* * *
На следующее утро Забивала встретил нас с Сатвиком на стоянке. Мы все уселись в мою машину и поехали в торговый центр.
Мы зашли в зоомагазин. Я купил трех мышек, канарейку, черепаху и курносого щенка бостонского терьера. Продавец вытаращил глаза.
– Любите домашних животных? – Он подозрительно косился на Сатвика с Забивалой.
– О да, – закивал я. – И чтоб их было много.
Обратный путь проделали в молчании, только щенок поскуливал.
Забивала нарушил тишину:
– Может быть, требуется нервная система посложней, чем у земноводных.
– Разницы быть не должно, – возразил Сатвик. – Жизнь есть жизнь.
Я сжимал баранку, вспоминая ночные споры в колледже. В чем отличие между разумом и мозгом?
– Семантика, – сказал Забивала. – Разные имена для одного понятия.
– Нет, – подумавши, ответил Сатвик, – не только.
– Это вроде старой загадки про гитару, – напомнил я. – Чем играют на гитаре, пальцами или душой?
– Мозг – это железо, – сказал Сатвик. – Разум – это софт.
* * *
За окнами машины пролетали массачусетские пейзажи, справа вставала стена разрушенных холмов – темные камни, кости земли. Сложные переломы костей. Где-то на востоке угадывался океан. Холодная темная вода. Остаток пути мы молчали.
В лаборатории начали с черепахи. Потом проверили канарейку, которая после опыта упорхнула и устроилась на шкафу. За ней были мыши. Никто из них не обрушил волну. Последняя, красноглазая белая мышка типично лабораторной породы осторожно шмыгала по столу, подрагивая усами, пока Сатвик, поймав ее за хвост, не водворил в картонную переноску.
– Теперь собаку, – сказал Забивала.
Бостонский терьер пучеглазо таращился на нас из-под стола. И поскуливал, склоняя голову набок.
– У них всегда такие глаза? – удивился Сатвик.
– Какие?
– Ну, знаешь, смотрят в разные стороны.
– Порода такая, – предположил Забивала. – Я их часто вижу.
Я подхватил черно-белого щенка и посадил его в коробку.
– Ему только и надо, что увидеть свет. Для целей эксперимента годятся любые глаза.
Я смотрел на лучшего друга человека, нашего спутника на пути через тысячелетия, и втайне надеялся. «Этот, – говорил я себе. – Конечно, из всех видов именно этот». Ведь кто же, заглянув в собачьи глаза, не чувствовал, что ему отвечают?
Щенок в ящике взвизгнул. Ему там было тесно, лампочка торчала прямо перед носом.
Сатвик нажал кнопку, начиная опыт.
– Ну?
Я нагнулся над камерой с экраном. Четкая картина интерференции не изменилась.
Я знал, что в ящике горит лапочка. Но, с точки зрения Вселенной, у нее не было наблюдателя.
– Ничего, – сказал я. – Совершенно никаких изменений.
12
В тот вечер я приехал к Джой. Она открыла дверь и остановилась, ожидая моих слов.
– Ты что-то говорила о кофе?
Тогда Джой улыбнулась – милое лицо в раме двери, – и мне снова на миг почудилось, что она меня видит. Отступив назад, она широко открыла дверь.
– Заходи.
Я прошел мимо нее, и дверь тихо щелкнула, закрывшись.
– У меня нечасто бывают гости, – сказала она. – Извини за развал.
Я огляделся и подумал, что она шутит. В маленькой квартирке царил порядок. Не знаю, чего я ждал, – может быть, именно этого. Голые стены без картин. Диван. И – позже – кровать.
Началось с молчания. Потом было прикосновение.
Тихий, неуверенный поцелуй.
На простынях она выгибала спину. Кожа как шелк. Жизнь в звуке и касании. Одеяло стекало на пол. Ее руки крепко сцеплялись у меня на затылке, притягивали ближе – в моих ушах голос, а скользкие тела терлись друг о друга.
Потом, в темноте, мы долго лежали молча.
* * *
Я уже решил, что она спит, и вздрогнул от ее голоса:
– Как правило, я их лучше знаю.
– Кого?
– Тех, кто ворует одеяло.
– Одалживает, – поправил я, – одалживает одеяло.
