В последний раз он видел нечто подобное у Моттского леса, в Генабакисе: они шли по сельской местности, опустошенной пятилетней засухой и десятью годами войны. Такой взгляд бывает у тех, кто пережил голод и видел смерть. Он нахмурился:
– Как тебя зовут, девочка?
– Значит, вы меня берете? – тихо спросила она.
Араган кивнул, его череп неожиданно сдавила сильная боль.
– Получишь назначение через неделю, если у тебя нет особых пожеланий.
– Я хочу участвовать в Генабакисской кампании, – тут же ответила девочка. – Служить под командованием верховного кулака Дуджека Однорукого.
Араган заморгал.
– Я сделаю соответствующую пометку, – тихо сказал он. – Как тебя зовут, солдат?
– Жаль. Меня зовут Жаль.
Араган быстро записал имя.
– Можешь идти, солдат. Капрал тебе все объяснит. – Когда девочка подошла к двери, он поднял глаза. – И ноги помой.
Араган еще некоторое время продолжал писать, но потом остановился.
«Странно… Дождя не было вот уже несколько недель. И грязь в этих краях была серо-зеленая, а не темно-красная. – Он бросил перо на стол и начал растирать виски. – Хорошо хоть головная боль отступила».
* * *
Герром находился в полутора лигах от моря, если ехать по Старо-Канскому тракту, проложенному еще в давние времена. Но с тех пор как Малазанская империя построила вдоль берега новую дорогу, им пользовались редко. Теперь по тракту в основном передвигались пешком – местные крестьяне и рыбаки со своим товаром. Сейчас тут было безлюдно: только разорванные тюки с одеждой, треснувшие корзины да растоптанные овощи – вот и все свидетельства их недавнего присутствия. Хромой мул, последний свидетель этого исхода, бездумно стоял, перебирая ногами, посреди целой горы риса. Животное бросило вслед Парану печальный, безнадежный взгляд. Похоже, мусор лежал здесь не дольше дня, фрукты и зелень только-только начали гнить на послеполуденной жаре.
Пустив коня медленным шагом, лейтенант смотрел, как в пыльном мареве проступают первые дома торгового городка. Между ветхими кирпичными постройками не было заметно никакого движения; всадника не облаивали собаки, только брошенная тачка одиноко кренилась на единственном колесе. Вокруг царила мрачная тишина, воздух был неподвижен, не пели птицы. Паран чуть выдвинул меч из ножен.
Рядом с первыми домами он остановил коня. Похоже, бегство местных жителей было быстрым и паническим. Однако, несмотря на спешку, в которой они покинули город, лейтенант не обнаружил ни трупов, ни каких-либо следов борьбы. Паран глубоко вздохнул, а потом направил лошадь вперед. Главная – и по сути единственная – улица городка вела к т-образному перекрестку у двухэтажного здания Имперской управы. Окованные жестью ставни были закрыты, тяжелая дверь заперта. Приближаясь к управе, Паран внимательно смотрел по сторонам и вообще держался начеку.
Перед зданием он спешился, привязал кобылу к коновязи и оглянулся на улицу позади. Никакого движения. Обнажив клинок, лейтенант шагнул к двери.
И тут же остановился, услышав изнутри низкий звук, слишком тихий, чтобы его можно было уловить раньше, – что-то вроде невнятного бормотания, от которого волосы поднялись дыбом на загривке. Паран просунул в щель меч и задвинул острие под щеколду. Он поднимал железную планку вверх, пока та не свалилась с крюка, а потом распахнул дверь.
В сумраке внутри он уловил какое-то движение, что-то хлопнуло, и тихое гудение воздуха донесло до Парана сильный запах гниющей плоти. Во рту пересохло, и, тяжело дыша, молодой человек стал ждать, пока глаза привыкнут к темноте.
Перед ним был вестибюль управы, и он оказался наполнен неясным движением, жутковатым гудением голосов. В помещении было множество черных голубей, которые продолжали ворковать с ледяным спокойствием. На полу лежали облаченные в форму тела – среди птичьего помета и покачивающегося черного покрова. Смешанный запах пота и смерти висел в воздухе – густой, как дым.
