Каждый кустик, травинку… да без толку всё.
А Иван всё, задумавшись, молча, стоял.
Вот вернулись искатели, грустно глядят.
Воевода с боярином сникли совсем.
– Что ж, обшаривать что ли, народ-то теперь? –
Воевода спросил. А боярин, вздохнув,
Лишь рукою махнул да плечами пожал.
– Ах, ты горе хозяин! – Иван тут вскричал,
По лбу стукнув себя, – Это ж я виноват!
То не птица дурная. То сам я – дурак!
Он же слов-то не знает, не может сказать
Человеческим словом. А если уж я,
Сам хозяин, так значит и должен его
Понимать я без слов. Он же мне показал,
Где тот перстень лежит, аж два раза подряд!
Ах, ты горюшко, горе! Ведь он же его
Видел сверху-то! Только не может достать.
Знать, в реке он лежит. Знать в Шарью он упал.
Ну-ка, братцы, за мной! – Тут Иван в третий раз
В небо сокола выпустил. Сам же – скорей
Побежал к тому месту, где сокол кружил
Да куда он спускался у самой воды.
В это место, раздевшись по пояс, Иван
Осторожно зашёл да под воду нырнул.
А в Шарье-то вода – словно чистый алмаз,
Солнца луч освещает Шарью аж до дна.
А на дне, отражаясь на солнце, блестит
Золотой перстенёк с камнем дивной красы.
Так Иван для боярина перстень достал,
И за то был одарен рублём золотым.
Много кануло лет с той весёлой поры.
3. Встреча старца Ванравы и Фёдора
А над тихой Ветлугой, над дивной рекой
Даже годы текут, замедляя свой ход.
Человек здесь родится, взрослеет, живёт,
И семьёй обзаводится, нянчит детей,
Их растит, сам стареет, и видит, дивясь:
Вот и старость к нему незаметно пришла.
Но спокойно уходит он в мир праотцов,
Потому что он видит, что семя его
Проросло, возмужало. И в каждом дите
Есть частица его, род его не умрёт…
Вот и Фёдор Вершинин похож на отца,
По прозванью Шарьинец. Любил он бывать
На Шарьи берегах, на Ветлуге-реке.
Вот Шарьинцем его и прозвали за то,
Что бывал чаще всех у Шарьи ключевой.
Как отец, он силён был, и так же был смел,
И в плечах был широк, да и ростом высок.
Богатырь да и только. Таких на Руси
