Торкающаяся в голове боль привела в чувство. Я сидела на заднем сиденье, подпираемая с обеих сторон чужими плечами. Запястья туго перетянуты каким-то шнуром. Никто ничего не говорил, только было слышно ровное гудение мотора. Я приоткрыла глаза. Наверное, без сознания я находилась недолго, потому что далеко отъехать от дома мы еще не успели – «Опель» двигался по центру города к речному вокзалу. Передо мной маячил коротко стриженный затылок водителя. Рядом с ним на переднем сиденье никого не было, значит, их трое, – произвела я нехитрый подсчет. Что ж, уже хорошо, что мозги хотя бы работают. Только вот куда меня везут и… зачем? Что им от меня нужно? Я стала перебирать в уме, какие последние материалы мы публиковали в газете и кто мог быть недоволен, а то и откровенно возмущен. Мысленно перелистав несколько последних номеров, я пришла к выводу, что скандальных статей было всего две, но никто из людей, которых они так или иначе касались, не мог действовать подобным образом.
Я попыталась скосить глаза налево, чтобы рассмотреть моего спутника, но эта попытка отдалась в голове новым приступом боли. Я поморщилась и начала потихоньку поворачивать всю голову. Наконец мне это удалась, но ничего интересного я не увидела, лишь ничем не примечательный профиль с крупным носом картошкой, низким лбом, узкими губами, выступающим подбородком и темным бобриком волос. Потом плавно повернула голову в другую сторону.
– Елки-палки! – воскликнула я. – Никита!
Вернее, воскликнуть я всего лишь попыталась, потому что забыла, что рот мой заклеен пластырем. Поэтому у меня вырвалось только мычание. Мой знакомец повернулся ко мне и растянул рот в мрачной ухмылке:
– Че, овца, очухалась? Сейчас приедем, – издевательским тоном произнес он.
Я замычала сильнее, демонстрируя Никите свое желание освободиться от пластыря.
Машина действительно уже выехала на привокзальную площадь и остановилась перед зданием вокзала, помещение которого на зимний сезон сдавали разным коммерческим фирмам и фирмочкам. Елы-палы, мелькнула спасительная мысль, в этом здании в цокольном этаже располагается опорный пункт милиции. Да вот и «уазик» милицейский стоит. Я присмотрелась, нет ли в «уазике» водителя. Кажется, нет. Что же, что же делать? «Опель» остановился метрах в двадцати от «уазика». Если бы мне повезло и кто-нибудь появился бы рядом с милицейской машиной, когда меня будут выводить! Уж как-нибудь я бы сумела шумнуть.
– Пикнешь, получишь перо в бок, – предупредил Никита, словно прочитав мои мысли.
Он сунул руку в карман и, что-то вытащив оттуда, поднес к моему лицу. Щелчок. В свете фонаря блеснуло узкое длинное лезвие. От неожиданности я отдернула голову и поморщилась – в висках и затылке снова загудело. Никита гаденько рассмеялся.
– Пошли, – скомандовал он, – только тихо, поняла?
Я легонько кивнула и стала выбираться из машины следом за Никитой. Осторожно выпрямившись, с надеждой посмотрела на «уазик», но никакого движения возле него не обнаружила. Никита левой рукой приобнял меня за плечи, словно свою подружку, а правую с ножом приставил к моему боку. Носатый вылез из машины и встал с другой стороны. Следом выбрался водитель.
– Тронулись, – сказал Никита и, увлекая меня, пошел вдоль здания вокзала.
Мы спустились по широкой, засыпанной снегом лестнице, вошли через металлическую дверь, располагавшуюся на торце здания, поднялись на третий этаж и очутились в длинном узком коридоре, в который выходило множество дверей. Меня подвели к одной из них и втолкнули внутрь.