Паран шагнул внутрь. Голуби зашуршали, но по большей части не обратили на него внимания. Ни один даже не порхнул к открытой двери.
Из тени на лейтенанта взирали мертвецы: распухшие лица с безжизненными глазами, посиневшие, словно от удушья. Паран посмотрел на одного из солдат.
– Кажется, теперь носить форму стало опасно для здоровья, – пробормотал он.
«И черные птицы словно бы служат по мертвецам шутовскую заупокойную. Впрочем, такой мрачный юмор мне больше не по душе».
Он встряхнулся и прошел по комнате. Голуби с курлыканьем расступались перед его сапогами. Дверь в кабинет начальника управы была нараспашку. Через щели в ставнях сочился слабый свет. Паран вложил меч в ножны и вошел в кабинет. Мертвый капитан по-прежнему сидел на своем месте, его лицо распухло, окрасившись всеми оттенками синего, зеленого и серого.
Лейтенант смахнул влажные перья со стола и просмотрел свитки. Листы папируса рассыпались от его прикосновения, оставляя между пальцами маслянистую труху.
«А они тщательно заметают следы».
Паран развернулся, быстро миновал вестибюль и снова вышел на солнечный свет. Он аккуратно притворил за собой дверь в управу – как сделали это уходящие жители городка.
Мало кто решится иметь дело с темной порчей колдовства. Можно ведь ненароком и запачкаться.
Паран отвязал кобылу, забрался в седло и поскакал прочь из покинутого городка. Не оглядываясь.
* * *
Солнце тяжелым, распухшим шаром зависло среди багровых туч на горизонте. У Парана слипались глаза. День выдался долгим. «Кошмарный денек, что и говорить». Земли вокруг, совсем еще недавно такие знакомые и безопасные, стали вдруг чем-то другим, по ним теперь катились темные потоки чародейства. Проводить ночь под открытым небом лейтенанту совсем не хотелось.
Его лошадь тяжело ступала, низко опустив голову, а сумерки меж тем медленно сгущались. Парана сковали цепи мрачных мыслей, он устало пытался разобраться во всем, что произошло с утра.
Он наконец-то вырвался из этого болота, не придется больше служить под началом унылого немногословного капитана в Канском гарнизоне. Судя по всему, теперь перспективы перед ним открываются просто блестящие. Еще неделю назад лейтенанту бы и в голову не пришло, что его карьера может сделать такой крутой поворот и он станет помощником самой адъюнктессы. Хотя отец и сестры были не слишком довольны тем, какую профессию выбрал для себя Ганос, наверняка родные сильно удивятся, а может, даже и придут в восторг. Как и многие отпрыски благородных фамилий, Паран с детства подумывал о военной службе, потому что мечтал о славе, да и вообще скучная и размеренная жизнь аристократии ему претила. Юноша хотел заниматься чем-то более важным, нежели торговать вином или следить за разведением лошадей.
Словом, он был одним из многих, кто поступил на военную службу, мечтая сделать карьеру и дослужиться до высоких чинов. Однако Ганосу не повезло: его послали в Кан, где гарнизон опытных ветеранов вот уже почти шесть лет подряд зализывал раны. Здесь мало кто уважал не нюхавшего пороху лейтенанта, а уж тем более – отпрыска аристократического семейства.
Хотя после той резни на дороге отношение к нему, скорее всего, изменилось. Паран справился лучше многих ветеранов, чему в значительной степени способствовало и то, что его лошадь была самых лучших кровей. Да еще и вдобавок, чтобы продемонстрировать окружающим хладнокровие и выучку, он сам вызвался осмотреть место побоища.
И ведь хорошо справился, хотя осмотр дался ему, прямо скажем, нелегко. Блуждая среди трупов, Паран слышал беспрестанные крики, которые звучали у него в голове. Юноша высматривал детали, подмечал странности – необычная поза, необъяснимая улыбка на лице мертвого солдата, – но хуже всего было то, что произошло с лошадьми. Покрытые коркой засохшей пены ноздри и губы – свидетельство охватившего их ужаса – и еще эти раны, кошмарные, огромные и смертельные. Желчь и испражнения замарали коней, и все вокруг было покрыто блестящим ковром из пятен крови и ошметков плоти. Паран едва не плакал, глядя на этих некогда гордых животных.
