Высшая справедливость. Роман-трилогия
– Всегда! – заявил Стивен, вставая. – Какой смысл себя принуждать? Во имя чего?
– Принуждать в данном случае – исключительное право обстоятельств, а не собственной воли, – заметил Брендон.
– Вряд ли. Люди обычно преувеличивают значение обстоятельств – чтобы оправдать собственную нерадивость и нежелание действовать.
Брендон опять чуть было не ляпнул про тюрьму, но вовремя спохватился и подумал, что Стивен, может быть, в чем-то и прав. Во всяком случае, в отношении себя…
– Лично я думаю, – сказал он, – что отнюдь не борьба, не насилие над обстоятельствами дают нам шанс управлять ими и заставлять в конечном итоге устраиваться по нашему желанию, а наоборот – способность покоряться и уступать им.
– Возможно, – ответил Стивен. – Но хотел бы я посмотреть на тебя, когда только что сказанное ты станешь применять на деле… Противостоять обстоятельствам надо всегда, но действовать в соответствии с установленными ими правилами. А понимание того, что все происходящее с нами неслучайно, – это запасной выход из тех ситуаций, которые именуют безвыходными.
Брендон поглядел на Стива, еще раз про себя отметив, что при отсутствии какого-либо серьезного образования тот способен с успехом рассуждать на любые отвлеченные темы, – похоже, этим даром он наделен от природы.
– Не совсем тебя понял, – покачал он головой, – так что же все-таки: бороться или принимать все как должное?
– Принимать только в том случае, если есть внутреннее ощущение, что любая борьба будет не только бесполезна, но и вредна.
Брендон неодобрительно поморщился и вздохнул про себя: «А что я-то сейчас делаю: действую или принимаю все как есть? Скорее второе, чем первое…»
– Но лишь очень немногие, – продолжал Стивен, прохаживаясь по комнате, – могут принять жесткие условия игры, диктуемые жизнью, даже если и понимают, что в этом их единственное спасение.
– Ты забываешь, – Брендон потянулся к книге, лежавшей перед ним на столике, – что тут зачастую срабатывает самый мощный инстинкт – инстинкт самосохранения. Под его напором гаснут все чувства, все доводы рассудка. Он заставляет нас действовать совершенно безотчетно.
– Да, – согласился Стивен, – только один действует так, а другой – прямо противоположно.
– Но вряд ли кто заранее сможет предсказать, как он сам поведет себя в критической ситуации. Вот в чем дело!
– Что тут предсказывать? – пожал плечами Стивен. – Просто каждый ведет себя так, как он должен себя вести. И его личная воля имеет в этот момент мало значения.
Адвокат снова посмотрел из-под нахмуренных бровей. И хотя все сказанное Стивеном было достаточно отвлеченно, неконкретно, Брендону показалось, что речь сейчас идет о нем самом.
– Значит, ты считаешь, что происходящее полностью предопределено? – спросил он.
– Да, предопределено очень многое. От нас самих мало что зависит. Но иногда бывает и так, что зависит слишком много… от нашего выбора! Порой сделать выбор для нас бывает мучительно трудно, ведь именно в этот момент мы смутно осознаем, что за неверно сделанный шаг расплачиваться придется, может быть, целую жизнь…
– У тебя лично было много таких ситуаций?
– Наверное, да… Иногда трудно самому себе признаться в том, что твой выбор был ошибкой…
– А именно? – продолжал дотошничать Брендон.
Стивен замолчал, потом с ироничной улыбкой поглядел на него:
– Слушай, Брендон, пошли лучше выберем себе что-нибудь на обед. От безделья так есть хочется! – сказал он, направляясь к кухне. Брендон удивился такому быстрому завершению разговора, но заморить червячка тоже был уже не прочь и, поднявшись, пошел за Стивеном.
Едва они переступили порог кухни, как со двора донесся громкий собачий лай. Стивен чуть вздрогнул и посмотрел в окно:
– Людей пока не видно, зато живность уже наведалась.
– Это же собака.
– Собака, – подтвердил Стив, настороженно оглядывая двор. – Но у собаки обычно есть хозяин… И кем бы он ни был, видеться нам с ним необязательно.
– По-моему, просто забежала какая-то бездомная псина.