Это был стандартный офис, ничем не отличавшийся от сотни других. Стол под черное дерево, компьютер, пальма в кадке… Совершенно пустой офис, не считая вошедших, конечно. Никита оставил меня со своим напарником и водителем, которого я так и не рассмотрела, и вышел в соседнюю комнату. Через секунду он вернулся и поманил меня – пришлось подчиниться. Я двинулась за ним. Смежная комната была немного просторней, полы застелены темно-зеленым ковролином, на окнах – вертикальные жалюзи оливкового цвета, тут же пара мягких кожаных диванов, кресла и стол – в дальнем углу. За столом сидел худощавый человек в пиджаке и белой с расстегнутым воротом рубашке. Его вытянутое в длину лицо своей неподвижностью напоминало маску фараона, а редкие светлые волосы были зачесаны назад, открывая высокий лоб. Только в больших умных глазах теплилась какая-то жизнь, и они с интересом рассматривали меня.
В кабинете оказались еще два человека – их я определила как телохранителей. Молодые ребята чуть выше среднего роста, вроде Виктора. Но, в отличие от телохранителей Ежова, просто распираемых от грубой физической силы, которой они, несомненно, обладали, в этих чувствовалась какая-то сдержанная внутренняя мощь, которую можно было назвать уверенностью в себе.
– Вот, – возбужденно заговорил Никита, – я привез ее.
Человек за столом медленно перевел свой тяжелый взгляд на Никиту, плюхнувшегося в свободное кресло.
– Кто это? – В его скрипучем голосе слышалась угроза.
Похоже, Никита тоже почувствовал это, потому что следующая его фраза была не такой радостной, скорее – суетливо-беспокойной.
– Как кто? Ольга, конечно. Че ты меня путаешь, Рудик?
– Где ты ее взял? – Человек за столом, которого Никита запросто называл Рудиком, пока сохранял самообладание.
– То есть как это где? – Никита даже подскочил в кресле. – Там, где ты мне сказал, – в «Матрице». Она пришла с Ежиком, ну, с этим продюсером. Они обжимались всю дорогу, разве что не трахались на глазах у всех. Я ей и так и эдак, а она – нулями. Меня чуть не покалечили, а ты говоришь – кто это?! – обиженно воскликнул он. Потом подскочил ко мне и одним движением содрал со рта пластырь. Нежный пушок на лице, прилипший к этой вонючей заплатке, превратил миг освобождения в миг неимоверной боли. Я не удержалась и вскрикнула, прижав связанные руки ко рту.
– Ну, скажи, скажи же ему, как тебя зовут! – заглядывая мне в глаза, завопил Никита.
Он схватил меня за плечо и начал трясти. Успокоившаяся было голова снова заныла.
– Говори, сука!
– Отстань, придурок, – попыталась я оттолкнуть его.
– Оставь ее, Ник, – проскрипел длиннолицый. – Надо было Эдика отправить, он ее знает в лицо. Только этот гаденыш до сих пор где-то торчит.
Никита снова плюхнулся в кресло.
– Ничего не знаю, – сконфуженно пробубнил он, – что мне сказали, то я и сделал.
– Ладно, не возникай, – отрезал Рудик и перевел на меня взгляд, полный снисходительной печали. – Что же нам теперь с тобой делать-то, голуба?
– Я так понимаю, – решила я принять участие в беседе, так как она касалась меня самым непосредственным образом, – что произошло какое-то недоразумение, в результате которого я чуть не получила сотрясение мозга. Но поскольку я вам не нужна, то верните мне мои вещи, и я пойду.
Я не стала лезть в бутылку и требовать возмещения морального ущерба, потому как если и не была на сто процентов уверена, куда я попала, то во всяком случае предполагала, что это не бюро добрых услуг.
– Ты что-нибудь говорил ей? – Рудик покосился на Никиту.
– Не успел, – огрызнулся он, – времени не было.
– Ты кто? – Рудик внимательно посмотрел на меня. – Не певичка ли? Да нет, вроде что-то не похоже.
