Я вздохнул:
– Ты – идолопоклонник.
– Я – друид.
– Это я уже слышал. В чем проблема?
– В новеньком. Понимаешь, у нас в триста сорок шестом котле уже своя, устоявшаяся компания, мы друг друга знаем давно и уважаем чужие интересы. Конечно, я не ретроград, не консерватор и всегда приветствую свежие вливания, пусть и уходит пара-другая десятков лет на притирку, но этот новенький уже ни в какие ворота не лезет!
– Да? – заинтересовался я. – А что в нем такого?
– Я – друид, – сказал он.
– Знаю.
– А он – дровосек.
– Ну и что?
– Как это, ну и что?
– Ну, – сказал я, – ты – друид и любишь деревья. Он тоже любит деревья, но по-своему. Дровосек – это ведь то же самое, что и гомосек, только с деревьями?
На самом деле я знал, что это не так, и просто подтрунивал над вспыльчивым друидом. Не мог отказать себе в столь маленьком удовольствии.
– Дровосек, – отчеканил он, – это тот, кто рубит деревья.
– А, – сказал я.
– Деревья являлись самым святым для меня при жизни, – сказал друид. – А этот малый из Канады, кажется, расписывает, как он валил столетние клены при помощи этой, как ее…
– Бензопилы, – подсказал я.
– Ага, – сказал он. – Даже не вручную!
– Это серьезно, – сказал я. – Ты попросил его этого не делать? В смысле не рассказывать?
– Да, и после этого он стал рассказывать еще больше. Просто ни на минуту не умолкает.
– Ладно, – сказал я. – Посмотрю, что тут можно сделать.
– Лет через сто, да?
– Для тебя постараюсь провернуть за пятьдесят, – сказал я. – Только потому, что мы с тобой в шахматы играем.
– Договорились, – сказал он. – Пятьдесят лет я уж как-нибудь потерплю.
– Будешь выходить, следующего позови, – попросил я.
– Обязательно.
Жалоба друида была более серьезной, чем претензии Смитсона. Мы, конечно, ад, а не содружество клубов по интересам, но кто-то дал маху. В рабочее время грешники должны полностью отдаваться посылаемым им страданиям, а подобное неуютное соседство в триста сорок шестом котле может здорово их отвлекать, тем самым снижая эффективность нашей работы. Я сделал пометку не откладывать его вопрос в долгий ящик.
Страдание воздействует более эффективно, если грешник разделяет его со своими единомышленниками. А если он горит в геенне огненной, наблюдая при этом, как в той же геенне огненной горит тип, которого он ненавидит, у него появляется некое мелочное человеческое удовлетворение, что снижает общее воздействие наказания.
– Наконец-то, – сказал следующий. – У вас на двери написано, что прием только до обеда, я уж думал, что до меня сегодня очередь не дойдет.
– После обеда я занимаюсь обработкой и рассмотрением ваших жалоб, предложений и пожеланий, – сказал я. – Вот у вас что, жалоба или предложение? Или даже пожелание?
– Жалоба, – сказал он.
– Как всегда, – сказал я. – Вы у нас кто?
– Иванов Василий Иванович, – сказал он. – Россия.
– Вот как? – удивился я.
Жалобщики из России были редким явлением во все времена. Судя по доходящим до нас слухам, жизнь в этой стране была почти такой же, как и у нас, посему населяющие ее территорию грешники не видели в аду особых поводов для жалоб. И вот вам паршивая овца.
– Давно преставились?
– В две тысячи первом году, – сказал он.
– Ого, – сказал я. – А сейчас какой? Я, видите ли, не слишком слежу за внешним летоисчислением.
– Сейчас тоже две тысячи первый, – сказал он.
– Быстро вас обработали, – сказал я. Обычно люди проводят в чистилище лет по двадцать, не меньше. – Вам еще повезло.
– Нет, – заявил он, – дело как раз в том, что мне не повезло. Тут какая-то ошибка, понимаете? Я вообще не должен здесь быть.
– Все вы так говорите, – сказал я. – Вас же взвесили на весах, не так ли?
– Нет, в этом-то все и дело, – сказал он. – Я не провел в чистилище и пары дней, как за мной явились демоны, помахали перед носом какой-то бумажкой и приволокли меня сюда. Я говорил им, что тут какая-то ошибка и меня еще не судили, но они ничего не хотели слушать и сразу засунули в один котел с какими-то уголовниками.
– Номер котла? – уточнил я.
– Двести сорок восьмой.
Я сверился со своими записями.
– Полноте, батенька, – сказал я. – Какие же они уголовники? Вполне достойные грешники. Один даже древнегреческий философ.
– Да я не на них жалуюсь, поймите, – сказал он. – Я вообще не должен здесь быть. Меня же не судили.
– А вы – праведник? – скептически осведомился я.
– Ну, об этом не нам с вами судить.