– Может быть… – Стивен опустил жалюзи. – Собака… пожалуй, единственное животное, которое не в состоянии прожить без человека, хотя имеет все возможности для этого. Нет хозяина – нет причины для жизни! – Стив распахнул холодильник и сосредоточенно оглядел его содержимое. – Собачья преданность, которой принято умиляться, – это проклятие для собаки и позор для человека, – продолжал он, прихватывая по банке с каждой полки, – а собака – это зомби животного мира, которого человек создал себе на потребу. Человек воспользовался страшной мутацией, роковым изменением, произошедшим со звериной психикой – появлением инстинкта преданности, – и тысячелетиями нещадно его эксплуатирует. Этот новый инстинкт, оказавшийся сильнее всех остальных, изуродовал несчастную зверюгу, оторвал ее от своих диких собратьев. Вот скажи: для чего существует эта тварь? – Стивен поставил банки на стол и принялся их открывать. – Только чтобы служить и поклоняться своему божеству: хозяин – бог, центр мироздания, смысл существования! Собачья верность, преданный собачий взгляд… потом собачья жизнь, паршивая собака… и в итоге: «Собаке собачья смерть!» – и Стивен завершил свою тираду, побросав крышки в мусорное ведро.
Брендон стоял рядом немного озадаченный – он не очень понял, на самом ли деле Стив так думает или удачно использует чужие идеи.
– Странно ты как-то мыслишь… – задумчиво протянул он.
Стивен ухмыльнулся:
– По тому, как ты на меня смотришь, держу пари: у тебя дома какой-нибудь шпиц или фокстерьер.
– Нет, у меня нет собак. Правда, Джефф просил… но жена не выносит.
– Видишь?! – торжествующе воскликнул Стивен. – Я не одинок!
– Знаешь, насчет собак… я вспомнил сейчас один эпизод… из детства, – проговорил Брендон. – Мне шел тогда седьмой год, но я был такой щупленький, что на вид мне было не больше пяти. Мы с мамой поехали в гости к тете в ее загородный дом. И к ней в этот день зашла приятельница со своим любимцем – медлительным, добродушным сенбернаром, которому я, видно, сразу же приглянулся, потому что пес лишь на секунду задержался на пороге, повернул морду чуть в сторону и направился прямиком ко мне. Я как сейчас вижу, как стою посреди комнаты, огромный лохматый зверь идет на меня, а я не могу и с места сдвинуться – ноги будто вросли в пол! И все это продолжается очень долго – как в покадровом просмотре. Когда между нами оставалось не более трех футов, я вдруг заорал так громко, что бедный пес отпрянул в сторону – слышать такое от ребенка ему, наверное, еще не приходилось. Плакал и кричал я долго, уговоры не помогали. Мама позвонила папе, и он вскоре приехал. Посадил меня к себе на колени, потрепал по голове и сказал: «Брендон, я думаю, ты все еще плачешь только потому, что тебе стыдно за то, что ты испугался. Но знай: кто ничего не боится, тот ничего по-настоящему и не любит в этой жизни…» Я мало что понял тогда в его словах, но запомнил их навсегда. Впоследствии отец ничего подобного мне больше не говорил. Думаю, эту фразу он незадолго до этого где-нибудь услышал или прочел и, не найдя сразу, чем утешить ребенка, сказал первое, что припомнилось.
Стивен к этому времени уже закончил все обеденные приготовления. Рассказ Брендона не произвел на него особого впечатления, он лишь вяло улыбнулся и спросил:
– Ты и сейчас собак боишься?
– Нет, – ответил Брендон, – собак точно не боюсь.
– Ладно, садись, – Стив махнул рукой на стул напротив, – будем надеяться, что сегодняшняя собачка окажется добросердечной и ничего не скажет про нас своему хозяину. Вдруг она уже вышла на новый виток мутации и пришла к выводу, что доносить нехорошо?
На этот раз оба засмеялись.
Глава 7. Огненная стихия
Весь следующий день моросил дождь, и Стивен слонялся из угла в угол, не зная, чем заняться.
– Ну как это можно жить без телевизора? – не переставал удивляться он. – Вечером хоть на стенку лезь. Прямо как в дремучем лесу.
Он продолжил обследование домика, слазал даже в подвал, как будто надеялся найти телевизор там. И спустя час несолоно хлебавши вернулся в гостиную. Брендон сидел на диване с книгой в руках. Дочитав до конца абзаца, он поднял голову и посмотрел на застывшего в дверях Стивена:
– А что ты любишь смотреть по телевизору?
– Все! – отрапортовал тот.
– Ну, как это – все?
– Да так. Можно, например, в жизни любить все?