– Я журналист, – пояснила я, – хотела взять у господина Ежова интервью, поэтому была с ним.
– А, бульварная пресса! – пренебрежительно ухмыльнулся Рудик. – Ладно, пожалуй, мы тебя отпустим. Развяжи ее, Никита.
Никита лениво поднялся, достал из кармана свой стилет и полоснул по шнуру, стягивающему мои запястья. Я стала растирать затекшие руки.
– Отпускаю тебя, Оля, – почти ласково сказал Рудик, когда Никита занял свое место в кресле, – но только с одним условием: ты никому и никогда не скажешь, где была и как сюда попала. Ты поняла меня? – угрожающе повысил он голос.
– Не дура, – кивнула я.
– Вот и замечательно, – расслабился Рудик, – приятно иметь дело с умными людьми, а то все больше какие-то недоумки попадаются.
Он выразительно посмотрел на Никиту. Тот фыркнул и, закинув ногу на ногу, закурил.
– Проводи ее, – снисходительно кивнул ему Рудик, – только тихо и без фокусов.
Я вышла из кабинета, взяла свои вещи, которые лежали на столе в приемной, и в сопровождении Никиты спустилась вниз.
– Давай, подруга, – легонько толкнул меня в плечо Никита и усмехнулся, – может, еще и встретимся.
– Ага, – кивнула я и про себя добавила: – В следующей жизни.
Хотя и тут я погорячилась!
* * *Нечего и говорить, что всю дорогу я только и делала, что поражалась сюрпризам судьбы, которая не оставляла меня своим прихотливым, я бы даже сказала чудаковатым вниманием. Доехав до дома на частнике, прежде чем войти в подъезд, я долго озиралась по сторонам, предвосхищая очередной «подарочек» этой сумасбродной злодейки. Да-а, адреналину мне не занимать!
Квартира встретила меня какой-то напряженной тишиной. Подозрительной тишиной! Что же, мне до конца жизни теперь и ждать какого-нибудь подвоха? Безмолвное спокойствие вещей, которые словно нацепили дежурные улыбки, когда их осветило вспыхнувшее электричество, подействовало на меня угнетающе. А ведь, кажется, наоборот – должно было бы вселить чувство уверенности в справедливость мирового порядка. А может, причина моего дурного расположения духа – в больной голове, с самоиспепеляющей иронией подумала я.
И все-таки, несмотря на терзавшее меня недоумение по поводу всех этих жестоких розыгрышей судьбы, жертвой которых мне часто безвинно доводится становиться, я вскоре пришла в себя. Смятение понемногу улеглось, и на смену ему явилась мысль о том, что мне все же удалось счастливо избежать плохой развязки и что я дома, в целости и сохранности, сижу на диване и удивляюсь произошедшему со мной казусу.
Поначалу я так была возбуждена, растеряна, раздосадована и подавлена, что, войдя в квартиру, прямиком, даже не сняв шубы и сапог, устремилась к дивану. И только рухнув на него в полном изнеможении, кажется, снова обрела способность мыслить и вполне сносно анализировать. Только вот закавыка – анализировать было нечего. Фортуна, рок, фатум – называй как хочешь эту потаенную динамику случая, – она способна опрокинуть любой ваш расчет, высмеять любое ваше намерение, показать несостоятельность любого вашего проекта. Я поймала себя на мысли, что всю жизнь только и делаю, что противоречу нахалке судьбе. Вот она и потешается надо мной! Кто это вбил нам в голову, что человек – кузнец своего счастья?
Покончив с мысленным монологом, я все-таки разоблачилась, повесила шубу на вешалку, расстегнула «молнии» на сапогах, пристроила их на специальной полке в прихожей.
«Так, – подумала я, – в качестве психологической разгрузки надо бы заняться ужином. Что там у меня было по плану?»
