввысь в ночное небо. А еще: радость и счастье, струящиеся из прекрасных девичьих очей, ставшими в наступившей ночи темными, таинственными, отражающими звезды. Все вокруг наполнилось шорохами прикосновений, ласковым и жарким шепотом, тихим смехом, приглушенными вздохами.
Он уйдет этот день и эта ночь в отголоски воспоминаний, в осколки памяти, в сны, отдаляясь все дальше и дальше с каждым новым днем годового круга. Но пока они здесь и сейчас – Господь простер над ними теплые длани и наполнил их сердца счастьем, двух влюбленных, над которыми высоко в небе сияет полная луна.
Сватовство
В небе луна заметно побледневшая, потому что день и она еле видна.
Под ней на небольшом пригорке, что огибает дорога, мальчик лет одиннадцати со скучающим видом пасет небольшое стадо овец и коз, лениво поигрывая рукояткой скрученного кнута – это Родим. Отсюда открывается вид на село. Дорожная колея, петляя по лугу, забирается наверх и, словно, раздвинув избы на обе стороны холма, теряется где-то между ними. Пастушок щурится на стада мелких облаков-барашков, плывущих из-за реки, текущей куда-то за горизонт.
Вдруг, снизу, по дороге, весело заливаясь бубенчиками, вылетают одна за другой четыре тройки.
Родим, сначала удивленно открывает рот, но вскоре его удивление сменяет улыбка до ушей. Он узнает на передней тройке дядю Гордея, слышит смех и удалой посвист. Мальчик бесхитростно радуется сейчас чужой радостью, а душа его срывается и несется вскачь вслед за тройками, прочь от баранов и коз, в мечты о взрослой удивительной жизни: «Эх!!!» – восклицает он.
Тройки вихрем проносятся мимо, пригнув к земле ветром луговые колокольчики, что растут на обочине. Иные колокольчики звенят, заливаются на хомутах и лошадиной сбруе. Кроме того, кони украшены цветными лентами и кремнево-белыми ароматными цветами чубушника, похожего на жасмин.
В повозках парни и девушки. Первой тройкой управляет друг Гордея Санко: среднего роста статный светловолосый парень, улыбчивый и курносый. Он сидит рядом с женихом боярином Гордеем. Позади сват и сваха. За ними боярин Кирилл и его жена боярыня Мария. Все нарядные и радостные. На Кирилле, Гордее и Марии – боярские одежды. Заливаются бубенчики, ветер холодит улыбающиеся лица. Да кому же не любо прокатиться на «птице-тройке»! Несутся навстречу холмы и озера, леса и поля! Сама жизнь несется, расплескивая безоглядно время! Пьянящая радость будоражит, волнует кровь! Захватывает дух! А в конце пути – счастье, пусть не твое, пусть жениха, которого знаешь, но все же счастье!
Санко, погоняя лошадей, кричит:
– Эй вы, коники-соколики, борзые, горячие, веселей, родимые!
– А что, друже (Гордей мнет в руках высокую шапку, хороня ее от встречного ветра), может, и ты тут невесту отыщешь? – воеводе приходится кричать, перекрывая голосом шум встречного ветра, звон колокольчиков, стук копыт, смех и возгласы людей.
– Нет (орёт Санко, оглянувшись и подмигнув остальным), у девиц шмелёвских, у шмелих, стало быть, бают: в гузке (хлопает себя по заду) жало имеется, – в повозке все хохочут, Санко добавляет:
– Я-то до службы бортником был, так что человек привычный, а вам всем (оглядывается опять на остальных и заканчивает серьезно и сурово) ох, даже и не советую! – новый взрыв хохота.
Со времени предложения, которое сделал Гордей Славушке прошел год с небольшим. За этот срок он окончательно выздоровел, съездил к себе домой в Дебрянск. Там переждал год (траур по погибшим) и, снарядив четыре тройки с друзьями и родичами, проделал долгий путь из дебрянской земли в ростовскую, а это более 500 верст.
Тройки несутся уже через село и лихо подкатывают к нужному дому. Приехавшие парни соскакивают с повозок, помогают сойти девушкам и сразу начинают важничать. Поправив одежду, выступают чинно и величаво. Впереди сват и сваха, жених чуть сзади в кучке молодых парней. Сваты останавливаются перед дубовыми воротами, закрытые створки которых украшены причудливой резьбой, узорным цветочно-лиственным кружевом. На высоте головы человека два вырезанных голубка, каждый на своей створке, соприкасаются выгнутыми грудками. Их крылья и раскрытые пышные павлиньи хвосты, если смотреть издалека, напоминают кружевную бабочку (каждый голубиный хвост – ее одно крыло).
Но, вот голубки расходятся врозь – это створки врат распахивают настежь. Во дворе, начиная от ворот и до крыльца избы, тоже изукрашенной диковинными резами, сгрудилась по обе стороны родня и соседи. На крылечке стоят родители невесты:
– Доброго здоровьица Осмол Глуздович и Десняна Домашевна, и всем вам, народ честной (сваты кланяются на три стороны и, дождавшись ответного поклона родителей, продолжают). Пришли мы к Вам с добрым делом!
– Что ж, проходите в избу, да за стол садитесь, коли пришли, – начинается традиционный разговор между сватами и родителями невесты.
– Не сидеть пришли, а с добрым словом!
– Что ж, сказывайте. По слову Вашему и ответ будет!
– Наслышаны мы от людей, что есть у Вас товар нележалый, а у нас как раз, стало быть, купец неженатый!
– Был бы купец, а товар есть!
– Купец здесь, а чего купить пришли, ещё не видали! Наше смотрите и своё покажите!
Тут жених горделиво подходит к свату и свахе.
– Экий купец-удалец! Да только есть ли у него деньги?
– Есть и злато, есть и серебро (тут жених показывает всем увесистую калиту-кошель). Только товар-то надо бы лицом показать!
– Что ж, смотрите, ежели хотите!
Тут отец и мать говорят хором:
– Выдь, девица, на крыльцо, покажи бело лицо!
Проходит несколько мгновений, но ничего не происходит. Тогда жених выступает вперед и все приехавшие говорят хором второй раз (жених старается громче всех):
– Выдь, девица, на крыльцо, покажи бело лицо!
Снова ничего не происходит. И тогда все, кто есть во дворе, приехавшие, местные и родители говорят в третий раз:
– Выдь, девица, на крыльцо – покажи бело лицо (показы бел лицо – запаздывает какой-то детский голосок)! – дверь открывается и она, наконец выходит на третий раз. Всем кланяется, бросает кругом краткий, радостный взор счастливых очей, но, сразу же, скромно опускает их. Алеют девичьи щёки, когда слышит она одобрительный гул, означающий, что, мол, хороша девица, хорош товар, такой не залежится! Надо брать!