– В жизни? – Брендон задумался. – Наверное, нет… Как можно любить зло, насилие, несправедливость? «Возлюби врагов своих…» – для этого надо быть святым.
– Вот я и есть святой… телевизионный!
Брендон усмехнулся:
– Ну, возьми почитай что-нибудь. – Он махнул рукой в сторону шкафчика: – Посмотри, какой здесь выбор – на любой вкус. Я уже кое-что себе отыскал.
– Вряд ли это может заменить телевизор, – с сомнением покачал головой Стивен. – Да я и не очень большой любитель чтения. Вообще, я думаю, человеку надо в жизни прочесть три-четыре хороших книги, и этого будет достаточно.
– И ты их, конечно, уже прочел, – поиздевался Брендон.
– Нет, – покачал головой Стивен. – Можно ведь перечитать горы книг, но так и не найти среди них те, которые были необходимы тебе… Лет пять или шесть назад мне попалась одна…
– Роман?
– Не помню. Я и названия-то не запомнил. Разве это так важно? По-моему, главное – остался ли хоть какой-то след. Там были такие интересные мысли… – произнес Стивен нараспев.
– О чем, например?
– Ну, хотя бы о том, что Бог – это любовь, но обретение Бога иногда бывает мучительным, поэтому любовь – это и муки, и страдания, и потери… И еще: о том, что человек так упорно стремится к бессмертию лишь потому, что не понимает: бессмертие – не синоним счастья и не гарантирует разрешения всех проблем. Стоит ли в таком случае обладать им? И если бы люди вдруг получили бессмертие, то не стало бы оно для них величайшим проклятием?
– Да, интересно, – согласился Брендон. – Но мне такая мысль встречалась неоднократно.
– Зачем об одном и том же читать двадцать раз? Достаточно и одного, – сказал Стивен, подходя к шкафчику. Он поглядел издали на разноцветные переплеты, но даже не стал открывать дверцу. – Нет, неохота. И потом, у меня что-то стало хуже со зрением – вблизи все расплывается.
– Наверное, возрастное? – предположил Брендон.
– Смеешься? Мой отец надел очки, когда ему перевалило за шестьдесят. Нет, мне кажется, это после электричества…
Брендон захлопнул книгу, которую читал, и посмотрел на Стивена:
– Твой отец жив?
Стив взглянул немного удивленно:
– А ты бы должен это знать. В деле есть все сведения обо мне.
– Прости, но я не помню, – признался Брендон.
– Какой же ты тогда профессионал? – поиздевался Стив.
– Я не обязан держать в голове всю подноготную моих клиентов, тем более по окончании процесса.
– Я бы запомнил… – сказал Стивен. – Мой отец умер пять лет назад: упал с лошади, недели две провалялся в постели, но оклематься так и не смог. Ему было семьдесят три.
– А когда ты родился, ему было…
– Пятьдесят.
– А твоя мать?
– Она умерла еще до моего рождения.
– Это что… прикол? – не понял Брендон.
– Это правда, – медленно проговорил Стивен. – У нее были трудные роды. Фельдшер, который их принимал, слишком поздно сообразил, что один он не справится, а когда приехала бригада, моя мать уже умирала. До ближайшей больницы было полчаса езды, и они стали делать кесарево прямо на месте, уже не надеясь, что достанут меня живым. Меня еще не успели вытащить, как моя мать скончалась. Я слышал, мне потом говорили, что ей сделали недостаточную анестезию, и она умерла от болевого шока. Отец хотел убить этого фельдшера, но тот очень быстро смотался, да так далеко, что не найти было и с собаками. А нас у отца к тому времени было четверо: я, сестра – на три года старше меня, и двое братьев – двенадцати и четырнадцати лет. Так что этот недоумок до сих пор ждет возмездия.
– Да… Выходит, ты родился в рубашке. Потому-то тебя и сейчас смерть не берет, – проговорил Брендон.
– Нет, не поэтому. Просто каждому человеку точно назначено его время, и пока оно не пробило, что ты с ним ни делай, он все равно останется жить. И все мы знаем этот час, но просто не отдаем себе в этом отчета. Обычно нас оповещают свыше о часе нашего ухода. Если же кто-нибудь скажет нам напрямую, когда и как мы умрем, мы сначала пугаемся, но, немного придя в себя, осознаем: «А ведь я знал об этом и раньше!» И эта же мысль посещает нас перед самой смертью…
– Откуда ты все это знаешь? – поморщился Брендон.