Ах да, мясо по-монастырски! Как же это я могла забыть? Хотя немудрено: когда тебя вот так немилосердно лишают возможности передвигаться в свободно выбранном направлении, сохранить в памяти такую житейскую мелочь, как мясо по-монастырски, бывает чертовски трудно. И то обстоятельство, что я все-таки вспомнила про него и даже преисполнилась решимости приготовить блюдо, свидетельствует о моей выдержке и хладнокровии. Итак, нарезаем мясо большими кусками, перчим, солим…
Несмотря на всю свою выдержку и упорное стремление жить своей жизнью, жизнью независимого папарацци, один вопрос мне все же испортил ужин и отнял не одну минуту: какие отношения связывают Ежова с Рудиком? «Старый приятель», – сказал Андрей. Что же общего может быть у Ежова, преуспевающего продюсера, с бизнесменом-гангстером?
* * *Утро следующего дня началось с препротивного пищания будильника: стервец заставил меня распахнуть глаза в половине восьмого. И это несмотря на то, что сладкий утренний сон тонкой струйкой вился под моими веками, заставляя жить иными, приятными переживаниями, имеющими к этой жизни лишь слабое касательство. Я села в кровати. На зарядку не было сил, голова по-прежнему ныла, но боль стала тупеть. Или это я начала тупеть? – хихикнула я.
Я чувствовала себя намного лучше, чем вчера, опровергая известный фоменковский тезис, согласно которому «утро вечера дряннее». Предполагаю, что Николай имел в виду бытовой алкоголизм, рассматриваемый в аспекте тяжелого утреннего похмелья. Мое же похмелье было чудесным и легким, как японский шелк. Радость бытия опять давала о себе знать, как только я проглотила омлет, запила его апельсиновым соком и достала из шкафа новую кофточку, которую купила на днях в «Николи». Стоила она недешево, но была действительно качественной, модной и мне к тому же жутко шла. Я повертелась перед зеркалом, отдавая дань женскому тщеславию, нацепила узкую длинную юбку с разрезом, сделала легкий макияж и… застыла.
Как-то я не так себя веду, промелькнуло у меня в голове, вчера весь день нервничала по милости Ежова, подверглась пленению, чудом спаслась, получила по башке, и все это как-то мимоходом! Нет, так дело не пойдет, назидательно сказала я себе и заторможенно опустилась в кресло.
Что же это получается? Меня насильно увозят, чтобы переброситься со мной парой слов, потом разрешают уйти. Этот Никита весь вечер пристает ко мне в клубе… Что ему… им, то есть, от меня было нужно? Да нет, выходит, что не от меня… Тогда от кого и что? Откуда же я могу это знать? Вот потеха! – саркастически усмехнулась я.
Меня с кем-то перепутали – это как дважды два и трижды три. Но не так-то легко перепутать человека с ему подобным. Конечно, можно, но при наличии определенных и весьма действенных и показательных запутывающих признаков и примет. Что ты этим хочешь сказать, Бойкова? Лишь то, что прежде всего эти признаки и черты нужно искать во внешности. И только-то? Да нет, не только. Имя… Та, с кем меня спутали, – мое самолюбие почему-то почувствовало укол, – тоже Ольга. Никита ждал ее в клубе. И она должна была осуществить какое-то действие, чтобы избежать разборок, которых избежала я. Никита, конечно, пешка. Руководит всем Рудик. Гениально, Бойкова, ущипнула я себя за это самое самолюбие, которое на дыбы встает при одной только мысли, что его хозяйку, его счастливую обладательницу, столь уникальную и незаурядную особу, могли с кем-то перепутать!
Так чем же там у нас руководит Рудик? А не все ли равно, если ты простилась с ним навеки?