Он поерзал в седле, чувствуя, как ладони становятся влажными там, где касаются резной луки. Целый день Паран не позволял себе дать слабину, но теперь его мысли настойчиво возвращались к ужасной сцене побоища. Все это время он держался твердо и решительно, однако сейчас в душе юноши вдруг словно бы что-то сломалось, зашаталось, угрожая лишить его равновесия. Пожалуй, напрасно Ганос с демонстративным презрением взирал на ветеранов из своего отряда, когда они падали на колени у обочины дороги, сотрясаясь от рвотных позывов. Последней каплей стало то, что Паран увидел в управе Геррома: страшное зрелище обрушилось беспощадным ударом на его и так уже вконец измученное сердце, разрывая в клочья панцирь невозмутимости, который до сих пор позволял лейтенанту владеть собой.
Паран с трудом выпрямился. Он сказал адъюнктессе, что его молодость закончилась. Да и много чего еще наговорил – бесстрашно, равнодушно, позабыв про осторожность, которой отец учил его встречать многоликую махину империи.
И где-то невообразимо далеко в памяти Парана вдруг прозвучали давным-давно услышанные слова: «Живи тихо». Он отмахнулся от этой мысли еще тогда, отвергал ее и теперь. Что ж, адъюнктесса его заметила. Однако сейчас юноша впервые засомневался, стоит ли этим гордиться. Интересно, что бы сказал сейчас тот хлебнувший лиха воин, которой много лет назад стоял рядом с ним на стене Паяцева замка? Наверное, презрительно плюнул бы Парану под ноги. «Ну что, стал героем? Лучше бы ты меня послушался, сынок».
Кобыла вдруг остановилась, неуверенно перебирая на месте копытами. Паран схватился за оружие, с тревогой оглядываясь в наступивших сумерках. Дорога шла среди рисовых полей, ближайшие крестьянские лачуги стояли на гряде холмов в сотне шагов отсюда. Но путь его преграждала какая-то фигура.
Чье-то холодное дыхание обдало его – или то был ветер? Лошадь задрожала, раздула ноздри и прижала уши.
Незнакомец – мужчина, судя по росту, – был в одежде всех оттенков зеленого: из-под плаща с капюшоном выглядывали выцветшая туника и льняные рейтузы, прикрытые снизу сапогами из зеленой кожи. За тонкий ремень был заткнут длинный нож – излюбленное оружие воинов Семиградья. На руках мужчины, бледно-серых в вечернем свете, поблескивали многочисленные кольца – по два на каждом пальце. Он вскинул руку, в которой держал глиняный кувшин.
– Хотите пить, лейтенант? – Голос у незнакомца был мягкий и удивительно мелодичный.
– У вас ко мне дело? – спросил Паран, не отпуская меча.
Странный человек улыбнулся и отбросил на спину капюшон. Вытянутое лицо, светло-серая кожа и необычные раскосые глаза. Выглядел незнакомец лет на тридцать, но волосы его были седыми.
– Госпожа адъюнктесса попросила меня об услуге, – сказал он. – Она с нетерпением ждет вашего доклада. Я должен вас сопроводить к ней… и побыстрее. – Он потряс кувшин. – Но сначала – трапеза. В моих глубоких карманах припрятано славное угощение – куда лучшее, чем способны предложить никчемные канские крестьяне. Давайте присядем здесь, на обочине, лейтенант. Можем побеседовать и понаблюдать, как селяне трудятся. Меня зовут Шик.
– Я слышал это имя, – кивнул Паран.
– Что ж, неудивительно, – ответил Шик. – Я личность известная. Кровь тисте анди течет в моих жилах, хотя ей и тесно в человеческом теле. Кстати, именно от моей руки пал королевский род Унты – король с королевой, их сыновья и дочери.