– Книжка была шибко умная! – то ли в шутку, то ли всерьез ответил Стив.
– Может быть, ты еще знаешь, когда и как умрешь?
– Нет. Я знаю только, что не доживу до старости, – сказал Стивен и, присев на корточки у камина, начал подбрасывать туда брикеты.
– Такая жара, а ты камин собрался топить, – неодобрительно покосился Брендон. – Мы же тут сваримся.
– Зато красиво как, посмотри! – сказал Стивен, глядя на весело заплясавшие огненные язычки.
Брендон покачал головой и снова углубился в чтение, а Стив опустился перед камином на одно колено и стал смотреть на огонь.
Две стихии – огонь и вода – всегда покоряли воображение Стивена, он мог любоваться на них часами. Но не в момент их отчаянного противоборства – хотя в невозможности их сосуществования уже изначально заложена особая мистическая притягательность, – а тогда, когда они, разнесенные на безопасное расстояние, независимые, проявлялись во всей своей мощи и необузданности.
Огонь был самым первым его воспоминанием – это было горящее дерево, в которое попала молния. Вероятно, дуб: высокий, раскидистый, он стоял на опушке леса не очень далеко от других деревьев, но все же обособленно от них и пылал, как огромный факел, освещая собой всю окрестность. Никто не тушил пламя – все любовались, потому что зрелище того стоило.
Стив, конечно, не помнил, ночь то была или вечер, но он запомнил совершенно черное небо, по которому метались молнии, дождь, ливший, как из ведра, ветер, налетавший порывами и гнувший деревья аж до самой земли. Они раскачивались во все стороны, всплескивая, точно руками, своими длинными ветвями – одни из них словно старались прикоснуться к погибающему дереву, хотя и понимали, что не в силах помочь ему, другие, наоборот, пытались отпрянуть, отодвинуться как можно дальше, в отчаянии, что ноги их навечно вросли в землю и нет возможности спастись бегством. А живой факел продолжал гореть, и казалось, что никто и ничто не в силах погасить его и он будет пылать вечно. Пламя подрагивало, занимаясь с новой силой, с устрашающим треском обламывались обгоревшие ветки, веером разлетались в разные стороны искры. И была в этой сцене гибели своя неповторимая и жуткая красота…
– Брендон, у тебя есть дома камин? – спросил Стивен, не отводя глаз от огня.
– Нет.
– И у меня нет…
«А что у тебя теперь есть, кроме трех тысяч долларов в кармане и висящего над тобой приговора?» – подумал Брендон и, не отрываясь от книги, проворчал:
– Перестань топить.
– Сейчас. Уже догорает…
Стивен продолжал смотреть на затухающий огонь – эта безжалостная, губительная стихия, схваченная черным квадратом камина, теперь такая мирная и дружелюбная, дарила ему чувство защищенности и незапорошенной детской радости… И Стив поймал себя на мысли, что последнее время никуда не может спрятаться от собственного детства – воспоминания о нем вламывались в его сознание с настырной регулярностью.
Вот и сейчас ласковое тепло, исходившее от камина, вызвало у него самые ранние воспоминания о его сестре Элизабет – когда ему было два года, а ей уже целых пять, и маленький Стиви засыпал под колыбельную, которую напевала ему сестра, поглаживая братца по кудрявой головке. Брат тогда был для нее чем-то вроде куклы в игре дочки-матери. Но кукла часто оказывалась непослушной, игра затягивалась и быстро надоедала – как, впрочем, и все игры, – тогда Стиви получал пинок под зад. Он редко удерживался от того, чтобы не дать сдачи, и обычно тут же завязывалась потасовка, которая всегда заканчивалась торжествующим криком Лизбет. Но даже поверженный и зареванный, Стив никогда не испытывал к сестре ненависти, как нельзя ее испытывать к самому близкому и дорогому человеку.
Возможно, что в раннем детстве он воспринимал Элизабет как мать, но впоследствии она была больше товарищем в детских забавах, чем старшей сестрой. Крепко сбитая, широкоплечая, с торчащими в разные стороны выгоревшими на солнце вихрами, сидению за рукоделием она предпочитала подвижные мальчишечьи игры.
Сестра всегда была в курсе всех его дел и планов и не скрывала от него своих. На нее он мог тогда положиться, как на себя самого. Лизбет не была способна хитрить, изворачиваться, но Стив знал, что, случись любая сложная ситуация, брата она никогда не выдаст.