Я ожила, поздравила себя с окончанием мероприятия по прояснению вчерашней, мягко говоря, щекотливой ситуации. Ан нет, недопрояснение какое-то… Спутали тебя, Бойкова, не только из-за внешности, а из-за твоего предполагаемого статуса. Каков же он, статус той Ольги, вместо которой я оказалась в столь «милой» компании? Что там плел Никита про наши с Ежовым объятия… Мне почему-то стало так противно, что я решила выбросить это из головы. Возьму интервью, и покончим с этим… О господи, с этим интервью какой-то замкнутый круг получается, с досадой подумала я.
Глава 5
Спустившись во двор и сев в машину, я тем не менее опять принялась так и сяк вертеть слова Никиты, припоминая детали вчерашнего клубного вечера. «А Ежов-то знает Рудика, – язвительно подумала я, – на этот предмет его тоже нужно будет расспросить. Не для печати, разумеется». Я выехала на улицу и свернула в сторону Волги. Ежов, судя по адресу, жил недалеко от моста, в длинной кирпичной девятиэтажке, называемой в народе «пентагоном». По иронии судьбы, я ехала по той самой дороге, по которой меня везли вчера в «Опеле». Черт, даже вспоминать не хочется! Свернув в сторону моста, я проехала по Предмостовой площади и оказалась возле универсама, расположенного в первом этаже «пентагона». Миновав его, въехала во двор и остановилась у одиннадцатого подъезда, благо над каждым из них были написаны номера квартир.
Триста семьдесят третья квартира была на четвертом этаже. Я поднялась туда на лифте и позвонила. Ну, открывай же, Ежов, надо закончить это чертово интервью. Но Андрей явно не торопился. Дрыхнет небось. Я позвонила еще, на этот раз более настойчиво. Снова безрезультатно. Ну, если ты и сейчас меня кинул и куда-то слинял, я тебе устрою! Со злостью я ударила ладонью в дверь, она жалобно застонала и приоткрылась. Он что, не запирается, что ли? Я снова надавила на кнопку звонка и, не услышав в квартире никакого движения, которое бы свидетельствовало о присутствии хозяина, вошла в прихожую.
– Андре-ей, – негромко позвала я и, не услышав ответа, заглянула на кухню.
На столе лежало полпалки копченой колбасы, кусок сыра, ветчина, стояли пустые банки из-под консервированных маслин и маринованных грибов. Создавалось впечатление, что Ежов в спешном порядке накрывал стол. Я вышла из кухни и заметила, что на вешалке в прихожей висит пальто, в котором был вчера хозяин квартиры. Пальто было, а вот самого хозяина, видно, нет. Черт, не нравится мне все это!
Я прошла дальше и открыла следующую дверь. Это была гостиная. Слева стоял диван, справа – дубовая стенка, за ней в углу – целый комплекс видеоаудиоаппаратуры. Огромный овальной стол был накрыт на две персоны – две бутылки красного вина, одна из которых была почти пустой, разнообразные закуски, хлеб… Хозяин сидел за столом лицом к окну, откинувшись на спинку стула. Голова его была запрокинута, руки безвольно свисали по бокам, и мне показалось, что он спит. Неужели так накушался, что всю ночь провел на стуле?
– Андре-ей, – позвала я и сделала несколько шагов по мягкому ковру.
Ужас случившегося я поняла только, когда подошла почти вплотную. Остекленевшие глаза продюсера уставились в потолок, а из горла торчала рукоятка ножа. Сорочка на груди была бурой от вытекшей крови. У меня от этой картины опять разболелась голова. Господи, что же теперь делать? Нужно срочно вызвать милицию… Вызвать милицию, вызвать милицию. И что я им скажу? Весь вчерашний вечер я провела с Ежовым. Чуть не полгорода видело, что он меня обнимал, что мы танцевали. Менты сразу же решат, что я была у него и, соответственно, это я…
Черт, даже думать не хочется. Но я ведь ушла раньше, попыталась я определиться с алиби, а скорее ища отговорку. Вот именно – отговорку, над которой только посмеются. Ушла раньше, скажут мне, чтобы потом снова встретиться. Да, шансов оказаться виноватой было больше чем достаточно. Даже если я не позвоню, все равно рано или поздно до меня доберутся… Стоп! Слава с Жорой могут подтвердить, что мы вчера распрощались с Ежовым до сегодняшнего утра. Ха, распрощались. Не смеши, Бойкова.
Нервы были на пределе. Ведь то, о чем я думала, могло из гипотезы превратиться в реальность. Если только кто-нибудь не подтвердит, что Ежов договаривался с кем-нибудь о встрече на вчерашний вечер. Его телохранители наверняка должны знать, с кем он вчера приехал домой. Так. Уже лучше, Оля, думай дальше… Но что-то не думается. Давай-ка посмотрим, что здесь вообще произошло?
Выпита почти бутылка вина, значит, гость Ежова был здесь не одну минуту. Закусывать они тоже закусывали – тарелки с остатками еды на столе. На подсвечнике и на скатерти остатки цветного воска… Что из этого следует? То, что это был романтический ужин. А может, дружеский или деловой? Неплохо, Бойкова. Но тебе-то от этого не легче. Ладно, поехали дальше. В большой хрустальной пепельнице – несколько окурков, на столе – пачка «Мальборо». Эти сигареты курит Ежов. Губной помады на окурках, кажется, нет. «Ничего не трогай руками, – сказала я себе, – и не трясись ты так, чего-нибудь заденешь!..» Меня и в самом деле малость подтрясывало. Я села на диван, чтобы немного прийти в себя. Через несколько минут сердце стало биться более ровно, дыхание тоже нормализовалось… Пора двигать отсюда, от греха подальше. Еще, чего доброго, кто-нибудь нагрянет к Ежову в гости с утра пораньше, тогда вообще будет финиш.
Я встала, сделала несколько снимков «Никоном», потом решила напоследок заглянуть в остальные комнаты. Выйдя из гостиной, прошла в конец вытянутой, как кишка, прихожей. В торце ее были туалет и ванная комната – чистенько, уютно, никакого беспорядка. Комната слева – спальня, широкая кровать занимает почти все небольшое пространство, во всяком случае, такое создалось впечатление. Комната справа – что-то вроде кабинета. Все, достаточно. Я хотела спрятать носовой платок, которым открывала двери, но вспомнила про отпечатки пальцев, которые могла оставить за несколько минут до того, как обнаружила Ежова мертвым. Аккуратно все протерла и только тогда поняла, что уничтожила и отпечатки, которые мог оставить убийца. А что мне оставалось делать? Оставить еще и свои?
Я подошла к входной двери и прислушалась: кажется, на лестничной площадке тихо. Быстро выскользнула за дверь и стала не торопясь спускаться по лестнице.
* * *На выходе из подъезда меня встретила тетка в оранжевом пальто с ободранным лисьим воротником. Она несла молочный бидончик и пластиковый пакет. Смерив меня подозрительным взглядом, тетка даже остановилась, едва ли не в упор разглядывая меня.
– Здрасьте, – беззаботно сказала я, через силу улыбнувшись, и направилась к машине.
Я прямо спинным мозгом чувствовала, что она смотрит мне вслед. Ну и черт с тобой, смотри!
Из машины я позвонила в милицию и сообщила о трупе в триста семьдесят третьей квартире. Дежурный попытался выяснить, кто я, но я не стала его слушать и отключила телефон. «Ну вот, – облегченно вздохнула я, – свой гражданский долг ты выполнила».
Словно во сне я добралась до редакции и вошла в приемную.
– Кофе, – бросила я Маринке и двинулась в кабинет. Плюхнулась на диванчик и закурила. Вскоре, открыв дверь ногой, в кабинет вплыла Маринка, держа в руках поднос с двумя чашками кофе и вазочкой с печеньем.
– Ну, – не скрывая любопытства, спросила Маринка, устроившись с чашкой рядом со мной, – как интервью?