Элизабет было тринадцать, когда отец определил ее в пансионат, находившийся в центре округа. Провожая сестру в конце лета, Стив еще не знал, что это расставание станет расставанием навсегда. В дальнейшем они уже не были так близки друг другу, как в короткую золотую пору детства. Через несколько месяцев Лизбет приехала домой на каникулы, и Стиви не сразу узнал свою сестру: она подросла, похорошела, формы ее округлились, это была уже не подружка, а взрослая женщина – он не знал даже, с какой стороны к ней подойти…
Никто не мог тогда возместить ему эту неожиданную потерю. На доверительные отношения с отцом Стиви не надеялся: Джеймс Кларк работал почти круглые сутки, чтобы прокормить свою ораву, и, казалось, всегда больше пекся о старших детях от первого брака. Из-за этого Стив с сестрой часто бывали предоставлены сами себе.
А братьев своих Стив просто не брал в расчет – в воспоминаниях о раннем детстве их вообще не было. Когда же он немного подрос и стал себя осознавать, это были уже здоровенные парни, каждый из которых мог сойти за его отца. Разница в возрасте так развела их, что Стив всегда воспринимал братьев просто как каких-то родственников, ну, может быть, дядьев, в лучшем случае. И когда они оба почти сразу друг за другом погибли – один в автокатастрофе, другой – от несчастного случая на стройке, где работал, – Стив не ощутил их смерть как большую потерю.
Братом в ту пору стал для него Эдди Мартинес, семья которого двумя годами раньше поселилась недалеко от их дома. Они с Эдди сдружились очень быстро, буквально с первого дня, и несколько лет были неразлучны. Стивену тогда исполнилось семнадцать, жизнь только открывалась перед ним – влекущая, неизведанная, огромная, – и в ней, казалось, должно было уместиться столько всего, что невозможно охватить и взглядом!
К тому времени пути Стивена и Элизабет уже окончательно разошлись – виделись они теперь редко и лишь по случаю. Последний раз это было на похоронах отца. И встреча эта больше походила на встречу дальних родственников или случайных знакомых.
…Огонь уже погас, но Стивен все еще сидел лицом к камину, погруженный в свои воспоминания. Потом отвел взгляд от тлеющих угольков и, не оборачиваясь, спросил:
– Брендон, а ты не боишься быть со мной наедине?
– Что за чушь взбрела тебе в голову? – проворчал Брендон, нехотя поднимая голову от книги.
– Ну как же – я ведь преступник! Ты не замечал, как магически действует на людей это слово, будто в нем самом уже заложена опасность?
Брендон подозрительно покосился, но не ответил.
– Считается – и не случайно, – продолжал Стивен, – что человек, переступивший черту, нарушивший нравственный запрет убивать, опасен для окружающих, потому что, убив один раз, он сделает это и во второй. Так старая дева, потерявшая наконец в пятьдесят лет невинность, восклицает: «Ах, как же это просто! И почему я не отважилась раньше?» – и тут же пускается во все тяжкие. Люди и сами не могут объяснить, почему их охватывает тревога, когда они слышат слово «преступник». Скорее всего, они подсознательно чувствуют, что невинность нравственная – вещь невосстановимая, и потерявший ее разверзает перед собой пропасть без дна…
– Я не понимаю: ты сейчас говоришь о себе или просто философствуешь? – нахмурившись, спросил Брендон.
Стив пропустил его вопрос мимо ушей.
– Знаешь, убить ведь легко… – тихо проговорил он, и взгляд его скользнул куда-то вдаль, – труднее то, что до этого и что после… а убить… легко…
– Во второй раз легче, чем в первый, и легче с каждым разом? – попытался развить его мысль Брендон.
– Не знаю… мне кажется, да…
– Стив, – серьезным тоном произнес Брендон, – мой тебе совет: выбрось все это из головы. Я не разделяю ни одной твоей идеи по этому поводу и не испытываю ни страха, ни его подобия, находясь рядом с тобой. И могу тебя заверить, что я не являюсь редким исключением.
– Все равно, – вздохнул Стивен, – то, что нас с тобой разделяет, сильнее того, что связывает.
– Почему? Если бы речь шла, скажем, о жизни моих детей, я убил бы кого угодно, не раздумывая!
Стивен покачал головой:
– Для тебя убийство – лишь теоретически возможная вещь, а для меня – свершившийся факт. Мы с тобой на разных полюсах событий и понять друг друга до конца не сможем никогда.
– Раньше ты утверждал обратное: что если мы считаем себя способными совершить какой-то поступок, то нет большой разницы в том, совершим ли мы его когда-нибудь или нет.
– Я и сейчас так считаю. И все-таки… дистанция велика… Ну, ладно! – Стив мотнул головой и поднялся. – Давай поговорим о другом. Расскажи что-нибудь из твоей практики. Были еще такие случаи, как с Майком? Когда подзащитный считал бы тебя своим спасителем?
– Да, много! Когда выигрываешь трудный процесс, первое время становишься для клиента почти что богом. Иногда и надолго.
– А если не удается стать богом – становишься соучастником… а на твоего подзащитного опускается карающая рука правосудия…
– Нет в природе идеальных преступлений. Все предусмотреть невозможно, – хмуро произнес Брендон. – Для этого и существуют законы и судебно-правовая система, а множество людей, в ней задействованных, постоянно бьются над тем, чтобы законы правильно применялись и эффективно действовали.
– И ты уверен, – ядовито прищурился Стивен, – что эта система настолько чиста и честна, что может распоряжаться судьбами?
– Если бы я не был в этом уверен, то отправился бы на ранчо разводить коров! – отрезал Брендон.
– Твоя система нашла бы тебя и там! Видишь ли, закон – это то, что требует толкования, разъяснения. Этим-то он и страшен: что его нужно истолковывать! А ведь это можно сделать по-всякому: в угоду кому-то или чему-то, а то и просто по настроению. Вот скажи: ты сам когда-нибудь брал взятки?
– Нет!
– Значит, давал… – как бы про себя проговорил Стивен.
Брендон зло посмотрел на него:
– В твоем случае взятки не помогли бы.
– Да я вовсе не о том… – Стивен взял в руки книгу, которую Брендон швырнул на диван, и без цели полистал ее. – Ну а твой последний клиент, которого ты кинул, – что там было?
– Во-первых, я никого не кидал, а передал его дело другому адвокату. Там… убийство: муж убил любовника жены.
– О господи! – развеселился Стив. – Не надоело тебе: муж – жену, жена – мужа, муж – любовника, жена – любовницу!
– Это моя работа, – пожал плечами Брендон. – Я занимаюсь уголовными делами, а это сплошь и рядом бытовые убийства.
– Ты надеялся выиграть этот процесс?
– Да, – немного подумав, ответил Брендон.
– За твою практику чего у тебя было больше: удач или поражений?
– Не считал… – нехотя отозвался Брендон. – Хотя… чаще, конечно, удавалось переломить ситуацию.
– Значит, я в твоей карьере – досадный прокол… – заключил Стив.
– Ты в моей карьере… – чуть не выругался Брендон, свирепо посмотрев на Стивена: тот его явно достал сегодня.
– Чего ж ты замолчал? Продолжай! Мне интересно послушать, – не унимался Стив.
– А мне интересно знать, когда ты заткнешься?! – Нервы у Брендона были раскалены уже до предела.
Стивен вздохнул и направился к двери.
– Ладно, договорим в другой раз, – стоя вполоборота к Брендону, произнес он. – Не пойму только: зачем ты потащился со мной? Ну, предупредил меня – и спасибо. Уверен: ты вывернулся бы и без алиби.
– Свинья! – буркнул Брендон.
Стивен сделал вид, что не расслышал, и, вздохнув еще раз, вышел из комнаты.
Брендон снова взял в руки книгу и задумался.
«Несовершенство правовой системы, возможность судебной ошибки, роль случайных факторов…» – эти вопросы всегда были самыми болезненными для него. И он прекрасно понимал, куда понесут его сейчас воспоминания, но спастись от них уже не мог…
…То дело было вторым по счету в его практике. Уже задним числом Брендон понял, что ему, тогда еще желторотику, подсунули столь скользкое дело нарочно. В то время он не думал об этом и не подозревал, какое количество врагов может быть у человека, еще не успевшего наделать сколько-нибудь значимых неприятностей окружающим. Врагов, которые возникают сами собой, как самоорганизующаяся материя, и которых вызывает к жизни один только факт нашего существования. Будь на его месте какой-нибудь старый ловкий адвокат, он наверняка легко выпутался бы из искусно расставленных сетей. Но у О’Брайана тогда еще практически не было опыта. Не успел он сделать и первых шагов, как тут же оказался между Сциллой и Харибдой: между темной пропастью гнусного шантажа и искушением закрыть на все глаза, дать возможность событиям разворачиваться без его участия. Он выбрал второе…