– Интервью оказалось последним для Ежова, – наблюдая за какой-то сумасшедшей мухой, невесть откуда взявшейся на окне, тупо сказала я.
– Кончай придуриваться, – хихикнула Маринка, – рассказывай.
– Это долгая история, – я протянула руку и взяла чашку, – а у меня сейчас не то настроение.
Да, кофе Маринка готовит замечательный! Ничего не скажешь! В редакции, да и не только в редакции, это считается ее почетной обязанностью. Но у нее не только кофе здорово получается. Она всегда в курсе последних событий в области моды на шмотки и прически, что тоже немаловажно. Кроме того, она совершенно не признает авторитетов и может, по моей команде, естественно, не пропустить ко мне того, кого я видеть не имею никакой охоты, например, людей из администрации, когда те приходят ругаться по поводу не понравившейся им критической или разоблачительной статьи. А как она говорит по телефону! Заслушаешься! Даже меня иной раз убалтывает.
– Объясни хотя бы, что случилось? – настаивала начавшая было тревожиться Маринка.
Она упорно вглядывалась в мое лицо, чем напомнила мне о той тетке, с которой я столкнулась в ежовском доме.
– Если в двух словах, – я сделала глоток ароматного кофе, – сначала я была у Ежова в студии, потом полвечера провела с ним в «Матрице»…
– Ого, – глаза у Маринки загорелись, – здорово! – Она вновь обрела свою веселую беззаботность.
– … а сегодня утром, когда я пришла к Андрею домой, чтобы закончить интервью…
– Ты уже с ним на «ты»! – восхищенно воскликнула Маринка.
– … я обнаружила в квартире его труп, с ножом в горле, – завершила я наконец фразу.
– Е! Е-мое! – Маринка в ужасе прижала ладонь ко рту. Но, правда, быстро пришла в себя и заявила: – Это конкуренты. Ну, ясное дело, кто ж еще?
– Погоди делать опрометчивые выводы, – тормознула я ее. – Давай лучше допьем кофе, и зови сюда Кряжимского с Виктором, надо обмозговать ситуацию.
– Елки-палки, – бормотала Маринка, торопливо прихлебывая из чашки, – это ж надо, а! Че ж теперь с «Вывихом»-то будет? Ой, надо позвонить Клунину, разузнать все поподробнее.
– Не надо никому звонить, – осадила я ее. – Твой Клунин сам еще ничего не знает.
– Откуда ты знаешь, что он не знает? – Маринка поставила пустую чашку на поднос.
– Сейчас ты узнаешь, откуда я знаю. Зови народ. Быстро! – прикрикнула я на нее.
Она поджала губы и неторопливо вышла из кабинета, даже не убрав поднос. Выпендривается!
Хоть она мне и подруга и старше меня почти на год, приходится ее иногда ставить на место. Но у Маринки есть еще одно положительное качество – она быстро отходит. Так что, войдя в кабинет следом за Кряжимским и Виктором, она быстренько убрала грязные чашки и, чуть выпятив губки, устроилась на кресле.
Я пересела за свой стол и рассказала, как я отправилась к Ежову, как ждала его, как мы поехали в «Матрицу» и что там было. Когда я дошла до своего похищения, Кряжимский возмущенно воскликнул:
– Ну, гады, что творят!
Описав подробно встречу с Рудиком, я перешла к событиям сегодняшнего утра.
– Виктор, – протянула я ему «Никон», когда закончила, – освободишься, сделай отпечатки.
Он молча положил аппарат на диван, рядом с собой.
– Так вот, – сказала я, – рано или поздно, но на меня обязательно выйдут. И хоть я и не убивала Ежова, у ментов могут быть ко мне серьезные и, что самое главное, неоправданные претензии. Я весь вечер была с Андреем, мы с ним танцевали, а вошли в «Матрицу» вообще в обнимку.